Невозможно закопать на пути человека все ямы, зато можно научить его из них вылезать.
Медузия Горгонова

Ванька не любил гостиниц в небольших городах. Точно солдаты, которым приказали рассчитаться на первый-второй, они делились на две примерно равной численности группы. Одни были убитые и прокуренные. Запах табака навечно поселился в их покрывалах и шторах и не выветривался даже заклинаниями ураганного ветра. Кран в ванной капал прозрачными слезами, а ночью через равные промежутки времени горестно булькал, всхлипывал или икал. Населялись такие гостиницы большей частью командированными, которые вечером дисциплинированно расходились по номерам, прежде товарищески разводя ослабших от непрерывного бухучета.
Не уступающий и множеству (лат.). Девиз французского короля Людовика XIV.
Гостиницы второй группы были полной противоположностью первым. Шторы в них не пахли табаком, краны не капали, лифты не гудели, а номера открывались не прокручивающимися ключами, а магнитными карточками. В каждой комнате обязательно стояла вазочка с сушеными лепестками роз. На телевизионном пульте обретался таинственный след помады, а кокетливые шторы напоминали фату невесты. На стенах селились картины, изображавшие не родные березки, а какой-нибудь манерный европейский городок.
Командированные в гостиницах второго рода почти не водились. Населялись они в основном мирными пожилыми стадами путешествующих германцев, а также американцами и англичанами средних лет, невесть что забывшими в российской глубинке. Эти вторые на туристов были похожи мало, а на собственников крупного бизнеса еще меньше. На лицах у них был вечный насморочный сплин. По утрам за завтраком они долго щекотали желтым ногтем дрожащий омлет, точно желая услышать, как он не выдержит и хихикнет.
Знатоком гостиниц Ванька стал не так давно и во многом поневоле. Ночами, коченея на пылесосе, он выслеживал неуловимую многоглазку. Всматривался в синевато-пористую, похожую на застывшие волны, снежную гладь, надеясь увидеть внизу слабую вспышку маленьких цветов.
Ваньку вела та спокойная, неприметная сразу сила, которая всегда заставляла его доводить намеченное до конца, какие бы непредвиденные препятствия ни появлялись в процессе. Сила эта проявлялась давно и во всем. Еще до Тибидохса, когда ему было лет восемь, Ванька задумал построить яхту внутри бутылки. По неопытности с самого начала он промахнулся и бутылку взял неподходящую, пивную, мало того что с зеленым малопрозрачным стеклом, но еще и с дефектным утолщением внутри горлышка, которое мешало проталкивать внутрь детали. Но все же он справился, хотя у него ушло на это долгих четыре месяца.
Так же получалось и теперь. Местонахождение многоглазки Ванька ощущал с точностью в пятьдесят квадратных километров. Другими словами, найти ее было так же трудно, как яблоко, о котором только и известно, что оно спрятано где-то в Москве. Ночь проходила за ночью, а поиск все не давал результатов.
Под утро окоченевший, почти превратившийся в сугроб Ванька осознавал, что ему надо где-то отогреться и отоспаться. Спать в поле не решился бы даже маг уровня Сарданапала. Даже джинн Абдулла не отважился бы, ибо от мороза джинны сгущаются и впадают в спячку.
Ванька разворачивал карту и отыскивал на ней тот населенный пункт, что был поближе. В поселках гостиницы встречались нечасто, так что, при возможности, он предпочитал выбирать город, даже если до него надо было лететь на час дольше.
Где-нибудь недалеко от гостиницы он, стараясь не привлекать внимания, снижался, делал два-три приседания, разминая ноги, и входил. Иногда Ванька задумывался, за кого его принимают в этих гостиницах? Обмерзшего, с обмороженным лицом,
едва владеющего речью от холода. Без вещей, зато с пылесосом в руках. Ноги до колен были в ледяных штанах, которые при каждом шаге звенели и роняли сосульки. Объяснялись «штаны» просто. Выплевывая из трубы огонь, пылесос растапливал оседавшую на нем изморозь. На брюки Ваньке стекала вода, при первом удобном случае замерзавшая.
С деньгами у Ваньки было не то чтобы туго, а вообще никак. Начиная со школьных лет все его существование подтверждалось правилом, что ниже нуля чисел нет. В результате за гостиницу и еду Ванька предпочитал расплачиваться заклинанием халявум. После зеленой искры выражение лица у администраторши обычно становилось удовлетворенным, и она принималась самостоятельно заполнять карточку, тщательно списывая паспортные данные с какого-нибудь рекламного проспекта.
Вот и в этой петрозаводской гостинице все было как всегда. Даже подозрительно «как всегда», что Ванька осознал позднее. Администраторша, суровая с виду, необъяснимо блондинистая дама с темными сомкнутыми бровями, внезапно смягчилась и, рассматривая всунутый ей Ванькой календарь с городской набережной, позаимствованный тут же, па стойке, воскликнула:
—Надо же! Вас действительно так зовут?
Ванька вежливо улыбнулся. Две секунды назад
он мысленно произнес паспортное заклинание ксивум, и, разумеется, представления не имел, какое имя администраторша прочитала на календаре.
—Бывают же такие совпадения! Неболяка Остап Тарасович! Так звали начальника моей бабушки! Хороший был человек, отзывчивый, подполковник запаса! Все, бывало, придет, на коленях покачает! — продолжала умиляться администраторша.
Ванька слегка удивился. Обычно ксивум срабатывал на кого-то из родственников по мужской линии, хотя, конечно, магия могла дать сбой.
Получив ключ от номера, Ванька направился к лифту, наметанным глазом определив, что гостиница скорее марципаново-кокетливого рода, чем табачно-командировочного. Что ж, тоже неплохо. Правда, когда его пылесос оттает, цветочными лепестками здесь будет пахнуть значительно меньше. На полдороге к лифту путь Ваньке преградил швейцар, по причине морозов обитавший не снаружи гостиницы, а в холле. Ванька молча показал ему магнитный ключ от номера. На сытое лицо швейцара выползло удивление. Такие, как Ванька, гостили у них редко.
—Помочь донести вещи? — предложил швейцар.
—Вещи на вокзале. Принесу позднее, — с привычным щемлением совести соврал Ванька.
После колких буравчиков Поклепа бульдожьи глазки швейцара не могли укусить его достаточно больно. Им только и оставалось, что хватать Ваньку за заснеженные ботинки и покрытые коркой льда брючины.
—А это?.. — палец швейцара ткнул в пылесос.
—Выставочный образец! — заученно ответил Ванька, успевший уже привыкнуть к тому, что каждая профессия накладывает на человека свой отпечаток.
Швейцар задумчиво покосился на покрытый вмятинами, с облупившийся краской образец, из трубы которого на пол упала большая мутная капля, с подозрением принюхался и предупредил:
—Имей в виду! У нас курят только на балконе!
Ванька, никогда в жизни пекуривший, пообещал курить только на балконе.
Поднявшись на пятый этаж, он мельком взглянул на схему, изображенную на магнитном ключе, и свернул налево. По дороге ему попались два автомата — один с булькающим бочонком минеральной воды, другой для пополнения счета мобильных телефонов. Сразу после второго автомата коридор резко сузился.
Ванька понял, что его комната крайняя. Свет в узком аппендиксе, ведущем к номеру, не горел. Навстречу от двери качнулась длинная фигура. Ванька, не сразу привыкший к полумраку, несколько раз моргнул, прежде чем узнал. Перед ним стоял Глеб Бейбарсов.
—Привет! — сказал Ванька машинально и тотчас пожалел, что поздоровался. Не те у них были отношения.
Бейбарсов молчал, с иронией разглядывая его. В отличие от Ваньки, который больше напоминал оживший сугроб, Глеб был одет с иголочки. Дорогие светлые туфли, не ведавшие соленой каши подмороженных улиц, черный костюм от Червелли и Гробано, белоснежная рубашка. Только галстук отсутствовал и ворот был расстегнут, что придавало визиту Бейбарсова эдакую снисходительную неофициальность.
Правую руку Глеб зачем-то держал в кармане. Заметив, что Ванька смотрит на нее, он усмехнулся и показал Ваньке пустую ладонь.
—Боишься? — спросил он насмешливо.
—И не надейся! — задиристо сказал Ванька. — Ты что, тоже здесь поселился? И давно?
—Думаю, секунд тридцать назад, — заверил его Глеб.
—И надолго?
—Пока не закончу одно дело, — таинственно ответил Бейбарсов.
Ванька не стал спрашивать, что за дело. Он и так чувствовал, что «одно дело» — это он сам. Оставалось только уточнить, в какой мере некромаг собирается его «закончить».
Ванька и сам до конца не понимал почему, но он действительно не боялся. Несмотря на то что магические возможности их были несопоставимы, он ощущал, что существует сила, гораздо более могущественная, чем мрак Сила, которая охраняет его и не позволит некромагу ни посягнуть на его жизнь, ни разлучить с Таней, если, конечно, он сам не отступится, не пойдет на попятный и не предаст в сердце того, что ему дорого.
—Как ты меня нашел? — спросил Ванька.
—Зеркало Тантала... — небрежно пояснил Глеб. — я знаю, где ты в любую секунду дня и ночи. Я могу даже посмотреть твоими глазами, если закрою свои.
—А я вот нет, — сказал Ванька.
—Что, серьезно? — удивился Глеб. — Мне казалось, зеркало наделяет этим даром обоих. Странно.
—Да, странно, — согласился Ванька. — Магщество тебя еще ищет?
—Изредка. Либо когда я очень нарываюсь, либо когда кому-то из охотников хочется личногоэкстрима, — последовал неопределенный ответ.
Ванька открыл помер карточкой и вошел, зацепив дверь пылесосом. Бейбарсов, не дожидаясь приглашения, проследовал за ним. В комнате он сразу метнулся к окну и задернул шторы, хотя в комнате и так было темновато.
Ванька не стал спрашивать зачем. Он и без того понимал, что Глеб скрывается. Вот только кто, интересно, увидит его на высоте пятого этажа да еще в номере, выходящем окнами на пристань, где до весны вмерзли в лед красные ракеты, идущие на Кижи?
Существовало и нечто иное, чему Ванька не мог найти объяснение. Он смотрел на белое лицо Бейбарсова и ему чудилось, что Глеб упорно поворачивается к нему только левой стороной. Правую же таинственно прячет, стараясь, чтобы на нее не упал свет от окна.
Ванька скинул деревянную от мороза куртку и повесил ее на батарею.
— Что, тяжелые времена? — поинтересовался Бейбарсов, наблюдая, как Ванька ломает смерзшиеся шнурки на ботинках, прежде чем развязать их.
Ванька не ответил, позволив дурацкому вопросу повиснуть в воздухе и вернуться к самому Бейбарсову. Дурацкие вопросы существуют не для ответов, но исключительно для повышения внутреннего рейтинга тех, кто их задает.
—Ну? Молчание — знак согласия? — уточнил Глеб.
—Или игнорирования, — предложил другую версию Ванька.
Оп поочередно избавился от ботинок и теперь разглядывал носки. Снег пролез в голенища, и по носкам сверху вниз расползалась влага. У Ваньки была походная привычка стирать и сушить носки искрами, не снимая их. Небольшое облако пара и на тебе вновь свежие, чистые и сухие носки. Гораздо проще, чем прыгать у крана, засовывая внутрь носка мыло, тереть, доставать мыло с приставшими к нему нитками, а затем вешать мокрые, точно дохлые, носки на батарею. Решив, что церемониться с Бейбарсовым не имеет смысла, Ванька высушил носки искрами и с вызовом подул на кольцо. Облако пара поднялось и растаяло.
—Страдаешь от избытка внутренней культуры? — поморщившись, спросил Бейбарсов.
Валька подумал, что он мог бы и не морщиться. Запах был вполне нейтральным, да и брезгливость некромагов, которых еще в раннем детстве заставляют зубами сдирать кожу с дохлых котят, не следует преувеличивать.
Не обращая на Бейбарсова внимания, Ванька подошел к окну, открыл его и свистнул, подзывая рюкзак. Минуту спустя серый, раздувшийся от вещей рюкзак тяжело перевалился через подоконник. Он был покрыт изморозью. Ремни обледенели. Тащить его с собой в гостиницу Ванька не решился. С такими рюкзаками не пускают и на три вокзала в Москве.
—Твой? — спросил Глеб.
—Мой.
—Оно и видно. Ты туда что, бутылки собираешь? — брезгливо поинтересовался Глеб.
— Опасаешься конкурентов? — в тон ему ответил Ванька.
Ответ получился удачным. Лощеный Бейбарсов пожелтел, как обваренный кипятком лимон. Из рюкзака Ванька извлек миксер и пять пачек дешевых папирос без фильтра. Он ссыпал папиросы в болтавшуюся на ремне рюкзака железную кружку и, насвистывая, стал перемалывать их миксером. Затем тщательно выбрал самые крупные куски бумаги и достал из рюкзака большой термос.
—А сейчас можешь зажимать нос! Бульон из тухлых селедочных голов пахнет не особо приятно! — предупредил Ванька, откручивая крышку термоса.
Нос Бейбарсов зажимать не стал, только насмешливо вздрогнул бровью. Как Ванька и предполагал, брезгливым он становился только, когда находил это выгодным. Ванька ссыпал внутрь бульона табак и, поспешно закрутив крышку, тщательно разболтал.
—Уф! Теперь хотя бы дышать можно. Я пробовал покупать трубочный табак, но он не везде есть,
да и дорого, знаешь ли, — пояснил Ванька.
—Зачем это тебе? — спросил Бейбарсов.
—С утра вылью в бак пылесоса. Я много летаю. Русалочья чешуя мне не по карману. Приходится мудрить.
—И что, пылесос на этой дряни не глохнет?
Фильтры не забивает? — усомнился Глеб.
—Нет. Только один раз было: «дыр-дыр-дыр» и двигатель остановился. Я падаю. Пытаюсь хотя бы ойойойсом подстраховаться, да только кольцо обледенело. Я на него дую, о куртку тру —- дохлое дело. Но, видно, фильтры встречным ветром продуло,
и движок снова завелся. Правда, почти у земли уже.
Ванька рассказывал об этом, как о чем-то довольно забавном, хотя в момент, когда все происходило, забавно ему не было.
—Ты самоубийца! — сказал Бейбарсов без осуждения. Констатировал факт.
Внезапно рюкзак у ног Ваньки зашевелился. Внизу рюкзака что-то пузырем вздулось, а затем решительно стало выкарабкиваться наружу.
—Разводим крыс на мясо? — с интересом спросил Глеб.
Он смотрел на раскрытую горловину рюкзака, однако узкая, как у морского конька, голова показалась из бокового кармана. Немигающие глаза сердито уставились на Бейбарсова. Из ноздрей вырвалась едкая струйка дыма, которая легко могла перейти во что-то более существенное.
Тангро выполз на рюкзак и неуклюже, со сна, захлопал кожистыми, маленькими, как у цыпленка, крыльями. Как и прежде, он был не крупнее двухмесячного котенка, салатово-зеленый. Когда Тангро вздыхал, в ноздрях-запятых вспыхивали алые искры. Острый, как пила, гребень начинался от шеи и шел до кончика хвоста. На пару секунд Тангро завис над рюкзаком, а затем решительно полетел к Бейбарсову.
Ванька прекрасно понял, что это означает, и метнулся за ним. Чудом перехватив Тангро, он прижал его к груди. В прыжке Ванька сбил Тангро прицел. Струя пламени, предназначенная Глебу, лизнула стену. Запахло паленой проводкой. Выворачиваясь, Тангро сердито забился в руках у Ваньки. Чешуя мгновенно нагрелась, покраснела, и Ваньке, чтобы не сжечь ладони, пришлось завернуть пелопоннесца в полотенце.
—В куколки не доиграл, Валялкин? И как зовут
этого карманного зверя? — спросил Глеб.
—Никак, — резко сказал Ванька.
Бейбарсов ухмыльнулся. У Ваньки мелькнула
мысль, что вопрос был провокационным. Вероятнее всего, Глеб слышал имя дракона раньше.
—Ну никак так никак. Или тебя смущает: «Драконы и лошади интуитивно боятся и ненавидят некромагов»? — насмешливо процитировал Глеб.
—Считаешь, у них нет для этого оснований? —спросил Ванька.
Он торопливо соображал, с какой радости Тангро надумал проснуться. Кормил его Ванька по драконьим меркам недавно, всего сутки назад, и теперь должен был проспать не меньше недели. Особенно в морозы, с которыми у драконов всегда были неважные отношения. Оставить же Тангро в сторожке лесника Ванька не рискнул. Тангро был товарищ непредсказуемый и вполне мог подпалить сторожку, надумав, к примеру, погреться в раскаленных углях, к которым драконы питают слабость.
Заметив, что шея укутанного в полотенце дракончика коварно извернулась и голова нацелилась на Глеба, он быстро повернулся, спасая Бейбарсова от очередного раскаленного плевка. В этот раз плевок попал на картину с видом города Амстердама в майскую пору. В результате плевка город Амстердам с картины удачно сгинул, и остался один месяц май. Да и он угадывался в основном по названию.
—Странная вещь! — сказал Бейбарсов. — Эти твари не особенно умные, но многое чувствуют. Первые некромаги проходили инициацию, поедая драконьи сердца. Естественно, дракон после этого в некотором роде погибал. Милый такой народный обычай... Лошадям же приходилось даже хуже. По одному лошадиному сердцу некромаг должен был съедать ежегодно.
—И ты тоже ел?
—Ел, но мне не понравилось. Оно довольно жесткое, и в нем много сосудов всяких. Не разжуешь. Обезьяньи мозги, к слову сказать, вкуснее.
—Знаешь, — тихо сказал Ванька, — мне хочется тебе врезать!
—Ну так врезал бы. А то когда об этом говорят,дальше слов обычно дело не идет, — сказал Бейбарсов устало.
То небольшое оживление, которое было на его лице поначалу, теперь улетучилось и уступило чему-то мертвенному и неподвижному. Казалось, над Глебом сгустилось темное облако.
—А теперь давай поговорим серьезно! Ты, наверное, догадываешься, что я пришел не затем, чтобы болтать с тобой о лошадях! — вдруг жестко сказал Глеб.
Понимая, что полотенце его долго не удержит, Ванька запер Тангро в ванной, набрав в раковину воды. Тангро любил плескаться и нырять, и Ванька по опыту знал, что вода должна его отвлечь.
Вернувшись, он устало опустился на кровать. Тело и мысли медленно оттаивали после ночи на морозе. Не будь в номере Бейбарсова, Ванька вырубился бы мгновенно, даже не раздеваясь.
—Чего тебе надо? — спросил он.
Нужно отдать ему должное, Глеб не стал блеять, мычать и шевелить пальцами. Ответ был мгновенный и краткий:
—Таню.
Ванька невесело усмехнулся. Не слишком оригинально.
—Я что, похож на Таню?
—По счастью, нет.
—Тогда чего тебе надо от меня? Моего разрешения?
Бейбарсов коснулся пальцем правой, скрытой от Ваньки щеки, вздрогнул и уронил руку.
—Я долго думал. Я не могу уйти. Таня не для тебя! — сказал он с усилием.
—Ты же вроде как ушел навсегда? Тогда, на поле? Все было так благородно и красиво. Институтки рыдали и плакали. И что теперь? Решил повторить фокус для закрепления пройденного? — спросил Ванька.
Лицо Бейбарсова не изменилось, но что-то подсказало Ваньке, что его собеседник уязвлен.
—Неправда. Я хотел уйти и ушел на самом деле, всерьез, но оказалось, этого нельзя было делать.
—Почему?
—Я не собираюсь перед тобой отчитываться.
Таня не такая, какой кажется. Она не твоя! — резко произнес Глеб.
Ванька откинулся назад, но положение тела его не удовлетворило, и он привстал, переместив подушку между спинкой кровати и стеной. Глеб следил за ним с недоумением. Видимо, в его представлении Ванька должен был скрежетать зубами, заламывать руки и бить его, Глеба, по голове табуреткой. Ванька же испытывал только усталость и желание, выпроводив гостя, лечь спать. «Роковой юноша», то появляющийся, то исчезающий, вечно таинственный, как Монте-Крисго, его утомлял и казался гибридом Жоры Жикина и Пуппера в нарочито сломанных и модно подклеенных очечках.
—Ты не знаешь Таню! Она не такая! — повторил Бейбарсов.
—И какая же она? — спросил Ванька с любопытством.
Глеб задумался, подбирая слово.
—Она ведьма! — сказал он убежденно.
Ванька хмыкнул. В ведьмах он, как выпускник Тибидохса, понимал достаточно. Формально каждую волшебницу можно назвать ведьмой, и не ошибешься, но тут деление скорее нравственное. Да и Бейбарсов явно имел в виду что-то конкретное.
—Она не ведьма, — сказал Ванька.
— Я тоже думал про нее, как ты, но ошибался. Она ведьма! Поверь мне, потомственная! Ее прабабка раскапывала землю под виселицами, искала корни мандрагоры. Она же выкапывала трупы. А двоюродный дядя ее отца, Леопольда Гроттера? Знаешь, какое у него было прозвище? «Маг отравленное дыхание». Ему приносили портрет человека. Он дышал на него, и человек умирал, не болея, внезапно и скоропостижно. Я видел их! Я говорил с ними. Они согласны с тем, что Таня должна принадлежать мне... — На лбу Бейбарсова выступили крупные капли пота.
Ванька резко сорвался с кровати. Если это не бред сумасшедшего, то вывод напрашивается только один. Вывод ледяной и пугающий.
— Где ты их видел? — резко спросил Ванька. Бейбарсов не ответил. Вместо этого он вскинул руку, будто хотел вцепиться в Ваньку, но лишь царапнул ногтями его по лбу. Казалось, это бесконтрольное движение неприятно удивило и самого Глеба. Он облизал губы и отступил на полшага, точно спасая Ваньку от себя самого на случай повторения буйства.
—Это случайность, — сказал он, тяжело дыша. — Ты должен отдать мне Таню. Отдашь?
Ванька засмеялся.
—Тебе не кажется, что Таня выбирает сама? Я могу подарить тебе пылесос, но не живого человека, — сказал он.
Бейбарсов нетерпеливо выдохнул через нос, как человек, вынужденный слушать глупости.
—Родной, кто же девушку слушает? Ее слышать надо, а не слушать. Она и сама-то обижается, когда делают так, как она говорит. Хочешь обидеть девушку — пойди у нее на поводу и поступи как она советует.
—Если ты такой умный и роковой, чего тогда ты у меня в номере прыгаешь? — поинтересовался Ванька.
Бейбарсов порывисто шагнул к нему.
—Ты все прекрасно понимаешь! Перестань вмешиваться! Отойти в сторону! Таня все равно тебя когда-нибудь бросит. С тобой ее удерживает лишь чувство вины. Ты ее старый друг, она знает тебя с детства, ты много для нее сделал. Но она тебя не
любит.
—Думаешь, если я вдруг исчезну, она сразу прибежит к тебе? — Задумчиво спросил Ванька.
На той половине лица Глеба, что была видна, метнулась тревога.
—О, нет! Я достаточно ее знаю. Она не придет. Не придет именно потому, что позову ее я. Ей проще будет достаться какому-нибудь Пупперу, который нужен ей как пляжная панамка лютой зимой, чем вернуться ко мне. Она сама себя вконец запутает, будет рваться, страдать... Она не может без этого. Свет и мрак раздирают ее изнутри на две почти равные половины. Недаром Чума-дель-Торт стремилась получить ее тело... Дело не только в тех силах, что Танька у нее забрала. Там это знают.
Слух Ваньки цепко ухватил это случайно проскочившее там. Уже несколько минут личность Бейбарсова казалась ему раздвоенной. Будто их не двое было в комнате, а по меньшей мере трое. Причем третьей была не Таня, чье имя они так часто
упоминали.
— Я все равно получу ее! Если тебя не будет, чувство вины перед тобой рано или поздно исчезнет, и она придет ко мне! — крикнул Бейбарсов.
Повернувшись, он вскинул руку на уровень груди Ваньки. Валялкину показалось, что длинный и тонкий, с отчетливым белым ободом ноготь на мизинце некромага уколол его сердце, точно оно не было защищено плотью и ребрами. Он ожидал смерти, но боль внезапно ушла, а рука Глеба задрожала и опустилась. На висках некромага Ванька увидел мелкие, бесконечно раздробленные, как шарики ртути, капли пота.
—Нет, не могу! Не получается. Зеркало Тантала связало наши судьбы! Убив тебя, я прикончу и себя тоже! — сказал Бейбарсов.
—Наши судьбы не связаны! — упрямо сказал
Ванька, не желающий иметь ничего общего с Глебом. Сама эта мысль была омерзительной, точно ему предложили надеть чужое грязное белье.
Бейбарсов ухмыльнулся.
— Ты так считаешь? Ну в таком случае тебе сейчас и бояться нечего, — сказал он.
В руке у Глеба появился маленький, внешне нестрашный нож с деревянной ручкой и узким темным лезвием. С насмешкой глядя на Ваньку, Глеб раскрыл ладонь, немного помедлил и, по-прежнему не отрывая от Ваньки пристального взгляда, медленно провел диагональную кровавую черту от указательного пальца к мякоти.
Ванька стиснул зубы, ощутив тупую пульсирующую боль в руке. В первые секунды боль была совсем слабой, но с каждой новой пульсацией усиливалась. По пальцам в направлении ногтей наперегонки побежали красные капли.
Немного выждав, Бейбарсов подул на свою ладонь, и рана затянулась на глазах. Там, где она была, осталась лишь полоска розовой кожи. Зато у Ваньки кровь продолжала хлестать.
— Что, больно? У тебя будет заживать немного дольше. Ну да ты же у нас ветеринарный маг! Изобретешь себе компресс из мертвой коровы, — сказал Глеб с издевкой.
Ванька подумал, что даже в шутках Бейбарсова невольно тянет к дохлятине.
—Это ничего не значит, — сказал Ванька упрямо.
—Как это не значит?
—Плоть и дух существуют по разным законам. Повредивший плоти не повредит духу. Но не позавидуешь тому, кто в угоду страсти подчинил свой дух плоти. Он подобен скупцу, замуровавшему себя среди золотых слитков в трюме тонущего корабля, — сказал Ванька.
Он сам не знал, кто или что заставило его произнести эти слова и откуда вообще пришло к нему это знание. Бейбарсов дернулся, точно его ударили хлыстом по лицу.
—Что спасает тебя самого от зеркала Тантала? Как ты сопротивляешься? У тебя есть обереги? Поделиться можешь? — быстро и жадно спросил он.
Ванька покачал головой.
—Да нет у меня никаких оберегов! — сказал он, и это было правдой.
Бейбарсов всматривался в него с недоверием.
— Быть этого не может! Мы давно должны были слиться. Стать чем-то единым, схожим. Но мы по-прежнему разные. Где ты берешь силы, чтобы сопротивляться?
Ванька рассеянно слушал Бейбарсова, вполне понимал смысл его слов, но воспринимал их отрешенно. Ему вдруг вспомнился отец.
В тот далекий уже день он заскочил в стеклянный магазинчик за пивом — начинал он всегда скромно — и, выходя, зацепил дверью молодого парня. Аргументы слова как-то очень быстро перешли в аргументы действия. Причем первым врезал, кажется, отец Ваньки, и не факт даже, что был прав. История рода Валялкиных об этом умалчивает, зато не умалчивает она о том, что у парня оказалось трое друзей. Отец же был один. Шестилетний Ванька в расчет не шел. Его магические дарования проявлялись на том этапе разве что в способности съесть ровно на сто сосисок и одно ведро манной каши больше, чем ему предлагалось.
Ванька стоял и смотрел, как дерется его отец. Один против четверых. Жилистый, сухой, отец смело шел навстречу ударам, уклонялся, подныривал, наносил ответные. Даже когда ему сломали нос, отец продолжал драться. Разве что чуть больше набычился и мотнул головой.
Никакого особенного чуда не произошло. Количество в очередной раз победило качество, и приема против лома не оказалось. Отца свалили, хорошо отпинали ногами и убежали. Потом отец с Ванькой ехали в машине «Скорой помощи». Отец откашливал кровь и все пытался встать, а медбрат и водитель орали на него, чтобы он не пачкал салон машины. Отец лежал на носилках и подмигивал Ваньке быстро заплывающими глазами. Все, мол, в порядке, не дергайся! Мы им показали!
Ванька плакал, но гордился своим отцом. Потом отец как-то неправдоподобно быстро покатился под гору и пропал с горизонта. Ванька же, хотя и продолжал носить его подарок — желтую майку, очень скоро разобрался: чтобы драться с кем-то внешним, нужно разовое мужество. Чтобы жить и драться с самим собой — нужно мужество ровное и постоянное.
Жизнь — это забег на длинную дистанцию. Не спринт, а марафон. Человек, забывший учесть эту мелкую деталь, подобен охотнику, который бестолково выпустив все заряды в прыгающую по веткам синицу, оказался затем с пустым магазином перед шестью голодными волками.
Вспомнив о Бейбарсове, Ванька повернулся к нему. Тот, прищурившись, наблюдал за ним. Казалось, Ванькины мысли для него открытая книга.
— А она знает правду? Зачем нужна многоглазка>. -— невинно поинтересовался Глеб.
Ванька поразился точности, с которой был нанесен удар. Откуда Бейбарсову вообще известно, зачем он, Ванька, ночами носится на пылесосе над заснеженными лесами? Тане Ванька сказал, что многоглазка помогает зажечь огонь в погасших драконах. И это было не совсем ложью. Это была та самая полуправда, которая во много раз лукавее открытой и явной лжи.
Ванька давно понял, что такого, как Бейбарсов, можно обезоружить только предельной, фактически граничащей с юродивостью искренностью. Везде, где есть хотя бы намек па лукавство, Глеб будет чувствовать себя как рыба в воде. Нельзя обмануть некромага, чей дар сам по себе есть боль и ложь.
Зло — лукавая сила. Оно, как червь, не имеет нравственного позвоночника. Вечно кривляясь, оно пародирует добро и, умело действуя чужим оружием, улавливает слабых. Если поручить злу закрутить гайку, оно не откажется взять ключ, но либо недокрутит ее, либо перекрутит.
—Раз ты задал вопрос, значит, ответ тебе известен. Многоглазка убивает всякое лукавство, не искренность, актерство. Человек, вдохнувший ее запах, будет отчетливо видеть все силки и капканы зла. И правду от него уже не скроешь, — сказал Ванька.
—Что? Без магии уже никак Таньку удержать не можем? «Колдуй баба — колдуй дед! Дай мне Таньку на сто лет»? — поддразнил Бейбарсов.
—Многоглазка не обладает приворотной магией, — хладнокровно парировал Ванька. — Но она позволяет заглянуть человеку в сердце. Если снаружи человек герой, а в сердце у него гниль — это сразу станет видно, будь на нем хоть двойные латы. Хочешь вместе найдем многоглазку и встанем перед Таней? И пусть победит тот, кто ей действительно нужен.
Ваньке почудилось, что при слове «гниль» щека Бейбарсова дернулась. Он резко толкнул ногой столик. Столик всхлипнул и уронил на пол телефонный аппарат. «Пи-и-и-и-и!» — заплакала трубка. Бейбарсов посмотрел на нее, и трубка перестала ныть. В номере запахло жженым пластиком.
Ванька понял, почему Гробыня называла Глеба Бейсусликовым. В минуты, когда Бейбарсов представлялся себе особенно грозным, рот у него как-то комично приоткрывался и передние зубы поблескивали смешно, как у суслика. Едва ли зоркая Склепова, у которой на каждого из ее знакомых была собрана мысленная папочка компромата, упустила эту деталь.
Бейбарсов вновь неосознанно коснулся рукой щеки и на миг не то чтобы поморщился, но как-то внутренне посерел. Ванька взглянул на него с тревогой, испытав странное, его самого удивившее чувство острой жалости. Именно жалости, а не ненависти и раздражения.
Все же он был ветеринарный маг. Ветеринарные маги всегда ощущают болезнь острее обычных медиков хотя бы потому, что пещерный медведь редко внятно объяснит, где у него бо-бо и вследствие какого нравственного кризиса он лезет на стены.
—Что у тебя с лицом? — спросил он.
—Ничего, — резко ответил Глеб и отступил еще дальше в тень.
Единственная лампочка, горевшая в коридоре, мигнула и погасла. Ваньке вспомнился телефон. Знакомство бытовых приборов с Бсйбарсовым не заканчивалось для них ничем хорошим. Равно, как и людей.
—Покажи!
-НЕТ!
—Я же ветеринарный маг. Я могу помочь!
—Я не животное!
—Болезни у всех примерно одинаковые. Давай я посмотрю!
—Это ты так думаешь. Я сказал: НЕТ! Не подходи!
Глеб рывком распахнул всхлипнувшую раму. В комнату ворвался ветер со снегом. Бейбарсов шагнул на подоконник, повернулся к Ваньке лицом и стал медленно крениться назад.
«Кончай дурить!» — хотел сказать Ванька, но ощутил в горле странную сухость и сдавленность. Такую сдавленность, будто не Бейбарсов собирался выпасть из окна, но и он сам, Ванька, должен был упасть вместе с ним.
Хоть он и знал, что некромаги не умирают, все же эти фокусы ему не нравились. Мгновенных телепортаций не бывает.
—У нас с тобой осталось двенадцать дней! Отдай мне Таню, и, возможно, уцелеешь сам, — крикнул Бейбарсов.
Он откинулся так далеко, что пытаться сохранить равновесие было бесполезно. Надо отдать Глебу должное, он и не пытался. Бейбарсов был так высокомерен, что даже не согнул колен. На краткий миг тело его повисло перпендикулярно стене, а затем пятки отделились от подоконника.
Мгновение — и Ванька перестал его видеть. Несколько секунд он прождал удара о землю, вообще какого-то звука, но ничего не было. Ваньке не хотелось подходить к окну, но он подошел. Когда он выглянул, ветер швырнул ему в лицо колючую горсть снега. Ванька увидел вдали порт, перечеркнутый суетливыми мазками деревьев, точно кто-то наспех
расписывал ручку с черной пастой и занесенный снегом газон под окнами гостиницы.
И, разумеется, никакого некромага — ни живого, ни мертвого. Очередной обман и дешевый фокус. Ванька захлопнул раму с равной смесью раздражения и облегчения.
В дверь постучали.
—Кто там?
—Горничная. У вас все нормально? Соседи слышали шум, а телефон в номере не отвечает.
—Я уронил стул, — ответил Ванька первое, что пришло на ум.
—Вам точно не нужна помощь?
—Ни мне, ни стулу, — заверил Ванька, озабоченно оглядывая порез на ладони и пытаясь вспомнить, каким заклинанием можно остановить кровь.
У тех двух, что он знал, были серьезные недочеты. После одного, ориентированного па зверей, на заживленном месте вырастала шерсть; другое же упорно восстанавливало строго четное число конечностей. В случае с отрубленной в бою рукой это бывает полезно, но тут-то случай не такой запущенный. Вздумай заклинание счесть пальцы конечностями, и у Ваньки станет либо четыре пальца, либо шесть.
—Если разбился графин — я уберу стекла, —продолжала горничная, обладавшая богатым воображением.
—Я сам, — повторил Ванька.
—Так он разбился или не разбился?
—Не разбился!
Горничная что-то пробормотала. Шаги удалились, недоверчиво замирая.
Ванька задернул шторы, сел на кровати и подогнул колени. Оттаивающий пылесос назойливо пах рыбой, и Ваньке пришлось выставить его за окно, чтобы не задохнуться. Как ни крути, а всесилие имеет побочные эффекты. Что касается магии, то это вообще один большой побочный эффект.
Собственные мысли представлялись Ваньке обрывками шпагата, которые он никак не мог связать в нечто единое. Теперь, после ухода Бейбарсова, визит Глеба напоминал Ваньке метания раненого зверя. Зачем Бейбарсов приходил? Что у него с лицом? Что это, наконец, за нелепый рассказ о прабабке и двоюродном деде Тани? Где Глеб мог с ними беседовать?
«Я как-то охраняю Таню. Как — не знаю, но охраняю. Я стена, которую Бейбарсов не может перешагнуть до тех пор, пока я сам, лично, не открою ему ворота», — с неожиданной ясностью подумал Ванька.
В дверь забарабанили.
— Ну кто еще там? Я сплю! — крикнул Ванька.
Он был убежден, что это опять горничная, вернувшаяся с подкреплением, и не собирался открывать.
Расплавленная ручка двери поникла и закапала на ковер алюминиевыми слезами. В номер ввалился Бейбарсов. На плечах его пиджака белой перхотью лежал снег.
— Утренняя пробежка? Выпрыгиваем в окно, возвращаемся через двери? - сказал Ванька.
Не отвечая, Глеб попытался толкнуть его в грудь. Ванька, привыкший иметь дело со зверями, которые гораздо координированнее людей, слегка провернулся корпусом, и Бейбарсов, не сохранив равновесия, неуклюже пролетел в глубь номера и упал.
—Не грохочи! Тут где-то рядом радист сидит. Сейчас снова настучит, что у меня в номере шум, - предупредил Ванька.
Глеб зашевелился на полу и сел, не глядя па него.
—Я кое о чем умолчал, — резко сказал он. — Ты стал моей тенью! Не ты смотришь на мир моими глазами, но я сам начинаю смотреть твоими! Я шел сейчас по снегу и понимал, что с каждым шагом ненавижу тебя все сильнее. Я ненавидел тебя так, что мне хотелось кусать снег. Я не думал возвращаться, но вернулся.
—Сочувствую, — кивнул Ванька. — И чем мне тебя обрадовать? Повеситься в туалете?
Бейбарсов мотнул головой, демонстрируя, что не нуждается в скромных одолжениях.
—Ты слышал, я говорил про двенадцать дней? Я хочу, чтобы ты исчез до этого времени. Или пусть исчезну я.
—И что ты предлагаешь? Дуэль? Пожалуйста!
Бейбарсов взглянул на него недоверчиво. Он казался раздосадованным, что Ванька согласился быстрее, чем было произнесено им, Глебом, само слово.
—Да, дуэль. К сожалению, из-за зеркала Тантала обычная дуэль между нами невозможна Фактически она превратится в парное самоубийство, -сказал Бейбарсов.
—И какой выход?

Добавлено (26 Июнь 2008, 22:47)
---------------------------------------------
встречаются упыри. Представь, что случится, если мы ворвемся туда посреди вечеринки и немного их разозлим?
Ванька даже представлять себе ничего не стал. УПЫРИ устроены с лаконичной простотой. Два выдвигающихся зуба, прогнивший мозг и ненасытный
Ванька трезво оценивал свои возможности. С одним-двумя упырями он еще справится, но если упырей будет больше десятка и все ломанутся толпой, финал заранее предрешен. Некромаг Бейбарсов находится в более выигрышном положении, а раз так то такую «опосредованную» дуэль сложно назвать честной. Честная дуэль подразумевает равные возможности.
Бейбарсов жадно всматривался в нею. - Согласен? Или струсил?
Слова «струсил» Глеб мог бы и не произносить. Унижающий других унижает прежде всего себя. Унизить никого другого он не способен по определению.
— Когда? — спросил Ванька.
Морща лоб, Глеб оглянулся на окно.
—Мальчик рвется умереть?.. Сейчас день. Упыри отдыхают и по злачным местам не шляются. А вот в час или в два ночи будет в самый раз. Они активные, голодные, на охоту еще не выходили. Самое идеальное время. Где-нибудь в двенадцать я прилечу за тобой. Идет?
— Идет, — сказал Ванька. — А теперь как писали в старых романах: «Попрошу вас выйти вон!»
На этот раз Бейбарсов не стал эффектно удаляться через окно. Он коротко поклонился и вышел довольно необычно для некромага его уровня — через дверь.
«А ведь он снова держался ко мне только одной щекой», — запоздало подумал Ванька.

Добавлено (26 Июнь 2008, 22:50)
---------------------------------------------
Глава 3 РАТНАЯ МАГИЯ
В этой жизни нас постоянно, почти ежесекундно отвлекают от главного. Чаще это просто мелочные дела, пуржащие глаза рваными бумажками забот. Навязчивая мошкара, лезущая в рот и уши. Мы отвлекаемся, размахиваем руками в иллюзии прежде передавить мошкару, а после уж идти, но она все пуржит и навязчиво пристает, пока мы не превратимся в сплошную рану. Значит, надо просто идти, не обращая внимания на мошкару и не расчесывая укусов.
Сарданапал Черноморов
К утру ударил мороз, и утонувший в сугробах Тибидохс стал походить на вмерзшую в лед черепаху. Таня подошла к окну.
Буян было не узнать. Еще вчера с утра ботинки квасили в парке мокрую глину, сейчас же как-то разом, без перехода, установилась зима. Прозрачный сухой мороз при полном безветрии гулко сохранял звуки. Казалось, дыхание звенит, а скрип снега, вообще всякий случайный звук дробными горошинами раскатывается до самого побережья.
Опасаясь, что школа замерзнет, домовые спешили растопить печи. Теряя на лестнице поленья, они носились с охапками дров как угорелые. Из окна Таня видела, как из труб поднимается дым. Казалось, он оживляет все, к чему прикасается, Если смотреть сквозь дым, чудилось, что черепица на крышах шевелится, как драконья чешуя.
Усыня, Горыня и Дубыня, три тибидохских лоботряса, топтались у подъемного моста. От Поклепа они получили приказ отгрести от ворот снег. Усыня и Горыня худо-бедно трудились, то и дело прерываясь, чтобы растереть рукавицами отмороженные носы. Дубыня же, ухитрившийся сломать о лоб Горыни изготовленную из целой мачтовой сосны лопату, за отсутствием орудия производства соскучился и стал бросать снежки.
Первым снежком он начисто снес сохранившиеся развалины сторожки Древнира, которым Сарданапал уже год как пытался придать статус памятника культурного наследия. Второй снежок безобидно сгинул в лесу, третий же неожиданно для хозяина (для ослов большинство подобных вещей всегда происходят неожиданно) высадил раму в личной комнате доцента Горгоновой.
Сообразив, что случилось, Дубыня охнул и, закрывая голову руками, понесся по парку, ломая деревья. Скрыться он не успел. Рассерженная Медузия выскочила на балкон, вскинула перстень, и безобразия прекратились за временным превращением Дубыни в червя.
Тане сама собой вспомнилась шутливая задачка для первого курса, придуманная Тарарахом:
«Циклоп, находящийся в хорошей спортивной форме, может пинком отправить болонку на семьдесят метров, что в двести раз меньше количества волос в бороде у лешего. Сколько зубов выбил Дубыня Горыне своей палицей и какова средняя длина дождевого червя?»
Таню охватило вдруг бесконечное неконтролируемое счастье. Оно было подобно внутреннему дуновению, точно один из вчерашних ветерков-мародеров забрался к ней в ухо и теперь выметал из нее тоску и дурное настроение.
Она бросилась к футляру, откинула крышку, схватила контрабас и смычок. Рваные звуки разлетались по комнате, непредсказуемо видоизменяя реальность. В комнате то мелькали фиолетовые цветы, то с потолка начинал накрапывать дождь, то из-под кровати доносилось тоскливое мычание.
Перстень Феофила Гроттера негодующе закашлялся, отплевывая возмущенные искры. Это был намек, что Таня так толком и не научилась преображать реальность, используя контрабас и смычок. В конце концов, маголодии, флейтой ли, не флейтой ли произведенные, — удел светлых стражей. Все же прочие, вторгаясь в их исконную область, подобны табуну коней, пришедших записываться в кружок выпиливания лобзиком.
Неожиданно вместе с женой заявился поручик Ржевский, показал билет и чинно уселся на кровать, сложив на коленях руки.
— Мы пришли на концерт! Не прекращайте играть, маэстро! Мы есть, но нас все равно что нету! — сказал он.
Недолеченная Дама закивала, поднося к глазам лорнетку.
Не обращая на них особого внимания, Таня развлекалась с контрабасом до тех пор, пока Маша Феклищева, проходившая по коридору, не постучала в дверь ладонью и весело не крикнула:
— Эй! Кто там моих любимых кошечек пытает?
Таня опустила смычок. Уже возвращая контрабас в футляр, она обнаружила на дне гребень, который когда-то давно одолжила Милюле. Между зубцами застряла высохшая пиявка, Таня поклялась, что больше ничего никогда не даст Милюле.
С другой стороны, как можно не дать, когда тебя просят? Жадность — не заурядный порок, а бесплатная подписка на деградацию. Главный принцип жизни — отдать больше, чем берешь. Больше любви, больше внимания, больше сердечности. Дарить без надежды на ответный подарок и улыбаться, не стараясь получить возвратную улыбку. При всех других условиях пасьянс бытия не раскладывается.
Выпрямившись, Таня огляделась. Поручик Ржевский с Недолеченной Дамой исчезли. Должно быть, отыскали себе другое развлечение. Под ногами что-то зашелестело. Таня обнаружила, что один из звуков контрабаса распахнул ящик стола, вытряхнув на пол его содержимое.
Пришлось все собрать, а собирая, пересмотреть. Конспекты. Тетради. Старые фотографии три на четыре и десять на пятнадцать, матовые и глянцевые, с которых сегодняшней выросшей Тане показывала язык прежняя озорная малютка Гроттер, На самых старых фотографиях она была еще с сероватой, похожей на шлепок гречневой каши родинкой на носу. За спиной ее маячила круглолицая Пипа с собранными в кучку глазками.
Последней Таня подняла с пола толстую пачку писем от настойчивого англо-саксонского подростка Пуппера. Письма сохраняли запах фиалок, своей подозрительной устойчивостью наводивший на мысль, что Гурий прыскал бумагу приворотным
одеколоном.
Сейчас купидоны из Англии прилетали к Тане не то чтобы редко, но с предсказуемо равным интервалом. Ощущалось, что писать Тане стало для Гурия привычкой, скрашивающей его размеренный быт. Иногда Таня представляла, что произошло бы, прими она однажды предложение Пуппера стать его женой. С одной стороны, Гурий обрадовался бы, а с другой — озадачился, кому он теперь будет писать по вторникам и субботам?
В субботних письмах Гурий обычно сообщал, что мечтает уйти из драконбольной команды и, отвоевав у самой доброй тети право на самостоятельность, зарабатывать рекламой реактивных метел и гонками на выживание. Ко вторнику жизнь вновь начинала устраивать Гурия, и он ставил Таню в известность, что из команды уходить не собирается, равно как и порывать с тетей, а вместо гонок на выживание намеревается заняться тренерской работой и благотворительностью, так как многие африканские гномики до сих пор не имеют зонтика над головой и собственного английского разговорника.
В финале письма Гурий всякий раз вежливо
интересовался, не произошло ли в личной жизни Тани каких-либо полезных изменений.
Как-то Таня, не удержавшись, поделилась этим с позвонившей ей Гробыней.
— Прям детский сад! Всему надо учить! — зевнула Склепова. — Ну ответь ему что-нибудь в духе:
«Прости, дорогой! Я очень занята. Консервирую
бледные поганки, читаю литературу по воспитанию
кошки и едва ли могу быть тебе чем-либо полезна.
Твоя Тэ».
Писать так Таня отказалась,
— Не могу. Жалко его. Буквы не поднимаются, — сказала она и больше в разговорах с Гробыней эту тему не поднимала.
Среди чопорных британских конвертов случайно встретилась и забавная открытка от Шурасика, отправленная с помощью тиражирующего заклинания:
«Всех, имеющих тендерное, социальное, психосоциальное, профессиональное или какое-либо иное отношение к Восьмой Марте, поздравляю с упомянутым праздником. Ваш Шурасик».
Открытка была вполне в духе Шурасика. Вроде как и не поздравление, но одновременно поди докажи, что поздравления не было.
Закончив уборку, Таня взглянула на грифельную доску. В центре доски настойчиво мерцал вопросительный знак. Убедившись, что Таня его заметила, знак на мгновение превратился в укоризненный перст Медузии Горгоновой, погрозил Тане и растаял.

«Ратная магия!» — вспомнила Таня, бросая тревожный взгляд на часы.
Время еще было. Заглянув к Ягуну и договорившись встретиться с ним и с Лотковой за полчаса до одиннадцати, Таня прошла по галерее и оказалась там, где широкая мраморная спираль с застывшими, точно из морской пены вылепленными перилами, вела вниз, в подземелье.
Таня остановилась, размышляя, а затем стала быстро спускаться. Последнее время она частенько гуляла в подземельях. Ей нравились гулкая музейная сырость подвалов, неподвижность воздуха, глуховатое эхо шагов и весомая округлость никогда не видевших солнца камней.
Когда Таня устала бродить, она зашла в одну из рукотворных пещер и присела на мраморную плиту. Во время последней магической войны в Тибидохсе размещался лазарет. Умерших нередко хоронили тут же, в подземных гробницах.
«Не обращайте внимания! Наша Гроттерша обожает бродить по кладбищам!» — услышала Таня далекий детский голос. Кто сказал это? Гробыня? Хотя какая разница, если это правда. Таня действительно любила магические кладбища. Перед спокойной мудростью, которая смотрела с каждой плиты, все сиюминутные заботы и проблемы казались смешными.
Таня сидела, впитывала тишину, слушала, как где-то падают капли, просачивающиеся сквозь толщу камня, и размышляла. Мыслей было много, и серьезных, но сменяли они друг друга бессистемно. Из темных влажных стен выплывали, вспыхивали и погасали лица.
Неожиданно что-то заставило Таню обернуться и всмотреться в стену. На расстоянии вытянутой руки в скале было вырублено углубление. Заглянув, Таня обнаружила внутри медный котел. Хотя огня под ним не было заметно, стенки котла дышали жаром. Внутри что-то озабоченно бурлило и пыхтело. Крышка подскакивала, и вообще выглядело все так, будто котел давно готов взорваться и ждет лишь зрителя.
— Абдулла! — окликнула Таня, решив узнать у всезнающего джинна, что это такое.
Как выпускнице Тибидохса, ей не составляло хлопот мысленно связаться с библиотечным джинном. Абдулла не отозвался, зато без всякой видимой связи откликнулся Гуго Хитрый. Его красные помидорные щеки зажглись на соседней плите. Судя по древней, на санскрите сделанной надписи, под плитой был похоронен темный маг, во время одного из неудачных ритуалов сожранный своей тенью.
— Приветствую тебя, Татиана! Почто ты с таким
недоверием приглядываешься к своим тезкам? — с
клоунскими ужимками произнес Гуго.
Таня с недоумением моргнула.
— С чего ты взял?
Гуго поправил парик и принялся наматывать его букли на палец.
— Ничего личного! Обобщение. Мне тут недавно пришло в голову, что у человека двойственное отношение к тезкам. С одной стороны, недоверчивое, потому как другой Андрей или другая Лена явно самозванцы и настоящий носитель этого и имени только ты, а в то же время кажется, что тезки его и понимают. Не так ли, Татьяна?
Таня засмеялась. Зная, что Гуго, как и Ягун, делен даром болтать бесконечно, убаюкиваясь собственными речами, она решила немного его притормозить.
— Я, между прочим, звала Абдуллу. Ты разве Абдулла? — спросила она.
Гуго последовательно оглядел себя, начинали с левой ноги, поразмыслил и предположил, что насколько он властен над фактами, Абдуллой он не является.
— А где Абдулла?
Гуго Хитрый заулыбался и, сделав характерное движение указательным пальцем над правым уходи, сообщил, что джинн ушел в астрал и обратно его следует ожидать только в сопровождении галдящей толпы муз.
— Ну что, выдергивать его? — предложил он.
Таня покачала головой. От рассерженного Абдуллы ответов не дождешься. Разве что свежеиспеченных проклятий из заветной тетради.
— Я хотела спросить про этот котел, — сказала она.
Гуго перескочил на противоположную сторону надгробия. Мелькнули пышные банты на туфлях.
— Ого! Да это копилка Древнира! Кто ее тут поставил, интересно?
— Копилка? По-моему, это кипящий котел!
Гуго хихикнул.
— Ты опять попалась на внешность предмета, детка! В магическом мире все относительно. У фиалки может быть душа топора, вот только рубить ею дрова не советую! Дрова, увы, будут смеяться, а фиалка смертельно оскорбится. Если ты видишь
копилку котлом, да еще кипящим, у тебя все крайне запущено.
— Почему?
Гуго Хитрый обернулся. Проделал он это очень своеобразно, лентой намотавшись на надгробие.
— Потому что это копилка несовершенных добрых дел, несостоявшихся поступков, отыгранных назад благих намерений, неоказанной помощи, внутренней путанности и так далее. Копилка того хорошего и светлого, что могло состояться, но не состоялось. Однако все это, как ты понимаешь, никуда не исчезло и стало твоим долгом, который будет непрерывно накапливаться, пока его не заплатят.
— А если вообще не заплатят?
— Заплатят. Здесь или не здесь, но обязательно заплатят, — заверил ее Гуго. — Пока же каждый, кто смотрит в эту нишу, видит что-то свое. Такова была воля Древнира. У него тоже, увы, были долги.
— А что видишь ты?
Гуго вымученно улыбнулся и как-то слишком лихо дернул за букли свой парик.
— Да ничего! Только треснувшую глиняную копилку. Это потому, что в этом мире у меня никаких дел уже нет. Ни добрых, ни злых. Я старый не существующий болтун из собственной книжки. Я потому и торчу в этом мире, что в том, другом,
меня не ждут никакие особенные бонусы.
— Да ладно, не скромничай! — сказала Таня,
остро ощутив в голосе Гуго горечь.
Гуго не ответил. Он вскинул голову, прислушался и, взмахнув руками, растаял. Таня вновь хотела позвать его, но внезапно к мерному звуку капель добавился новый, лишенный ритмичности и потому беспокоящий звук. Кто-то шел по коридору в ее сторону. Не желая ни с кем встречаться, Таня беззвучно отодвинулась в дальний угол, поджала колени и затаилась за надгробием.
Из полумрака Таня увидела Медузию и Великую Зуби. Чем-то огорченная Зуби смотрела себе под ноги.
— Я работаю ступенькой, и это чудовищно грустно. Хотя бы потому, что на тебя все время наступают, — недовольно произнесла она.
В пустом коридоре голос ее разнесся гулко и отчетливо.
— Ступенькой? — переспросила Медузия.
— Представь, что существует скала, на вершине которой ровное плато. Подняться на скалу можно только по вырубленной в скале лестнице. Тибидохс — такая лестница. Я — одна из ее ступеней. Тысячи учеников наступают на меня, берут мои знания, поднимаются ввысь и — исчезают на плато, которого я даже не вижу. Вниз не спускается никто. Да и зачем благодарить ступеньку? За что? За то, что наступил на нее? Они переросли нас и исчезли где-то там, наверху. Пока Зуби говорила, они уже миновали нишу. Таня скорее услышала, чем увидела, что Медузия остановилась и всем телом повернулась к Зуби.
— Ну-ну! Что за детский сад? «Переросли» — громко сказано. То, что заяц прыгает на вершине горы, еще не означает, что заяц выше горы. В остальном же, дорогая, ты меня удивляешь! Благодарности ожидают только попрошайки, подсказавшие тебе название улицы, па которой сидят с протянутой рукой. И не притворяйся, что не знаешь этого.
У тебя обычная депрессия.
Великая Зуби не стала спорить.
— Ты всегда была рассудительной, Меди. Но небудешь же ты утверждать, что сама ничего не боишься? Особенно сейчас, после этого урагана, когда улетели драконы и явился тот, кому задолжал Древнир. Сразу три знака, один за другим — точно
стук в дверь ночью! И Сарданапал, заметь, предвидел все еще раньше, если решился нарушить запрет и обучить магспиранток ратной магии!
Еще больше Таню изумил ответ Медузии. Слишком мало он походил на ее обычные, категоричные, точно в бронзе отлитые ответы.
— Я боюсь так давно, что устала бояться. Особенно сейчас.
Последние слова Медузии донеслись до Тани приглушенно. Шаги удалились. Таня не решилась выглянуть, Для нее так и осталось загадкой: знала ли Медузия, что она здесь, рядом, или была слишком погружена в свои мысли, чтобы заметить ее.
«А ведь они люди... такие же, как и мы. Такие же сомневающиеся, мятущиеся, с такими же слабостями... И тоже не всегда знающие, что, зачем и почему», — подумала Таня с внезапным ощущением близости.

Это было странное ощущение. Тот, кто пять лет назад казался непогрешимым и бесконечно мудрым, теперь виделся совсем иначе. Идеализм восприятия исчез, уступив место ощущению равенства. Первый вернейший признак взрослости, который при лучшем раскладе останется лет на десять. В худшем же — навсегда.
«Сарданапал собирается обучать нас ратной магии! А теперь вот и Медузия говорит о чем-то непонятном!» — подумала Таня. Эта простая, всего из двух звеньев, логическая цепочка завершалась выводом, который не мог не беспокоить.
С Лотковой и Ягуном Таня встретилась в «светлой» гостиной Жилого этажа.
— С ума сойти! Из нас растят военщину! И, самое неприятное, в такую рань! — зевая, жаловалась Лоткова.
Катя только что проснулась и выглядела крайне недовольной. Одиннадцать часов утра, по искреннему представлению Лотковой, было время, когда вурдалаки еще не улеглись в могилы и лишь ранние петухи мало-помалу продирают свои бройлерные очи.
Сейчас Лоткова сидела в кресле и пыталась сфокусировать взгляд на чашке с кофе. Одета она была довольно небрежно, скорее в Танькином, чем в своем стиле. Джинсы, водолазка, волосы в торопливом пучке.
«Гроттерианское течение мировой моды. Берем из шкафа, что первое на нас падает, и нацепляем на себя в произвольном порядке», — прокомментировала бы Склепова.
Таня не без зависти подумала, что Катя ухитряется быть красивой всегда. Даже с утра после бессонной ночи или вусмерть простуженная, Лоткова все равно останется хорошенькой, не прикладывая к этому и минимальных усилий. Ягун утверждал, что свались Лоткова с пылесоса без подстраховочного заклинания — она стала бы самой красивой раненой в мире, не больше и не меньше.
— И зачем нам эта ратная магия? — стонала Катя.
Ягун воинственно запунцовел ушами.
— А затем, что каждый рано или поздно столкнется с уродами. Должен же он им как-то противостоять?
Лоткова зевнула еще раз.
— Я с одним уже столкнулась. И что? Теперь я с
ним встречаюсь! — с явным вызовом заявила она.
Таня настороженно оглянулась на Ягуна. Ей было совершенно очевидно, против кого этот выпад. Вот только Ягун сделал вид, что ничего не услышал, хотя такие локаторы, как у него, не могли пропустить что-либо.
— Катюш, ты сегодня более-менее свободна? Ну после ратной магии? — ласково спросил у нее Ягун.
Лоткова настороженно подняла бровь.
— А что?
— Только тебе, лучшей девушке в мире, наделенной не только красотой, но и умом, я могу поручить безумно важную вещь, с которой никто больше не справится! Ты не согласишься быстренько смотаться на Лысую Гору и купить мне сверхзвуковую насадку для трубы пылесоса?
— Клоун!
Ягун не обиделся.
— Твой ответ надо понимать как «да» или как «нет»? — уточнил он.
Лоткова смягчилась:
— Как «я подумаю!» А вообще ты жулье! Тебе
нельзя доверять!
Играющий комментатор удовлетворенно кивнул.
— Во-во! Это к вопросу о всеобщей подозрительности. Учи людей не доверять жулью, и как раз жулью они будут доверять, а вот доверять хорошим людям не станут. Так что лучше доверять всем без разбора, так уж точно не ошибешься. Лучше перекрякать, чем хрюкнуться.
Озвучив эту истину, Ягун сложил ладони биноклем и одну его часть направил на Гроттер, а другую — на Лоткову.
— Раз все в сборе — можно отправляться на
ратную магию. Кроме нас троих, никто из аспирантов вызова на занятия ратной магией не получал! — сообщил он.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Лоткова.
Играющий комментатор высунул язык и попытался дотянуться до кончика носа. Не хватило самое большее сантиметра. Немного пригнув пальцем нос, Ягун добился желаемого.
— Познакомься с моим лучшим другом, который доводит до Киева даже тех, кому надо в Москву! Он спросил, а я услышал! — заявил он.
Ровно в одиннадцать они нерешительно заглянули в Битвенный Зал. Раньше Тане не случалось здесь бывать. В годы, когда они с Ягуном и Ванькой ночами бродили по школе, на дверь было наложено заклинание, с которым не смогло справиться даже патологическое любопытство.
Битвенный Зал оказался длинным и узким. Две широкие полосы — белая и темная, выложенные из каменных плит, разделяли его на три неравные части. Сводчатый потолок синел где-то высоко и точно ребрами пересекался широкими деревянными балками. Через маленькие полукруглые окна во внутренней стене доносился задорный стук маленьких молоточков о наковальни. Там была кузня домовых.
— Эй, есть тут кто? — жизнерадостно завопил Ягун.
У дальней стены вспыхнул круг голубоватого света. Таня увидела Сарданапала. Академик сидел на трехногом табурете и, положив на колени руки, смотрел на них.
— Доброе утро! Как настроение?
Лоткова начала было что-то говорить, но академик быстрым движением ладони отвел слова от ее губ.
— Вопросы, содержащие слова «ратная магия» и «зачем», лучше не задавать. Зал, в котором вы находитесь, имеет мрачную историю. Когда-то здесь проводились дуэли между светлыми и темными магами. В большинстве случаев дуэли заканчивались смертью одного или обоих противников. Постепенно дуэли были запрещены, а древняя наука рат-пой магии — искусство нести смерть и защищаться от нее — выхолощена до так называемой «магии разумной самозащиты». Все наиболее смертоносные заклинания заботливо убрали, оставив лишь необходимый мизер. Последние четыре сотни лет ратная магия не преподается, хотя кое-кто — ваш покорный слуга, например, — еще не успел ее забыть.
— И решили научить нас? — спросила Таня.
Точнее, собиралась спросить. Она совсем забыла, что маги высокого уровня слышат многие вопросы раньше, чем они были заданы.
Углы рта у Сарданапала дрогнули.
— Скажем так: возникла печальная необходимость.
— Что-то серьезное?
Академик не ответил, лишь быстро взглянул на Таню и опустил глаза.
— Больших результатов я не ожидаю, но и маленький результат тоже результат. Разумеется, все должно остаться в тайне. Если в Магществе станет известно, что глава Тибидохса обучает аспирантов ратной магии, меня отправят в Дубодам, а в моем кресле окажется хорошо промороженный, умерен но подштопанный и абсолютно лояльный властям мертвяк.
Убедившись, что его слова услышаны, Сардана-пал встал и остановился перед чертой. Присев на корточки, он задумчиво, точно перелистывая страницы памяти, провел пальцами по выщербленным черным камням.
— Видите черту? За ней во время дуэлей стояли темные маги. Светлые находились у другой черты, из белых камней. Сближаться и перешагивать барьер запрещалось. Видите каменный круг в центре? Он блокирует все виды магии. Струсивший дуэлянт мог шагнуть в него и спастись. К чести магов, светлых и темных, сдавшихся фактически не было...
— Что, совсем? — усомнилась Лоткова.
Сарданапал кивнул. Его усы отважно вздыбились и кончиками взвились к потолку. На зоркую Таню дохнуло поручиком Ржевским.
— Встаньте к светлой черте! К барьеру, господа
аспиранты! Начнем! — возгласил академик.
Первым к барьеру шагнул воодушевленный Ягун, за ним Таня и, наконец, Лоткова. Встав на белые камни, Таня ощутила исходящее от них тепло. Перстень Феофила Гроттера запульсировал и, быстро пьянея, стал жадно напитываться силой.
«Ну все! Сейчас начнется!» — поняла Таня, знавшая, что ее дедуля склонен к энергетическому вампиризму.
— Здравствуй, моя Мурка! Здравствуй, дорогая! Здравствуй, да-а-арагая и пра-ащай! — заголосил
перстень, вразнобой выстреливая слабые зеленые и красные искры.
Сарданапал погрозил Тане пальцем. Та растерянно развела руками, показывая, что не виновата.
«Теперь понятно, почему на дуэлях было так много смертельных случаев: это место буквально распирает от внешней магии... А, ну да! Тут же двумя уровнями ниже Жуткие Ворота!» — поняла она.
— Ты зашухарила всю нашу малину и теперь маслину получа-ай! — завопил перстень Феофила Гроттера и без предупреждения выстрелил в Сарданапала двумя искрами размером с кулак. Остановить искры Таня не успела. Она смогла лишь вскрикнуть, предупреждая Сарданапала об опасности. Академик сделал быстрый шаг в сторону и, прошептав отвод, заставил искры врезаться в стену. Дважды ослепительно полыхнуло. В камне образовалась глубокая выбоина.
— Птыц! Птыц! Что, собака, страшно? — пьяным голосом произнес фамильный перстень Гроттеров.
Таня поспешно спрятала руку с кольцом за спину.
— Это не я! Дедуля насосался энергии, и теперь его заводит! — пояснила она академику и изумленной до крайности Лотковой.
Сарданапал понимающе кивнул. Кожа у его глаз прорезалась лукавыми морщинками.
— Бывает. Феофил и при жизни отличался вспыльчивостью. Однажды он вызвал меня на дуэль, когда я случайно прищемил ему дверью палец. Пока Древнир нас мирил, Феофил и с Древниром повздорил, придравшись, что Древнир якобы использовал фразу из его докторской диссертации. И знаете какую? «А теперь, дорогие коллеги, мне бы
хотелось пригласить всех на скромный дружеский банкет»!
— Древнишка — подлый вор! Я бы промолчал, но еще он украл у меня латинскую цитату: «Pereant qui ante nos nostra dixerunt!»1 — с негодованием заявил перстень.
1 Пусть погибнут те, кто раньше нас высказал наши взгляды (лат.).

— Латынь принадлежит всем, Феофил! — мягко напомнил академик.
— Пусть всем, но надо же и совесть иметь! Но так и быть, прощаю! В списке людей, которые на гло у меня сдирали, Древнир значится под номе ром десятым, сразу за Сервантесом, Пушкиным и Достоевским! И ты, Сарданапалка, там тоже есть! —
непреклонно заявил перстень.
Смущенный академик пробормотал, что не собирается спорить с упрямым стариканом, однако заметно было, что он уязвлен. Ехидный Ягун незаметно толкнул Таню ногой.
— А теперь начинаем! Нападайте на меня! —приказал Сарданапал.
— Какими заклинаниями? — жадно спросилЯгун.
— Какими угодно! Хоть из списка ста запрещенных! Наши недоученные студентишки только их и знают. Медузия давно настаивает, чтобы в список запрещенных внесли всю школьную программу. Тогда, может, хоть кто-то будет что-то знать.
Играющий комментатор встряхнул свой перстень. Подумать только: атаковать самого Сарданапала! Да об этом можно рассказывать потом годами!
— Я готов! Нападать всем сразу или по очереди? — уточнил он.
— Сразу! Ну! — в голосе Сарданапала послышалось нетерпение.
Переглянувшись с Лотковой, Ягун решительно атаковал академика усиленной формой Искриса фронтиса — Искрисом фронтисом дублицио, в то время как Катя, неожиданно осмелев, брякнула черномагический Вспышкус гробулис, который иногда срабатывал и у светлых магов.
Таня пока медлила, смущенно поглядывая на свое полупьяное от негодования кольцо. Она не без оснований опасалась непредсказуемых поступков от деда.
Сарданапал позволил искрам подлететь, быстро вскинул руку, что-то прошептал, и обе атакующие искры, потеряв скорость, были втянуты его кольцом.
— Как вы это сделали? — воскликнула Таня.
— Экспроприациум магистикус — прекрасное заклинание! Отнимает энергию у агрессора, отдавая ее тому, кто защищается. В то время как ваши перстни отдали часть своей магии и временно ослаблены, мой получил то, что они потеряли. Единственное противопоказание: в день применения Экспропршщиум магистикус нельзя надевать ничего красного. И есть ничего красного тоже нельзя. Одна ягода клубники или красная полоска на носке, и вас вывернет наизнанку в самом буквальном из всех возможных смыслов, — пояснил академик.
Ягун с восторгом внимал его словам.
— Заклинание перехвата! Дешевый фокус! Как-то я слышал о китайце, который ловил стрелы зубами. Но когда в него пустили пять стрел подряд, третью он поймал сердцем, четвертую лбом, а пятую селезенкой! — презрительно заявил перстень
Феофила Гроттера и выдал целую серию смертоубийственных заклинаний:
— Тошнштло-колотилло-страдалло! Кишкоии-
ус заворотум! Трых-ты-ты-ты-ты-тыхс!
Однако прежде чем полыхающие искры, скользящие по ободу перстня, устремились к Сарданапалу, академик шепнул:
—Манъякус кпептаманум!
Искры, так и не успевшие отделиться от перстня, погасли. Скрипучий голос старого Феофила смолк. Напрасно Таня, Лоткова и Ягун выкрикивали заклинания. Глава школы Тибидохс, скучая, прогуливался по черте, разглядывая потемневшие балки.
— Не получается? Проверьте перстни! — посоветовал он.
Ягун уставился на свое кольцо.
— Да вроде нормально. Искры, что ли, слабые?
— Слабее не бывает... — согласился академик и мягко посоветовал: — Кольцо-то потрогай!
Играющий комментатор осторожно ощупал палец,
— Мамочка моя бабуся! Это морок! — завопил он.
Академик подождал, пока Таня с Лотковой убедятся в том же самом, и разжал ладонь.
— Можете забрать! Мне чужого не надо! — сказал он.
Свой перстень Таня узнала сразу. Два других явно принадлежали Лотковой и Ягуну.
— Итак, что мы видим? — лекторским голосом
произнес Сарданапал.
— Последствия клептомании! — сказал Ягун. На взгляд Тани, шуточка переваливалась за грань допустимого, однако академик неожиданно воодушевился.
— Тепло, очень тепло! Почти горячо! — воскликнул он в педагогическом экстазе. — Заклинание Манъякус клептаманум поможет отнять у противника кольцо, поместив на его место временно существующий морок. Гениально, не правда ли? Чтобы победить врага, его необязательно убивать! Есть, правда, одно «но». Не у всех врагов есть кольца.
Но если же колец нет, то и отнимать нечего! Так или не так?
Таня и Ягун переглянулись. Академик обожал риторические вопросы: «Верно или неверно?», «Пра-кильно или неправильно?», «Так или не так?». Порой Таню подмывало сказать «не так» и посмотреть, какой эффект это возымеет. Однако она почему-то всегда отвечала: «так» и «да». Вот и сейчас Таня в очередной раз «такнула».
— Есть и другое «но»! Заклинание маньяков, как называет его Меди, отнимает много сил. Ночью может болеть голова. И еще: оно срабатывает только, если у вас нечетное количество противников. Если четное — вы можете навеки лишиться собственного перстня. В остальном же оно довольно безобидно, — предупредил Сарданапал.
— А запретили-то его почему, раз оно безобидно? — спросил Ягун.
— Сам подумай! — предложил академик.
Ягун думал недолго.
— А, ну да! Представляю, что творилось бы в коридорах! Только и выясняли бы, кто у кого увел перстенек. Наши юные клептоманы маньячили бы по полной, — заявил он.
— Совершенно верно. Учитывая же обычные проблемы пашей молодежи с устным счетом в со стоянии возбуждения и лошадиного галопа между лекциями, через две недели на младших курсах не осталось бы и трех перстней, — подтвердил Сарда
напал.
Академик дождался, пока кольца вернутся на пальцы хозяев, и продолжил:
— А теперь разберем практическую ситуацию.
Представьте: вы идете по лесу и на вас из засады нападает целая шайка. Причем шайка не однородная, а смешанная: хмыри, вампиры, мавки, чародеи, мертвяки. Все тут.
— А чем вооружены? — деловито осведомился Ягун.
— Магия, холодное оружие, зубы, когти — все сразу. С вами не церемонятся, не вступают в переговоры — просто сосредоточенно убивают. Нет
ремени вопить «караул!» или переводить кольцо с одной цели на другую. Никакое кольцо, как известно, не сможет выбросить десять искр за секунду. Наше решение!.. Да-да, ваше!
Обнаружив, что добровольных желающих нет, палец академика нацелился в грудь Ягуну.
— Кто, я? — удивился Ягун. — Меня не грузить! И с головенкой у меня отношения и без того очень факультативные! Ну ладно-ладно, пошутил... Заклинание невидимости? Ослепляющая искра? Замораживающая? Телепатическое внушение? Ну типа: пчик — и вместо меня всем мерещится свежеразбуженный циклоп с двухсторонней секирой! Э-э?
Таня покосилась на Ягуна с уважением. Играющий комментатор никогда не сознавался, что чего-то не знает. Когда надо было отвечать (а Ягун редко готовился к занятиям и экзаменам), он с важным видом выпаливал вариантов пять-десять, зорко глядя на преподавателя и по движениям его бровей пытаясь уловить правильное течение мысли. Срабатывало это почти со всеми, кроме Медузии
Академик отнесся к плану Ягуна скептически.
— Сразу видно, что у тебя опыт только школьных драк! В настоящей битве нет времени мудрить! Тебя сбивают с ног, нападают со спины, забрасывают искрами, рвут зубами на части. И все в один миг! Непонятно, ни сколько врагов, ни кто они. Ну появится перед ними циклоп с секирой — прекрасно! Они прежде разорвут его на части, а потом уже разберутся, что это был совсем не циклоп. А если на тебя напала нежить или банальные зомби? Ты думаешь, что заморозил их или ослепил — а они тебя тесаком до зубов... Не зачтено! Теперь твоя версия, Катя!
Академик посмотрел на Лоткову.
— Какая тут может быть версия, если сто уродов и на одну бедную девушку? Заорать и быстренько смыться. Телепортаций еще никто не отменял, — не задумываясь, сказала Катя.
Как всякая разумная особа, она предпочитала эффективное бегство героической кончине в гуще поверженных врагов.
Академик поморщился.
— Еще глупее! Непродуманная, плохо подготовленная телепортация — это фехтование на косах с Мамзелькиной! Попытка забодать лбом пригородную электричку, побежав по шпалам ей навстречу!
— Но встречаются же профи телепортаций, хотя я к ним и не отношусь! — упрямо сказала Лоткова
— Да, встречаются. Но представь: у одного из сотни зомби случайно оказался серебряный зуб или... хм... на копье наконечник из тартарианского камня. Любая попытка телепортаций, и камень перенаправит тебя в Тартар, — не задумываясь, ответил академик и, отвернувшись от Лотковой, перевел взгляд на Таню.
— Теперь ты!
— Не знаю, — честно ответила Таня, прикинув, что в реальной ситуации времени на размышления у нее не будет. Если правильный вариант не найден мгновенно, дальнейший перебор «если бы да кабы» возможен только в тесных траурных рамках официального некролога.
Сарданапал великодушно кивнул, подтверждая, что ответ «не знаю», хотя и не самый умный, но самый честный.
— Так что надо сделать-то? — нетерпеливо влез Ягун.
Академик ответил не сразу. Прежде он подул на свой перстень, до блеска вытер о мантию и, отведя руку, внимательно осмотрел его.
— Встаньте в защитный круг и не вздумайте из него выходить! Правильный ответ я покажу вам на практике! Пока сам не треснешься копчиком, не поймешь, почему нельзя бежать по мокрой деревянной лестнице!
Первой в круг впрыгнула Лоткова. За ней — Таня, и последним Ягун, делавший вид, что он ни в защитных кругах, ни в одолжениях не нуждается. Все же Таня заметила, что играющий комментатор остановился довольно далеко от ч

Добавлено (26 Июнь 2008, 22:56)
---------------------------------------------
Глава 4
«БЕШЕНАЯ КОРОБКА» ГЛЕБА БЕЙБАРСОВА

Первый минимальный шаг к совершенству — хотя бы перестать гадить. Упавшего не пнуть, на провинившегося не плюнуть, сплетню дальше не передать — и то поступок. Все же, что дальше, уже высший пилотаж. Его мы на сегодняшней лекции разбирать не будем. Вы же пытаетесь перескочить па пилотаж, продолжая по-мелкому гадить. Такого не бывает.
Сарданапал Черноморов. Вводный цикл лекции для светлого отделения
Ванька проснулся около десяти. Подошел к окну. Раздвинул шторы. За окном играл желтыми бусами фонарей сизый вечер. На дома вдоль главной улицы по самые брови были нахлобучены переливающиеся рекламные шапки. Снег казался не белым, а слабо-розовым. Порт спрятался, и лишь на закованном в лед озере где-то далеко прыгали и перемигивались грустные огоньки.
Никогда прежде Ванька с такой остротой не ощущал красоту окружающего мира — красоту, пусть преходящую, по бесконечно трогательную в своем хрупком несовершенстве.
«Неужели я никогда больше этого не увижу?» — подумал он.
На краткий миг Ваньке захотелось схватить пылесос и улететь, не дожидаясь Бейбарсова. Что это за дуэль, когда один рискует гораздо больше, а другого эта ситуация абсолютно устраивает? Совесть не то, что не пинает его кожаным сапогом, но даже деликатно не покашливает в сторонке.
Стекло, к которому Ванька прижимался лбом, запотело от дыхания. Указательным пальцем Ванька осторожно вывел на нем «ТАНЯ», и это стало его единственным и главным ответом самому себе. Он идет на это ради Тани. Если авантюра с упырями единственный способ избавить ее от Бейбарсова, то пусть все так и будет.
Ванька решительно отвернулся от окна и отправился в ванную,
Тангро сладко дремал на краю раковины, свесив хвост в воду. Вид у дракончика был умиротворенный. Дорожки копоти на стенах, потолке и даже на зеркале доказывали, что днем, пока Ванька спал, он не терял времени даром и наматывал круги.
— Мы с тобой два плота, связанные веревкой. Нас то разбрасывает, то вновь сталкивает бортами. Единственное, чего течение не может, — разлучить нас, — сказал Ванька.
Тангро приподнял голову и с интересом прислушался к звучанию его голоса.
«Какой это я плот? Ты о чем, хозяин?» — спрашивал он всем своим видом.
—Это я не тебе! — сказал ему Ванька.
В последние недели Ванька часто разговаривал с Таней, хотя ее не было рядом. Ему казалось, что она слышит его. Даже касается пальцами его лица. Такая вот милая любовная шизофрения, которая иногда заканчивается счастливым браком, а иногда смирительной рубахой, уколами и жилистыми санитарами со взглядом сторожевых собак.
Ванька забрался в душ. Долго, едва ли не четверть часа, стоял под струей, вначале под теплой, а затем, все чаще меняя душ на контрастный, почти под ледяной. Тело, поначалу поджимавшееся, под конец раззадорилось и пульсировало теплом.
Тангро дважды залетал к нему. Ванька направлял на него струю. В полном восторге дракончик всплескивал крыльями и, увертываясь, врезался в кафельные стены.
Уже выходя из ванной, он услышал в дверь стук и, завернувшись в полотенце, открыл. На пороге стоял Бейбарсов.
—Что так долго? Из-под кровати вылезал? —спросил он.
Ванька молча повернулся, поймал Тангро, которому вновь захотелось поиграть с Бейбарсовым в «я и мой шашлычок», и, сунув его под мышку, отправился одеваться. Он не видел смысла напоминать Бейбарсову, что они договаривались на более позднее время. Нетерпение — один из наиболее явных недостатков некромагов. С часами они дружат лишь когда надо срочно приготовить зелье. В остальное время часы для них — круглая тикалка с цифрами.
—Ты тощий, но довольно мускулистый. В одежде ты похож на скелет значительно больше, —сказал ему вслед Бейбарсов. — Интересно, кто бы кого уложил, если без магии?
—Я бы тебе руки с ногами местами переставил, если бы без магии, — сказал Ванька уверенно.
Жизнь в лесной сторожке, когда сам валишь лес и раза так по два в месяц освобождаешь из чужого капкана взрослого самца рыси, винящего во всех своих несчастьях именно тебя, многому способна научить. Никакой физкультурный зал и работа с железом этого не заменят.
Глеб не стал это оспаривать, лишь пожал плечами.
—У некромагов «если бы» не котируется, — ус
тало сказал он и уставился на подоконник. Там на
газете лежал бутерброд, который Ванька, перед
тем как отправиться в душ, успел приготовить себе
на ужин.
—Что это за сооружение? — спросил Бейбарсов подозрительно.
«Сооружение» состояло из разрезанного вдоль батона хлеба, покрытого щедрым слоем печеночного паштета. На печеночный паштет уложен слой холодца и ломоть копченого мяса. Венчали конструкцию кусок соленого сала и половина соленого огурца.
—Изначально рецепт позаимствован у датчан.
У них это называется «ужин ветеринара». Все точно по рецепту, кроме сала и огурца. Это уже мое добавление, — пояснил Ванька.
Бейбарсов кивнул.
—И тебе это нравится?
—Допустим. А что? — с вызовом спросил Ванька.
—Да ничего. Странное совпадение. Наша старушка тоже любила готовить нечто подобное. Только вместо сала у нее были обезьяньи глаза, вместо холодца змеиный жир ну и всякое другое по мелочи. Называлось это, если мне не изменяет память,
«завтрак некромага».
Ванька слушал вполуха, без интереса. Прихрамывающая на все извилины ведьма волновала его мало. У него появилось желание как можно быстрее все закончить. Неприятные дела надо делать быстро и резко. Так быстро и так резко, чтобы не осталось времени на страх и волнение.
Бейбарсов ждал его, нетерпеливо покачивая ногой. На этот раз он больше не отворачивался, однако Ваньке показалось, что на его щеке, у скулы, выделяется полоска телесного грима.
—Вставай! Пошли! — сказал Ванька.
—Пылесос не бери! — насмешливо заявил Бей
барсов, заметив, что Ванька потянулся к пылесосу. — Туг недалеко. Мы поедем на бешеной коробке.
—На чем на чем?
—Скоро увидишь. Ты готов или нет?
Шнурки Ваньке пришлось завязывать уже в лифте. Лишь когда из-за поворота вынырнула желтая разболтанная «Газель» и Бейбарсов поднял руку, Ванька понял, что бешеной коробкой Глеб называл маршрутку.
Ваньку удивило, что в такой час маршрутки еще ходили. Он протиснулся в «Газель» первым и сел. Глеб же остался у дверей, нелепо и неудобно подпрыгивая, когда машина подскакивала на колдобинах.
—У тебя деньги есть? А то у меня что-то ничего не брякает, — спросил он, шаря в карманах.
Отыскал два рубля и печальными, как у щенка, глазами уставился на одинокую монетку.
«Зачем он это делает? А ведь, пожалуй, даже где-то искренне. Странная дуэль!» — подумал Ванька.
Во внезапно проявившейся гиперчестности Бейбарсова ему мнилось осознанное глумление. Слишком хорошо Ваньке было известно, что при минимальном желании Глеб мог бы расплатиться с водителем любым обрывком бумаги.
—Ну! — нетерпеливо дрогнул ладонью Бейбарсов.
Ванька вытащил горсть мелочи. Шевеля губами, Глеб стал терпеливо складывать рубли, причем для верности пересчитал два раза и лишь после передал шоферу.
—На папэрты сабырали, да? — шофер, не глядя, небрежно бросил звякнувшую мелочь в пластиковое донышко отрезанной бутылки.
Мелочь в бутылке перестала греметь. Водитель подозрительно принюхался к запаху жженого пластика. Он не понял еще, что вся мелочь в бутылке спеклась в единый слиток. Это открытие ожидало его, похоже, только на конечной остановке.
«Ну вот. Когда некромаг старается поступить порядочно, получается хуже, чем если бы он изначально стремился сделать все плохо. Но все же лучше так, чем никак», — подумал Ванька.
Бейбарсов удовлетворенно сел напротив Ваньки и сложил руки на коленях. «Газель», в которой, кроме Ваньки и Глеба, не было ни единого пассажира, неслась в белых клочьях снега невесть куда. Кавказец-водитель гнал так, будто катастрофически опаздывал на собственные похороны. Передачи он переключал с хрустом, словно передергивал нинтовочный затвор. Вот уж точно бешеная коробка. Зрелище было сюрреалистическое. А тут еще :>тот внезапный, ничем не обусловленный снегопад. Дворники неритмично дергались под тяжестью налипшего на них снега.
Неслась маршрутка долго. Бейбарсов сидел напротив Ваньки, изредка, когда маршрутка прыгала, касаясь его острым коленом.
«Глупо как-то... Едем убивать друг друга, а злости нет. Хотя это у меня нет. У него-то, наверное, есть», — подумал Ванька, поглядывая искоса на отрешенно-расслабленного Бейбарсова. Под свитером у Ваньки шевелился Тангро, не пожелавший остаться один в номере.
Глеб, щурясь, всмотрелся в снегопад.
— Нам здесь! Останови! — сказал он властно.
Водитель нажал па тормоз так резко, будто тормозил сквозь днище машины об асфальт. Ваньку бросило на Бейбарсова, да и сам водитель едва не вышиб лбом лобовое стекло. Маршрутку занесло и ткнуло в сугроб. Водитель, отойдя от шока, принялся ругать пассажиров, которые не предупреждают заранее. Видно, он затормозил неожиданно для себя, подчинившись стальной воле Бейбарсова, и теперь пытался обосновать собственный
поступок. И, как всегда случается у людей, которые стремятся себя оправдать, ему это вполне удалось.
Ванька вышел вслед за Глебом. Маршрутка газанула, выбираясь из сугроба, сдала назад, развернулась и умчалась. Сквозь запотевшее стекло мелькнуло раздраженное лицо водителя. Ванька почувствовал, что кавказец сам не понял, что занесло его на окраину города, где он, возможно, и сам никогда не был. Остановив бешеную коробку, Бейбарсов, как истинный некромаг, даже не потрудился посмотреть ее номер и фактически насильно заставил водителя везти их сюда, расплатившись за это горстью мелочи.
Они стояли в полной темноте. От невидимой луны сквозь убегающую марлю снежного неба пробивалось желтоватое шевелящееся пятно. Слева ощущалась большая, белая, закованная льдом равнина Онежского озера. Справа тянулось несколько длинных двухэтажных домов.
Снег продолжал валить. Бейбарсов огляделся, пытаясь сообразить, как пройти к домам. Не найдя дороги, он пожал плечами и зашагал по рытвинам, по щиколотку утопая в снегу. Ванька брел за ним. Ботинки быстро набивались снегом. Они пока не промокли, но в голенищах уже ощущалась назойливая пудра, по мере таяния стекавшая все ниже.
Бейбарсов в его легких туфлях должен был набрать гораздо больше снега, однако его это, как видно, не тревожило. Быстро, широкими шагами он шел по сугробам, держась направления точно между двумя соседствующими домами.
Упыри-то откопаются в такой мороз? — спросил Ванька.
—Для тебя откопаются. Не переживай, пожалуйста! — ласково пообещал Глеб.
Ваньке ответ не понравился. Он сосредоточился и стал поспешно вспоминать все, что они проходили об упырях и способах борьбы с ними. Помнил он, как оказалось, немного и самое разрозненное. Парочка нестабильно работающих заклинаний, вроде Фердышус малокровус, несколько толчковых техник выдвижения глазного зуба у упырей вида gemafilio vulgaris и какие-то совсем смутные уже техники визуального раздвоения, которые эффективно работали разве только у мага уровня Сарданапала или Медузии Горгоновой.
Единственным приятным исключением был верный Искрис фронтис. Но после него потерявший энергию перстень несколько секунд перезаряжался, уподобляя мага сброшенному с седла драгуну, стоящему перед толпой мрачных врагов, в которых он только что пальнул, с разряженным пистолетом. В Тибидохсе на нежитеведении Ванька работал против упырей совсем недолго, занятия два, да и то это были упыри ослабленные, заранее замороженные бдительным оком Медузии. Куда больше времени они возились с вампирами, как более европейской разновидностью кровососущей нежити. Казалось бы, упырь и вампир одно и то же, но это только на первый взгляд.
Если вампиры при большом воображении могут быть причислены к элите нежити, то упыри — примитивные вырожденцы, своего рода гемоглобиновые алкоголики. Их жизненная философия вполне вписывается в трехчленную схему: «Убей — выпей — спи!»
Разница между упырем и вампиром примерно такая же, как между берсерком с ласковым прозвищем Гуннар Кровавый Топор, который, наглотавшись сушеных мухоморов, нетерпеливо рычит на носу ладьи, прыжком лосося готовясь ворваться в гущу врага, и мушкетером на службе у короля Франции. Об элегантности спорить не будем, а вот с кем опаснее встретиться в бою можно еще поспорить.
Вампиры любят черную кожу, синие тени под глазами, высокие сапоги и готический стиль. Перед нападением они долго гипнотизируют добычу взглядом, отдавая предпочтение полнокровным девушкам со здоровым румянцем и богатой фантазией. Их укус в шею элегантен и ненавязчив. Если добыча некрасиво завизжит или станет размахивать руками, эстетствующий вампир непременно потеряет аппетит и удалится, угрюмо урча и часто оглядываясь. Некоторые вампиры при этом будут бормотать, что они так не играют.
Вампиры большие привереды и гурманы. Вампира, предпочитающего, скажем, вторую положительную с отрицательным резусом, непременно вывернет от первой. От третьей же группы он вообще мгновенно отправится в гробик, предварительно мелко порвав членский билет общества В.А.М.П.И.Р. с личной подписью дяди Германа, его бессменного председателя.
Упыри устроены проще. Кто перед ними: поэтическая девушка, полнокровный культурист или спившийся бомж — им совершенно безразлично. Их грызет вечный и неутолимый голод. При случае они пьют кровь даже у собак, коров и лошадей. Гипнотическому взгляду, которого у них нет, упыри предпочитают боксерскую двойку в голову с последующим добивом ногой. Многие носят с собой холодное и огнестрельное оружие.
— Когда имеешь дело с упырем, лучше осинового кола наука ничего еще не придумала. Можно при случае и кулачком. Только бить надо аккуратно, чтоб об зубы не пораниться, — вспомнил Ванька утверждение Гуни Гломова.
Гломов — этот величайший практик мордобойного членовредительства — рассуждал не понаслышке. Все маги, постоянно проживающие на Лысой Горе, в обязательном порядке проходили вакцинацию против упырей, мавок и вампиров. Однократный укол давал защиту на три месяца. Двукратный с интервалом в три недели — на всю жизнь.
С другой стороны, вакцина спасала лишь от отсроченного действия слюны при несмертельном укусе. Случаи банального перегрызания горла с одновременным переломом шейных позвонков (упыри называют это «поцелуй старого друга») деликатно не рассматривались. На Лысой Горе, как в айкидо, все почему-то уверены, что приличные упыри атакуют именно так, а не иначе. Одиночным ударом или одиночным слабеньким укусом, а не быстрой серией без провала или доской от парковой лавочки по затылку.
Чем ближе они подходили к баракам, тем сильнее в глаза Ваньке бросалась одна прежде не замеченная деталь. Окна бараков были темными, а некоторые и без стекол. Все говорило о том, что бараки давно заброшены и определены под снос. Глеба это, однако, не смущало. В его уверенных движениях скользило твердое знание, что он делает и куда идет. Обогнув барак, Бейбарсов решительно приблизился к стене, дошел до края дома и, знаком попросив Ваньку оставаться на месте, осторожно выглянул.
Ванька услышал, как он сквозь зубы пробормотал:
—Хоть бы поставили кого, что ли, а то как-то неинтересно.
Не скрываясь, Глеб прошел метров тридцать до одного из окон и остановился. Впереди был вход в полуподвал, к которому со всех сторон тянулось много следов.
—Нам туда? — спросил Ванька.
Бейбарсов мотнул головой.
—Туда, да не оттуда. Сюрприз — это когда ты говоришь «здрасьте!» прежде, чем его говорят тебе! — сказал он таинственно.
Повернувшись лицом к окну, некромаг поднял руку и длинным ногтем мизинца медленно провел по воздуху черту. Ванька увидел, как по стеклу прошел ровный вертикальный разрез точно от алмаза стекольщика. Когда таким же образом стекло оказалось надрезанным со всех сторон, Глеб надавил ладонью. Стекло негромко хрустнуло и, покинув раму, осторожно выползло наружу. Бейбарсов удовлетворенно кивнул, опустил его в снег и животом перевалился через раму внутрь комнаты.
Ванька последовал его примеру. Вот только через раму он переваливаться не рискнул, а осторожно перешагнул, встав па подоконник коленями. Стекло внизу было отрезано ровно, однако на самой раме оставалась острая кайма примерно сантиметра в два. Не обладая способностью некромага мгновенно залечивать раны, Ванька предпочитал без нужды их не получать.
Спрыгнув внутрь, Ванька огляделся, готовый вскинуть руку с кольцом. Но атаковать пока было некого. Глеб спокойно стоял, сунув руки в карманы. В комнате с ободранными светлыми обоями серыми тенями пульсировал полумрак.
—Не отставай! — сказал Бейбарсов и, толкнув дверь, вышел.
Коридор со множеством дверей тянулся в барачную бесконечность. На стенах кое-где еще пузырились календари и плакаты. Выгнув осанистую спинку, стоял стул без сиденья. Горделиво поблескивая отлично сохранившейся полировкой, он не ведал еще, что никому не нужен.
Глеб быстро двигался вперед, мельком заглядывая в каждую комнату. Ваньке показалось неправильным, что Бейбарсов демонстративно идет первым. Он же сам, получается, прячется за его спиной.
Обогнав Глеба, он оттер его плечом:
—Давай теперь я первый!
— Пожалуйста! — Бейбарсов насмешливо притормозил, пропуская Ваньку, и даже, кажется, слегка дернул плечом, мол, «скатертью дорожка».
Не проверив, насколько это безопасно, Ванька нырнул в единственную дверь, уходившую не влево, а вправо.

Добавлено (26 Июнь 2008, 22:57)
---------------------------------------------
Только шагнув внутрь, он осознал, что это была вторая дверь на лестницу, ведущую в подвал.
Правда, осознал он это не раньше, чем ступня его, не найдя опоры, повисла в воздухе и, неуклюже мазнув по первой усеченной ступеньке, опустилась сразу на вторую. Собственное неосторожное движение и почти полная тьма, вдруг нахлынувшая со всех сторон, на мгновение оглушили Ваньку. Глаза еще привыкали, когда послышался звук, будто кто-то дал провиснуть, а затем рывком натянул кожаный ремень.
Что-то хлестнуло Ваньку по лбу над правой бровью. Боль была короткой, рассекающей. Ванька не успел ни произнести заклинание, ни подготовить перстень. Тело действовало само, автоматически. Он чудом уклонился от удара, направленного ему в голову, и атаковал упыря кулаком в печень. Несмотря на свои внушительные габариты, упырь оказался неожиданно рыхлым. Ваньке почудилось, будто он ударил большую медузу. Одежда легко промялась внутрь, окружив кулак, провалившийся едва ли не до запястья. Из носа у упыря фонтанчиком брызнула багровая слизь.
Ванька с ужаснувшей его ясностью осознал, что внутри упырь полый. Нечто вроде большой выгнившей груши, заполненной чужой кровью. Кожа, скелет и череп — вот и вся природа этого простейшего существа, если говорить, конечно, о природе материальной и физической. С омерзением Ванька выдернул кулак, ощутив, как тело упыря захлюпало, принимая прежнюю форму.
Упырь вновь атаковал Ваньку. На этот раз широким сметающим движением руки, известным в боксе как запрещенный удар открытой перчаткой. Драться на ступеньках было непривычно и неудобно. Правда, неудобно не только Ваньке, но и самому упырю, который возился на узкой лестнице, как втиснутый в тесную клетку морж.
Ванька пропустил руку над головой и, вскидывая перстень, попытался зайти упырю за спину, насколько позволяла площадка. Выпустить искру он не успел. Внезапно упырь, начавший уже разворачиваться к нему, как-то странно сложился и подогнул ноги. Брючины, связанные внизу тяжестью ботинок, закрутились винтом, и все тряпье упало на ступени.
—А я-то все думаю, где у них часовой! — произнес кто-то.
Ванька обернулся на голос. В руке Бейбарсова он увидел узкую бамбуковую трость с насаженной на нее желтой, остро сколотой пористой костью. Ванька, помнивший трость Глеба, определил, что это уже другая. Должно быть, ею он, как шпагой, и нанес упырю внезапный укол.
—Тшш!
Глеб прислушался. Все было тихо. Схватка длилась самое большее несколько секунд. Внизу не успели услышать возни. Убедившись в этом, Бейбарсов хладнокровно поднял голову упыря, почти мгновенно успевшую превратиться в череп, и нежно провел пальцем по опустевшим глазницам.
—Лет двести — двести пятьдесят было дядечке,
а все трудился и трудился! Аксакал, однако! — сказал он цинично.
Не выпуская череп, Бейбарсов наклонился и толкнул ногой что-то скатившееся вниз. Ванька разглядел короткое полукруглое лезвие односторонней заточки. Нечто среднее между ножом и кастетом.
—Не хочешь взять на память? — предложил Глеб.
—С какой радости?
—Ну как? Я бы взял. Им он тебя и подрезал! — пояснил Бейбарсов.
—Подрезал кого? Меня? — удивился Ванька.
Сгоряча ему показалось, что упырь так и не достал его ни разу. О чем-то вспомнив, он провел тыльной стороной руки по лбу. Затихшая было узкая боль вновь обожгла его. На запястье остался липкий след.
—Он пытался ослепить тебя первым же ударом, но взял чуть выше, — пояснил Бейбарсов и тотчас, не удержавшись, добавил: — А жаль, повязка на глазу смотрелась бы романтично. Моей Лизон нравились такие типажи. Глядишь, и нам не пришлось бы убивать друг друга.
—Вот и сидел бы со своей Лизон! — резко сказал Ванька.
—Не могу. Лиза при всех своих несомненных плюсах очень агрессивная дама. Причем атакует сверхзаботой. По мне уж. она очень коварно -те бы кирпичом.
—Свсрхзабота — это как?
—Сверхзабота — это такая установка профессиональной страдалицы, когда все по умолчанию потомственные свиньи, а ты одна Дюймовочка с голубыми глазами. Даже не знаю, какой тебе пример привести... Ну, скажем, попросят ее знакомые два часа с больным ребенком дома посидеть. Она за это время неотложку вызовет, ребенка в клинический госпиталь уложит и насчет операции на носовой перегородке договорится, хотя у него обычный насморк. Опять она вроде бы всех облагодетельствовала — и вновь ей никто спасибо не говорит.
—Но она же хотела как лучше! — горячо сказал Ванька.
—В том-то и беда, — кивнул Глеб.
Рассуждая о Лизон, Бейбарсов не забывал быстро спускаться, держа наготове бамбуковую трость и настороженно вглядываясь в каждую нишу, достаточную для того, чтобы в ней спрятаться.
Зыбкая сырость забиралась Ваньке в рукава. Тангро, не любивший сырости, шевелился под свитером.
—Холодно здесь, — сказал Ванька.
—Разумеется. Когда ты уже умер — приходится думать о сохранности кожи, — пояснил Глеб мрачно.
Лестница в подвал была деревянной и неожиданно длинной. Рассохшееся дерево стреляло и скрипело от каждого шага Бейбарсова. Под Ванькой ступеньки, напротив, почти не издавали никакого звука.
—Как ты ухитряешься не скрипеть? Весишь ты примерно столько же, но шума от тебя раза в три меньше, — шепнул Глеб удивленно.
Ванька не стал говорить, что жизнь в чаще приучает к тишине и осторожности. Шумные в лесу долго не живут.
—Нашел на чердаке в сторожке брошюрку для партизан. Пожелтевшая такая, толковая. Чтобы про изводить меньше шума, по рыхлой земле или пашне надо идти, наступая пяткой. По твердому грунту или грунту с камнями — носком. По траве — равномерно всей стопой.
—А по деревянным ступенькам?
—Про деревянные ступеньки там ничего нет. Это я вычислил уже опытно. Тоже всей стопой, но когда наступишь, не перемещать центр тяжести ни назад, ни вперед. Так скрипа меньше.
—Стиль буратинки? — серьезно уточнил Глеб.
—Все лучше, чем стиль пустого ведра, которое волокут за собой на веревке, — ответил Ванька.
Бейбарсов не стал спорить. Он уже остановился у низкой железной двери, в которую можно было войти лишь пригнувшись. С другой стороны доносился гул голосов. Прямо на металле прыгали белые буквы из баллончика. Поспешные буквы, разной величины:
«ПреЖде чЕм войти — пОдУмАй: а оНо теБе нАдо?»
—Люблю здоровый упырский юмор! — сказал Ванька.
Не поворачиваясь, он почувствовал, что Глеб наклонил голову и внимательно посмотрел на него.
—Ты еще не раздумал отдать мне Таню? — послышался из полутьмы его вкрадчивый голос.
Вместо ответа Ванька решительно вытер перстень о рукав свитера. Сухие перстни лучше выбрасывают искры.
—Ну на нет и суда нет! — сказал Бейбарсов, пинком открывая дверь. — Ребята, мы на дискотеку! — с вызовом объявил он.
Ванька, ворвавшийся в подвал следом за Бейбарсовым, прищурился от неожиданно яркого голубоватого света, бившего из стоящей на столе высокой стеклянной лампы. Прямо перед ними буквой Т вытянулся длинный дощатый стол, за которым помещалось около трех десятков упырей.
Посреди стола стоял длинный, недавно выкопанный гроб со следами глины на обитых тканью стенках. Крышка гроба была еще заколочена, и потому сложно сказать, готовились ли упыри к торжественному обеду или принимали в свои ряды нового члена.
На самом почетном месте стола, там, где встречались две перекладины буквы Т, сидел костистый лысый упырь. Когда дверь распахнулась, он ломко, в два приема встал и, почти касаясь потолка маленькой, похожей на набалдашник трости головной, уставился на Ваньку.
Верхняя синяя губа медленно поползла к носу. Ваньку, помнится, остро поразило, что зубы у упыря были мелкие, желтые, обломанные, за исключением двух глазных, крупных и белых, медленно выползавших из стершихся челюстей. Из мертвых красных глаз смотрела на Ваньку взбесившаяся пустота.
—Живая кровь! — произнес упырь забитым землей голосом.
Потом перевел взгляд на Бейбарсова и неприветливо просипел:
—Мертвая кровь, трусливая кровь! А тебе что тут надо? Добычу нам привел?
Это было все, что он успел произнести. Бейбарсов с перекошенным лицом сделал шаг вперед. Бамбуковая трость с костяным наконечником, брошенная с расстояния в четыре метра, вошла упырю в левый, лишенный зрачка красный глаз.
Ванька запомнил все с замедленной ясностью, точно составленной из отдельных кадров. Упырь покачнулся, потянулся к трости, но рука его повисла. Ванька услышал противное шипение. На короткий миг все тело упыря до последнего пальца вспыхнуло изнутри багровым. Сияние это заметно было даже под одеждой, но особенно отчетливо на открытых участках тела. В полной тишине послышался негромкий звук, напоминавший звук пробки, которую за цепочку выдергивают из полной ванны. Рубашка на груди у упыря вспыхнула в одном месте алой точкой, словно прожженная изнутри сигаретой.
Нечто жуткое, похожее на темный вихрь, вырвалось из нее, широкой петлей скользнуло над головами, безуспешно попыталось коснуться Ваньки, неприязненно отпрянуло от Бейбарсова и с диким воем умчалось в никуда, оставив на потолке выжженный след.
Упырь медленно завалился па спину. Он падал, уже в падении медленно осыпаясь и обращаясь в ничто. Но самым жутким было не это, а то, что перекошенное лицо упыря медленно обретало человеческие черты. Та отвратительная, чуждая сила, которая делала это существо упырем, ушла. Теперь Ванька видел только серое лицо страдающего, болезненно-раздражительного немолодого человека, проснувшегося среди ночи от сильной боли и искренно недоумевающего, где он и что с ним. Единственный уцелевший глаз упыря утратил свое кровавое мерцание, но, увы, лишь для того, чтобы закрыться. Упырь упал и затих. Отсроченное на несколько веков тление в несколько мгновений обратило его в прах. Бамбуковая рукоять трости вскинулась к потолку.
Не менее ужасным было и то, что другие упыри — Ванька готов был поклясться! — смотрели на своего преображающегося предводителя, пылая местью, но одновременно будто с завистью. Ванька понял, что упыри это те же люди, некогда впустившие в себя темную силу из недр Тартара. Он слышал об этом и прежде, но слышать и знать — это одно, а допустить знание к сердцу — совсем иное.
— Мертвая кровь подарила ему покой! Никто не хочет меня поблагодарить и записаться в очередь? — хрипло поинтересовался Бейбарсов.
Его голос точно разбудил остальных. Скамья, с которой разом сорвались несколько десятков упырей, опрокинулась. Опомнившись, что заигрался,
Бейбарсов вскочил с ногами на стол и, перескочив через гроб, побежал к своей трости.
Толпа упырей разделилась. Часть ринулась к Глебу, другая, чуть большая, урча, атаковала Ваньку, чья живая кровь была для них предпочтительнее.
Лишь один кособокий упырек в полотняном пиджачке и кепке блинчиком, которая была визитной карточкой для мелкоуголовной шпаны лет так «дцать» назад, стоявший чуть поодаль, у труб, и гонявший из одного угла губ в другой архаично выглядящую «беломорину», остался на месте. Его правая рука быстро скользнула под пиджак, за брючный ремень. Ванька увидел громоздкую с цепочкой рукоять старого нагана. Что ж, вполне научный подход быстрого пускания крови.
Ванька не стал выяснять, в кого полетит первая Пуля, а в кого вторая. Для всемирной истории это было не так уж важно, особенно если учесть, что Маги уровня Ваньки боятся огнестрельного оружия Ничуть не меньше, чем обычные люди. С дыркой в голове плохо думается.
—Вандалиссимо\ — торопливо крикнул Ванька, и, вскинув перстень, яркой зеленой искрой разнес единственную лампу упырей — ту самую, из которой бил голубоватый свет.
Вандалиссимо — довольно слабое заклинание — Имеет при всем том немало плюсов. Оно отнимает у кольца мало энергии, и позволяет отстреливать Искры с высокой скоростью. Упыря им не уничтожишь, но, к примеру, железное ведро пробить насквозь можно.
К удивлению Ваньки, лампа разбилась не сразу.
Прежде она упала на стол, выплеснув из себя мертвенный свет, и лишь после этого по стеклу пробежала длинная извилистая трещина. Только сейчас Ванька понял, что на самом деле светилось. Лампа была наполнена булькающей, пахнущей аммиаком жижей. Несколько капель жижи, попав на находившихся вблизи упырей, заставили их взреветь от ярости. Послышался мерзкий запах паленой плоти.
Разлившись по столу тонким слоем, жижа стала меркнуть. Это полная чушь, что упыри хорошо видят

Очнулся Ванька от неприятного и резкого запаха, который выворачивал его наизнанку, как старый носок. Он лежал в полутьме в некой неизвестном ему месте, которое уже не было подвалом. Над головой угадывался белый потолок. Справа светлым квадратом смотрело окно.
Над ним склонились две девушки. Первая терла ему виски влажной — или, как показалось Ваньке, — омерзительно сырой тряпкой. Ее широкоскулое лицо в полумраке казалось белым пятном. Вторая, худенькая, гибкая и подвижная, как пума, смотрела в сторону, упрямо скрестив на груди руки. Чувствовалось, что она злится.
Когда Ванька открыл глаза, скуластая повернулась к своей приятельнице, и то, что Ванька пришел в себя, осталось для обеих незамеченным. Сознание все еще было в тумане. Ванька понимал слова, но лишь отчасти впитывал их смысл.
—Ну чего ты на меня-то дуешься? — спросила скуластая голосом человека, который делает шаг к примирению.
—Ты не па-а-ава! Геб пе виоат, — взволнованно картавя и сливая гласные, ответила вторая.
—О, разумеется! У тебя «Геб ниоа е виоат»! Даже в детстве, когда он швырял в тебя берцовыми костями и попадал в голову, «виоат» был не он, а ты,
что не увернулась!
—Тут дуо-о-е! Он с-а-ал заожпиком сиуации! —
нерешительно проблеяла маленькая.
—Чушный бред! Заложником ситуации становится в основном тот, кто не способен сказать себе «нет».
—Геб вюбее-е-еи, — грустно произнесла маленькая.
—Как бы не так! Он «вюбсе-е-еп» только в самого себя и в свои желания! Если ему что-то нужно, он будет грызть бетон, пока это не получит! Но это же делает и капризный трехлетний карапуз, который валяется в луже, если ему не купят мороженое! — категорично сказала скуластая.
—О! ы к неу же-о-оо-о-ка!
По этому неподражаемому проглатыванию согласных Ванька наконец узнал ее. Это была Жанна Аббатикова. Значит, ее собеседница Ленка Свеколт.
—Ничего подобного! Просто я лет в пятнадцать случайно села на свои розовые очки, а новых покупать не стала! Хочет Глеб того или нет, но он всю жизнь кому-то гадил! То тебе, то Тане, то теперь этому бедному парню! Гадить всегда в миллион раз проще, чем исправлять последствия!
—Он нио-ому не га-аиил!
—Да уж, конечно! Расскажи это моей зубной щетке! Бейбарсов законченный эгоист, и этим все сказано! К тому же, в отличие от нас, и тебе это известно — он взял от бабки все худшее. Мы не говорим об этом, но мы это знаем!
Аббатикова вздохнула. Тут возразить было нечего.
—Но мо-о-жно же не то-о-ить зло? Защи-а-ать? Использовать силы во бла-а-о? — спросила она почти жалобно.
Свеколт расхохоталась. Одна мысль, что Бейбарсов может использовать силы во благо, показалась ей забавной.
—Да уж! Хочешь уничтожить самого хорошего человека — надели его всесилием. Дай ему что угодно, чтобы его боялись, заискивали и пресмыкались перед ним. Через год он станет высокомерным, через два — нетерпеливым. Через пять лет у него будет лицо дегенерата. И это еще при слабых страстях. При сильных же человек оскотинится раз в
семь быстрее.
Свеколт говорила как всегда четко и определенно, расставляя интонационные точки, будто забивала молотком гвозди в сознание собеседнику. Аббатикова жалобно замотала головой.
—Не-е-ет! Не-ее-т! — сказала она быстро.
—Как ты можешь не видеть? У Глеба уже печать Каина на лице! «Бог шельму метит» — это не пословица! Это факт!
—Ты не-а-еедлиаа!
—Говорю же тебе, что давно разбила розовые очки! Всякий скверный поступок и даже дурная мысль делают человека на пять копеек уродливее. Да ты что, сама не видела, как у людей глаза стекленеют, когда они гадость какую-то сделали или просто разозлены? Правда, есть лица, которые совсем не меняются, но это те, что давно нравственно мумифицировались...
—Эо па-авда... Но Гееб не таой!
—Ага-ага. Что он сделал, когда понял, что не сможет получить девчонку? Зеркалом Тантала объединил свою судьбу с судьбой Ваньки! Перекрутил судьбы, точно два мокрых полотенца! Он небось ожидал, что его собственная личность подомнет и уничтожит Ванькину, а его телом он расплатится с Танталом! Ни для кого не секрет, что старине Танталу не очень-то весело в Тартаре.
Свеколт говорила четко и уверенно. Ваньке казалось, будто суровая библиотекарша энергично расставляет книги по полкам.
— Ты го-о-ишь неп-а-авду! Геб не мог таоо хо-ееть! Он побе-е-ил Тантала! — жалобно сказала Жанна.
Свеколт с сомнением вытянула губы трубочкой.
- Задумайся вот о чем: зачем Тантал во время драконбольного матча атаковал Бейбарсова, а не Ваньку?
—Его вызвал Ге-е-еб!
—Ну и что? Тантал-то не мальчик на побегушках! Подумай: есть два совмещающихся тела — как два совмещающихся сосуда. Две комнаты одной квартиры, соединенные между собой узкой дверью. В одной комнате живет, допустим, Глеб, в другой — Ванька. Ворвавшийся грабитель может попытаться занять любую комнату, но, скорее всего,
займет ту, что хуже охраняется. То, что Тантал ринулся к Бейбарсову, как минимум означает, что Ванька оказался морально сильнее Глеба.
—Но Ге-еб все ра-а-но побе-е-ил Та-а-ла! — упрямо повторила Аббатикова.
—Предположим, хотя у меня свое видение! Волк, проглотивший кобру, проглотит одновременно и весь ее яд. Некоторое время волк будет ощущать себя победителем, но после яд неминуемо утянет его в могилу! — сурово сказала Свеколт. — Ты сама видишь, что творится с Глебом? Разве это прежний Глеб?
Договорить Свеколт не успела. Ванька закашлялся и попытался сесть. Выносить вонючую тряпку у своего носа он был больше не в состоянии. Обе девушки разом повернулись к нему.
—Уберите тряпку! — попросил Ванька.
—Попрошу выбирать выражения! Это мой носовой платок! И вообще желудочный сок грифа-падалыцика лучше любого нашатыря! — с готовностью к спору сказала Свеколт.
Зная, как Ленка любит спорить, Ванька молча отодвинулся от платка на предельное расстояние.
—Где упыри? — спросил он через некоторое время.
Свеколт посмотрела на Аббатикову. Аббатикова на Свеколт. Обе, казалось, пытались вспомнить, о чем идет речь.
—А у-ы-ыи! Мы успе-ели во-е-ея. У-ы-ыи ушли туя, где им бует луу-уше. Хоя, во-о-ожно, что и не всем, — мягко пропела Жанна.
Ванька кивнул. У некромагов свои представления о морали.
—Меня успели укусить? Зеркало есть?
Жанна сунула ему под нос открытую пудреницу. В полумраке мало что можно было разглядеть, но все же Ванька увидел, что громадный фонарь раздувает щеку до переносицы. Кроме ножевой раны на лбу, был еще длинный порез, рассекающий скулу до угла рта.
—Ну как? — спросила Ленка.
—Красавец! Прямо на обложку профессионального журнала патологоанатомов! — сказал Ванька.
К своей внешности он всегда относился с вежливым, но довольно отрешенным интересом.
—Еу-у-унда-а! У-у-уов у тебя нет, хотя могут ос-та-а-аться ша-а-а-а-амы! — ободряюще пропела Жанна.
—Шрамы меня не волнуют, — сказал Ванька с облегчением.
Свеколт великодушно кивнула.
—А что с Глебом? — спросил Ванька, вспоминая о своем противнике.
Жанна Аббатикова, среагировавшая на имя «Глеб», как голодная кошка на фразу «Иди лопай!», исторгла печальный вздох.
— Так что случилось-то? — нетерпеливо спросил Ванька, смутно начиная подозревать самое худшее.
Жанна посмотрела на Свеколт, точно уступая ей слово, но не выдержала и выдала целый набор гласных, перемежающихся восклицательными знаками. Ленка терпеливо подождала, пока копилка эмоций опустеет, и сказала кратко и сухо:
—Неприятности у него.
—Какие?
—Глебу не повезло.
Ванька напрягся.
—В смысле не повезло? Он жив?
Свеколт и Аббатикова снова переглянулись. Ванька приготовился услышать ответ, что Бейбарсов тоже ушел туда, где ему будет лучше.
—Жив. Но ему досталось больше, чем тебе. К тому же он сам себя ранил костью. Это в сто раз опаснее любого укуса, — сказала Ленка.
Ванька наконец оглядел комнату, в которой лежал. По отвисшим обоям он определил, что это все тот же двухэтажный барак. Свеколт и Аббатикова вытащили его из подвала, однако переносить далеко не стали. Бейбарсова в комнате Ванька не увидел и удивленно спросил:
—Он здесь?
—Нет, — сказала Ленка.
—А куда он делся?
—Когда мы почуяли беду (это все Жанна, кстати!) и появились в подвале, вы оба лежали рядом, как дохленькие. Упыри как раз собирались оттяпать Глебу голову, а потом без помех заняться тобой. Мы наскоро разобрались с упырями, бросились к Глебу, привели его в чувство, но он оттолкнул нас и сразу скрылся. Не пожелал даже с нами разговаривать. Я только успела понять, что раны его крайне серьезны.
—Но почему он не стал с вами разговаривать?
Разве вы не вместе? — искренне удивился Ванька, воспринимавший всех трех некромагов как единое целое.
Свеколт посмотрела на Аббатикову.
—Мне тоже так когда-то казалось. Некоторым это мерещится до сих пор, — с горечью сказала она.

Добавлено (26 Июнь 2008, 23:06)
---------------------------------------------
Глава 5
О ПРАКТИЧЕСКОЙ ПОЛЬЗЕ ДВОЙНОГО МОРГАНИЯ

Дурак боится стороннего зла, а умный сам себя. И сто хмырей такую свинью тебе не подложат, какую сам в себе бесплатно вырастишь.
Медузия Горгоновп. Лекции для первого курса

Таня, Лоткова и Ягун поднимались по лестнице в Большую Башню. Ратная магия только что завер¬шилась.
— Никто не подскажет, что творится в Тиби-дохсе, если даже меня — заметьте, меня! — обуча¬ют ратной магии? Бабуся мне в детстве даже вилки не давала! Только ложку, и то пластмассовую! — со¬общил Ягун, бодро перескакивая через две ступени.
Лоткова быстро взглянула на Ягуна. Заметно бы¬ло, что этого факта биографии играющего коммен¬татора она еще не знала.
— У нас тут что-то происходит! Медузия, и та напугана, — сказала Таня.
Ягун, которого эта новость застигла во время очередного прыжка, сорвался со ступеньки.
— Кто напуган? Меди? Да я скорее поверю, что Великая Зуби избавилась от своей лошадиной челки!
— Нет, правда. В Тибидохсе неприятности. Я са¬ма слышала, — сказала Таня, деликатно не проводя границы между «слышала» и «подслушала».
Играющий комментатор легкомысленно цок¬нул языком.
— В Тибидохсе вечно неприятности! Это хро¬ническое, мамочка моя бабуся! Сколько я себя пом¬ню, тут все всегда висело на волоске. Каждый год ожидали то трещины в Жутких Воротах, то наше¬ствия нежити, то потопа. В результате прав оказы¬вался всегда тот, кто спокойно жил, творил добрые дела, не гнал волну и не толок воду в ступе!
По неясной причине слова Ягуна привели Лот-кову в раздражение.
— Твоя проблема в том, что у тебя вообще нет проблем, — негромко отрезала она, не глядя на иг¬рающего комментатора.
Ягун поморщился. Таня ощутила, что между Ягуном и Лотковой идет скрытая борьба. Странно, очень странно! Ягун и Лоткова всегда представля¬лись Тане устойчивой парой.
На первый взгляд казалось, что главный в этом дуэте Ягун, потому что именно его хохот и его острящий голос слышны были непрерывно. «Объ¬являю сегодняшний день свободным от приобре¬тательства!» — мог заявить он и уже через пять ми¬нут, забывшись, завопить: «Кстати, Кать, а новую трубу для пылесоса нам уже доставили?»
Лоткова отмалчивалась, улыбалась и внешне позволяла Ягуну играть первую скрипку. Но как ни полыхает огонь и ни сыплет искрами, все же три четверти планеты покрыты водой и никуда от это¬го не денешься. Несколько раз случалось, что Таня просила Ягуна сделать что-нибудь, и тот мгновен¬но загорался, но Лоткова в последний момент все переигрывала.
— Понимаешь, — оправдывался Ягун. — Дол¬жен же я уступить ей хоть в чем-то? Даже бабуся го-ворит, что я ее тираню. Вот и сейчас я не могу ло-вить гарпий для Тарараха, потому что на Лысой Горе иванокупальская распродажа обуви, а одна ле¬теть она боится. Свалится еще в океан.
— Как может Катька — профессиональная дра-копболистка!!! — бояться долететь до Лысой Горы, когда туда летают даже старые ведьмы на садовых граблях??? — с досадой спрашивала Таня, не имев¬шая большого желания ловить гарпий в одиночку.
Ягун пожимал плечами, но все равно летел на Лысую Гору и возвращался обратно с кучей коро¬бок. Коробки, как цыплята за курицей, тащились по воздуху за его пылесосом. Большая часть поку¬пок была, конечно, для Лотковой, но немалая и для самого Ягуна. Страдающий от деспотизма коммен¬татор редко мог удержаться, чтобы не заскочить в свой любимый драконбольный магвазин и не ку¬пить что-нибудь из снаряжения.
— Бедный, бедный я мшелоимец! — каялся он.
— А что такое «мшелоимец»? — спрашивала Таня.
— Есть такой грех — мшелоимство. «Мигель» означает кошель. Но мшелоимство — это не наби¬вание кошелька. Тут сложнее. Мшелоимство — гу¬бительная привязанность к вещам. Есть вот у меня два пылесоса, а я хочу третий, якобы самый нуж¬ный. А получу третий — захочу четвертый — тур¬бореактивный, с завихрительной насадкой в трубе! Кстати, я уже его хочу!
— Ну хочешь и хоти! Должна же у тебя быть мечта! — резонно говорила Таня.
— Да, но совсем не такая... Тут не все так эле¬ментарно. Пока ты пользуешься вещью, ну вроде как зубной щеткой, не думая о ней, это ничего, терпи¬мо. Но, бывает, прирастаешь к одной какой-нибудь штуковинке. Перстеньку, цепочке, пылесосу — не¬важно. Поначалу все невинно начинается, а затем вещица впиявливается в душу и уже не отпускает ее. У лопухоидов сплошь и рядом можно увидеть, как двое каких-нибудь дядечек — смирных таких послушняшек, тихих, с животиками — разбивают друг другу очки из-за поцарапанной машины, И ца¬рапина-то ерундовая, да только машина к душе при¬росла.
«Как у меня к контрабасу», — подумала Таня.
Ступеньки наконец закончились, и втроем они оказались в светлой гостиной Жилого Этажа.
Там уже потрескивала растопленная русская печь, на которой, задиристо толкаясь, сидело с де¬сяток промерзших первокурсников. У печи дежу¬рили циклоп Пельменник и маленький, кособокий, с торчащей бородкой домовой — то ли Федюичик, то ли Федянчик. Путаница с именем происходила оттого, что Федюнчик/Федянчик не выговаривал доброй половины алфавита.
Пельменник колол секирой дрова и бросал их в печь. Федюнчик/Федянчик же частично следил и огнем, частично за самим Пельменником. При всяком другом раскладе раздраженный циклоп по¬кидал бы в печь галдящих первокурсников с куда большим удовольствием, чем поленья.
Такие уравновешивающие друг друга пары из циклопов и домовых опытный Поклеп Поклепыч раскидал по всему Тибидохсу. Домовые были слиш¬ком слабосильны, чтобы раскалывать деревянные чурки, циклопы же, напротив, слишком буйствова¬ли плотью, чтобы их деятельность могла завер¬шиться чем-либо толковым при отсутствии внеш-негo управления.
— Если перестать воспринимать все как дан¬ность, странное тут у нас местечко... Нежить вся¬кая, домовые, призраки, циклопы, гарпии... — ска¬зала Таня задумчиво.
— А по мне так ничего странного! Тибидохс он и есть Тибидохс. Одно большое непрерывное удив¬ление, — философски отвечал играющий коммен¬татор.
— Это ты у нас — одно большое непрерывное удивление! — Лоткова с непонятной досадой от¬вернулась и ушла к себе в комнату.
Таня запомнила прощальный взгляд, который она бросила на Ягуна. В глазах Лотковой застыла некая определенная, крайне невеселая мысль.
— Что с ней такое? — спросила Таня.
— Да так. Всякие женские фокусы, мамочка моя бабуся! — сердито отвечал Ягун. — Если бы мне кто-нибудь сказал, что где-то на свете есть девушка без фокусов, я бы босиком побежал за ней на край земли, вцепился бы в нее обеими руками и нико гда бы не отпускал! Но это исключено. Проще най¬ти розового пингвина с голубыми глазами.
—Я серьезно. Она чего-то от тебя хочет, — сказала Таня.
Ягун ухмыльнулся.
— Только строго между нами. Хорошо? Слыша¬ла такую лопухоидную песенку: «Обручальное коль¬цо не простое украшенье»? Вот и она тоже слыша¬ла. Я бы даже сказал — переслушала.
Таня не поверила своим ушам.
— Что, серьезно? А ты?
Играющий комментатор переступил с ноги на ногу и принялся ожесточенно чесать нос.
— А я, понимаешь, еще не созрел...
— Разлюбил, что ли?
— Почему разлюбил? Да я за Катьку, если надо, даже Гломова по стене размажу! Просто я не соби¬раюсь ни перед кем отчитываться. Что такое, если разобраться, брак в нашем магическом варианте? Пошлая гражданская процедура. Ты семенишь на мокрых лапках и ставишь Лысую Гору в извест¬ность, что любишь такую-то. Ну пришлют они ведь¬мака с синим носом, который проштампует нам лбы невидимой печатью и заставит расписаться в книге. И что? Если люди порядочные, они и так вместе. Если нет, никакая Лысая Гора их отноше¬ний не спасет.
Играющий комментатор говорил бодро, почти заученно. Похоже было, что он уже раз десять оз¬вучивал свои аргументы Лотковой, вот только едва ли ее убедил.
— По-моему, ты сам запутался. А если появятся дети? — спросила Таня, которой Гробыня недавно нагадала на куриной лапше, что у нее, Тани, будет четверо и все мальчики.
— Ну и замечательно! Хоть пятьдесят человек! Только где ты видела детей, которым нужны не лю-бовь и забота, а штамп на родительском лбу! «Ах, мамочка! Вы с папочкой не проштампованы! Сей¬час я упаду с горшка и проломлю себе голову!» — ехидно сказал играющий комментатор.
— Не придуривайся, Ягун! На самом деле ты во-все не такой осел, каким пытаешься казаться! — отрезала Таня, с подозрением поглядывая на фе-номенальных размеров уши играющего коммента¬тора. — При чем тут эти штампы? Девушке нужны проявления любви и уверенность! Определенность ей нужна! Если же ради тебя не идут даже на ма¬лую жертву, а вместо этого принимаются разгла¬гольствовать — это уже скверный признак. Я Кать¬ку прекрасно понимаю.
На правах старой боевой подруги она могла позволить себе быть искренней. Но Ягуна Таня не убедила.
— Женщинам нужны мозги, а не уверенность. Это только кажется, что для женщин главное — любовь. Любовь — это основное блюдо, вроде кар¬тошки какой-нибудь, а жалобы — десерт. Отними у женщин возможность стонать и быть несчастны¬ми, и они не захотят никакой любви, — заявил он.
Таня повнимательнее вгляделась в Ягуна и не¬ожиданно засмеялась.
— Чего ты ржешь? — спросил Ягун.
— Если я что-то понимаю в людях, не пройдет и полугода, как у Ягге появится невестка! — сказала Таня.
— Почему это? Да ни за что!
— Катька не только красивая, но и упорная. А ты хоть и прешь как танк, и из пулеметов стреля¬ешь, да только у танков дизель быстро заканчива¬ется. Едва танкист вылез с пустым ведром и, озира¬ясь, побежал в кустики, тут его цап под белы ручки и доброе утро, господин Лотков!
На обед Таня шла с Пипой. Круглая как шарик Пенелопа катилась впереди, на ходу ухитряясь ве¬щать сразу по двум зудильникам. На одном висе¬ла неизменная тетя Нинель, в другом же прыгало нервическое лицо папули, вечного председателя В.А.М.П.И.Р. и прочих потусторонних организаций.
За Пипой брел верный Генка Бульонов, на челе читалось глубокое нравственное удовлетворение от того, что у него такая замечательная во всех от¬ношениях девушка.
Ощущалось, что Пипа счастлива и довольна как собой, так и миром. Еще полгода назад она упорно худела и замучивалась подбирать себе одежду, зато теперь наступил счастливый момент примирения с собственным телом. Толщина стала ее визитной карточкой, и каждый лишний килограмм только добавлял на карточку позолоты — не более.
Когда однажды залетевшая в Тибидохс Зализи-на брякнула: «Да ты тяжелее Бульона на центнер с гектара!», Пипа даже не разозлилась и хладнокровно отвечала: «Ну и что? У него ноги как циркуль и каждый шаг километр, а я все равно быстрее качусь!» Дочь дяди Германа освоила важнейшее прави¬ло взрослой жизни. Если не можешь спрятать фи¬зический порок — преврати его в достоинство. Лишь то надежно спрятано, что лежит на глазах у всех. Осмыслив этот простой принцип, Пипа уми¬ротворилась и радостно каталась по коридорам Тибидохса вслед за высоченным Бульоновым.
Единственное, в чем Пипа не делала заметных успехов, была магия. Дар по-прежнему пробуждал¬ся у нее, только когда Пипа бушевала и выходила из себя. В эти минуты Большая Башня тряслась и содрогалась, а двери Жилого Этажа распахивались в противоположную сторону, точно их выворачи-вал незримый сквозняк.
«Ох уж эти интуитивщики! Что Пипа, что Кирь¬янов! У меня от них мигрень!» — морщась, стонала Великая Зуби и требовала у Ягге срочно выписать Пипе успокаивающего.
Под конец, утомленная одновременной бесе¬дой с папулькой и мамулькой, Пипа состыковала оба зудильника экранами, столкнув дядю Германа и тетю Нинель нос к носу, что немало тех озадачи¬ло, поскольку в Москве они сидели по разным ком-патам огромной своей квартиры и встречались лишь изредка.
— Пусть хоть так пообщаются! А то жалуются мне друг на друга, надоели! — пояснила Пипа Тане.
— Они что, поссорились? — спросила Таня, Пипа дрогнула щеками и возвела глаза к по¬толку.
— Не то чтобы поссорились. Но старичкам веч¬но надо на кого-нибудь пообижаться. Если же ни¬кого поблизости не подворачивается, они дуются друг на друга. Сил-то много еще, а гнобить некого!
— А Халявий?
— Ага, поймаешь его! Отожми карман домкра¬том. Халявий вечно по клубам шляется, а домой яв¬ляется только для того, чтобы чего-нибудь украсть.
Пипа посмотрела на Генку, и к губам у нее при¬липла коварная ухмылочка.
— То ли дело родители Бульона! Они за годы совместной жизни до того унифицировались, что папу от мамы отличишь лишь по лысине и хрустя¬щим коленкам! Они вместе ходят, вместе улыбаются, даже на вопросы отвечают одинаково! Когда они узнали, что мы с Геночкой вместе, то воскликнули: «Ужас какой!» Не «Какой ужас!» заметь, а именно так — «Ужас какой!»
Генка вздохнул. Было заметно, что он обиделся на Пипу за характеристику родителей, но пере¬чить не смеет. К тому же спорить с дочкой Дурне-вых было бесполезно. Она тарахтела как швейная машинка, у Бульонова же слова склеивались одно с другим медленно. Кроме того, Пипа вечно забыва¬ла, что сказала за пять минут до того. Вот и полу¬чалось, что, когда Бульонов начинал с ней спорить, Пипа уже искренне недоумевала, чего он разбух-телся и по какому поводу. Нигде не задерживаясь, мысль ее кавалерийским галопом проносилась со¬всем далеко, так что дискутировать приходилось с ментально отсутствующим собеседником.
— Ну все-все! Мир! Вечно дуется как баба!
Идем! — Пипа звучно чмокнула Бульона в щеку и потянула его за собой.
Генка грустно потащился следом. На лице его запечатлелось недоумение человека, который ни¬как не может определиться: обижаться ему или пет. Результат колебания был предсказуем. Реше¬ние Бульона проявить характер отодвинулось до очередного раза и перешло в то, во что всегда пе¬реходят отложенные решения, а именно в ничто.
***
Зал Двух Стихий постепенно наполнялся про¬голодавшимися учениками. В воздухе витало ожи¬дание обеда. Деревянные ложки нетерпеливо под¬прыгивали и стучали о столешницы, воспринимая общее нетерпение. Белозубые молодцы из ларца ухитрялись быть сразу везде. Казалось, они троятся и даже четверятся. Со скоростью, едва поддающейся глазу, они носились между столами, расстилая са¬мобранки бесконечно выверенным и точным бро¬ском.
Поклеп, с утра улетавший в Центральную Рос¬сию, вернулся в Тибидохс с курчавой темноглазой девочкой лет одиннадцати. Девочка, вероятно, но¬вая ученица, шла позади завуча, сунув руки в глу¬бокие карманы своих слишком просторных беже¬вых брюк. Вид у нее был независимый. Тибидохс с его готическими башнями, Лестница Атлантов, гроз¬ный караул циклопов и утробная, непрерывная дрожь стен над Жуткими Воротами не вызывали у нее даже легкого любопытства. А ведь все это они видела впервые!
Краснолицый, с обледеневшими бровями По¬клеп то и дело нетерпеливо огладывался на свою спутницу и тихо кипел, однако на открытый взрьш не отваживался.
«Странное дело! — подумала Таня. — Обычно Поклеп всех давит, а тут он сам придавленный. Буд¬то его морально уронили, а отряхнуть забыли».
— Сама найдешь где сесть! Добро пожаловать в Тибидохс! — буркнул Поклеп и ушел.
Оказавшись в Зале Двух Стихий, девочка сразу забилась в угол. Там она и сидела, нахохлившись, похожая на больную ворону.
Разумеется, Таня, с детства подбиравшая все¬возможных птичек, собак со сломанными лапами и контуженных хомячков, не смогла остаться в сто¬роне.
— Привет! Тебе помочь? — сказала она, подходя. Таня считала своей обязанностью ободрять
всех новичков Тибидохса, как некогда старшекурс¬ники ободряли ее саму. Услышав вопрос, девочка повернулась и пристально посмотрела на Таню, точ¬но укусив ее глазами. Затем лениво отвернулась.
Таня попыталась снова окликнуть ее, но на этот раз не удостоилась даже взгляда.
— Что это с ней? Она меня в упор не замеча¬ет! — обиженно сказала она Ягуну.
Ягун, как всегда, был в курсе всего, что непо¬средственно его не касалось.
— Это Марина Птушкина. Понимаешь? Та самая Птушкина! — объяснил он.
- В каком смысле «та самая»?
— А, ну ты еще не в курсе! Сарданапал расска-зывал бабусе о ее феномене. Она видит развитие всех отношений наперед.
— Это как? — Таня недоумевающе моргнула.
— Ну примерно так: она взглянет па человека и отчетлиЕО понимает, что будет у нее с ним дальше. Всю перспективу. Допустим, человек никогда и ни в чем не будет ей полезен. А раз так, то зачем из¬начально тратить слова, усилия, внимание? Лучше сразу с ним не поздороваться и сэкономить впо¬следствии кучу времени. Такая вот логика у этой Птушкиной.
Таня с удвоенным интересом уставилась на но-венькую. Вездесущие молодцы из ларца успели уже посадить ее за один из столов, и теперь новенькая уплетала бутерброд с колбасой. Хлеб Марина сразу метнула жар-птицам, а колбасу держала обеими ру¬ками и обгрызала очень необычно, кругами, посте¬пенно добираясь до сердцевины.
— Если отбросить детали, неплохой врожденный дар. Сразу отсекаешь все тупики, — сказала Таня.
Большая часть ее жизни проходила в непре¬рывных колебаниях. А тут — раз! — и полная яс¬ность. Есть чему позавидовать.
Ягун считал иначе.
— А по-моему, ничего хорошего в ее даре нет. Он какой-то изначально тупиковый. Посмотри, ка¬кая она кислая, равнодушная. Ей уже заранее все неинтересно. Прям не живет, а влачит свои кости по давно надоевшей дороге. Человек же должен жить, а не доживать, мамочка моя бабуся!
За обедом Таня, Ягун и Лоткова сидели за ас¬пирантским столом, расположенным прямо напро¬тив преподавательского. Отсюда Тане было во всех подробностях видно, как грозный Поклеп Покле-пыч, шевеля бровями, вылавливает гренки из супа, а Великая Зуби незаметно перекладывает Готфри-ду Бульонскому мясо из своей тарелки. Мило так и очень семейно.
Медузия Горгонова помещалась слева от Гот-фрида, прямая, строгая и суровая. Нет, она не ела. Слово «есть» было слишком плебейским примени- тельно к ней. Медузия вкушала. Казалось, вилка и нож являются продолжением ее изящных рук. От-ливающий медью нимб полукругом пылал над мра-морным лбом.
Никакого беспокойства, никакой тревоги не¬возможно было прочитать на ее лице. Да, Медузия умела держать себя. Казалось, вспыхни сейчас в За¬ле Двух Стихий пламя или прорвись из-под моза¬ичного пола легионы нежити, Медузия сперва ак¬куратно доест мясо, затем тщательно свернет сал¬фетку, отодвинет стул и лишь затем вступит в бой.
Но Таню было уже непросто обмануть. Она вновь, как и тогда, в подвале, у ниши с копилкой Древнира, ощутила, что сквозь панцирный учитель- ский облик все явственнее проглядывают живые люди с

К ее удивлению, дверь Тарараха оказалась за¬пертой. Тане это не понравилось. Обычно Тарарах не стремился к одиночеству. Руки у Тани были за¬няты окороком. Она повернулась и принялась сту¬чать в дверь пяткой. Тарарах не открывал, хотя Таня и ощущала, что он стоит совсем близко и сопит.
— Что ты пыхтишь, как старая бабулька, боя¬щаяся почтальона? — не выдержала Таня.
Несмотря на громадную, четырехзначным чис¬лом выражавшуюся разницу в возрасте, с Тарара-хом невозможно было общаться на «вы». По его собственному уверению, в пещерные времена «вы» не употреблялось. Чаще «ты» или «эй, ты!» Причем нередко после очередного «эй, ты!», прозвучавшего где-нибудь в засаде у оленьего водопоя, один из собеседников отправлялся туда, куда Макар мамон¬тов не гонял.
За дверью обиженно завозились. Тарарах по¬нял, что таиться бесполезно.
— Кто там?
— Да я это! Я! — с гневом крикнула Таня. Тарарах наконец узнал ее, открыл и просунул в
щель голову, будто желал убедиться, что Таня одна.
— Привет! — сказал он, настороженно озирая коридор за ее спиной.
— Здрасьте!
— Ты одна?
— Она под моей охраной! В нашей семье де¬вушки одни не ходят! — проскрипел перстень Фео-фила Гроттера.
Таня сунула руку в карман в надежде, что в тем¬ноте старик быстрее заснет.
— Я принесла окорок. Ягун решил, что ты воз¬намерился уморить себе голодом, —- сказала она питекантропу.
Тарарах голодными глазами уставился на око¬рок и за рукав втянул Таню в берлогу.
Пахло в берлоге как в прицепе бродячего цирка. У камина валялась задняя нога вепря. Другая но¬га, обглоданная, торчала из клетки с хищниками. Все свидетельствовало о том, что безнадежными больными далекий от сантиментов Тарарах кормил тех, что шли на поправку.
Выли в вольере волки-альбиносы, покусанные оборотнем и находившиеся под карантинным на¬блюдением. Страдая от блох и дурного пищеваре¬ния, грузно ворочался в массивной клетке тонкий и изящный принц, некогда превращенный кол¬дуньей в медведя.
Для обратного превращения медведя в принца требовалось, чтобы одна из потомственных прин¬цесс, всерьез озабоченная идеей династийного брака, провела с ним в клетке три дня и три ночи. Желающие, как ни странно, изредка встречались, но сложность состояла в том, что от берложного образа жизни характер юного принца стремитель¬но портился. И сейчас, если приглядеться, в углу клетки можно было разглядеть пару характерных, истинно царственных женских черепов. Принц, похоже, пытался остаться холостяком.
Питекантроп с усилием задвинул засов и, точ¬но не доверяя ему, мнительно подергал дверь.
— Сарданапал знает, что ты здесь? — спросил он.
— Нет.
— А Медузия?
— Тоже нет.
— Ты уверена?
— Да что с тобой такое? К тебе уже нельзя пой¬ти, не предупредив Медузию? — не выдержала Таня.
Лицо Тарараха пошло пятнами, вроде тех, что бывают на дозревающем в ящике краснодарском помидоре.
— Да нет. Только тут такая штука! Я вроде как задумал посидеть немного один, обмыслить кой¬чего... Так что ты это, Танюха, не обижайся... когда надо будет, я позову, не подумай чего... — забормо¬тал он.
Таня, улыбаясь, наблюдала, как огромные ручи¬щи мнут медвежью шкуру. Порочное искусство лжи было в совершенстве освоено миром многим поз¬же рождения Тарараха, и, как следствие, бедный пи¬текантроп совершенно не умел лгать. Любая тайна высвечивалась на его лице столь явственно, слов¬но ее вывели на небе буквами размером с гору.
«Не успокоюсь, пока не узнаю, в чем тут дело! У Тарараха от меня секретов никогда не было и никогда не будет!» — сказала себе Таня.
— Угу... угу... угу... Обмыслить — это дело полез¬ное! А теперь ты, может, скажешь, кому ты поклял¬ся молчать? — настойчиво спросила Таня.
Глаза Тарараха наполнились горестным недо¬умением разоблаченного разведчика. Бедняга по¬нялл, что засветился, но так и не понял, каким обра¬зом. Человек с большими буквами на лбу обычно не может читать их сам.
— Слушай, помнишь, ты проспорил мне жела¬ние, когда утверждал, что я поймаю купидона сач-ком для бабочек?
Тарарах кивнул.
— Так вот, я желаю знать, что за тайна и кому ты поклялся! — настойчиво повторила Таня.
Питекантроп развел руками и убито показал на рот.
— А, ну ясно! С тебя взяли Разрази громус! — понимающе кивнула Таня. — Ты поклялся не гово¬рить о чем-то или не моргать?
Тарарах отважно заморгал, демонстрируя, что моргать он может сколько влезет.
— Ну и замечательно! Говорить тебе ничего и не придется! Давай так: один раз моргнешь — «да». Два раза — «нет». Договорились?
Лицо Тарараха выразило сомнение в блиста¬тельности затеи.
— Верь мне! Никто так не умеет обходить ло¬вушки хитрых преподов, как хорошие девочки со светлого отделения, попавшие в дурную компа¬нию. Это тайна от меня? Что-то личное?
Из морганий Тарараха Таня заключила, что ничего особенно личного в тайне искать не стоит.
«Значит, это обычная тибидохская тайна от уче¬ников! А магаспирантов преподы, естественно, при¬числили к ученикам. Всем стариканам разница ме¬жду учениками и аспирантами кажется мизерной», — с обидой поняла Таня.
— Кому ты поклялся? Сарданапалу? — продол¬жала распутывать она.
Тарарах моргнул два раза.
— А, ну тогда понятно кому! Не будем упоми¬нать имени, чтобы лишний раз не тревожить даму с шипящими волосами.
Тарярах позабылся и, вместо того чтобы морг¬нуть, кивнул. Воздух опасно сгустился. По нему про¬бежала серебристая нить молнии.
— А вот кивать не надо! Только моргать! — по-спешню предупредила Таня, которой были извест¬ны всe лазейки в Разрази громусе. Она дождалась, пока молния погаснет, и продолжила:
— Тебя попросили что-то спрятать в берлоге? Ты поклялся сидеть здесь, не отлучаться и никого не впускать?
Тарарах сердито моргнул. Таня поняла, что по¬ручение ему совершенно не нравится. Сторож, ко¬нечно, профессия интересная, но активного Тара¬раха, у которого были дела по всему Буяну, никак не устраивало тупое убийство времени.
— А как же твои занятия у младших курсов?
— Меня заменяет Поклеп Поклепыч! — мрачно произнес Тарарах, сообразив, что одними морга¬ниями это уже не выразить. Да и секрет явно каса¬ется не этого.
— Воображаю, как все ученики обрадовались, когда вместо любимой ветеринарной магии при¬шлепал Поклеп с журналом под мышкой и глазками п кучку! «Все открыли тетради! За взгляд в сторо¬ну — смертная казнь! За улыбку — сверление ледя¬ными буравчиками! За громкое дыхание вне оче¬реди — поджаривание искрами! Эй ты, мелкий, кон¬чай спать! Была команда «утро!»
Передразнивая Поклепа, Таня быстро оглядела берлогу. Стены покрывала привычная копоть, в ко¬торой были процарапаны сцены охот на оленей и зубров. Коллекция палиц и пещерных топоров ви¬села на прожженной шкуре саблезубого тигра, ко¬торый, как Тане было точно известно, умер своей смертью, хотя Тарарах порой и принимался утвер¬ждать, что задушил его голыми руками.
У питекантропов свои представления об истине. Кто первый похвалится, что убил мамонта, тот его и убил. Правда, существует техническая сложность, oг¬раничивающая самых неудержимых хвастунов: уби¬тым мамонтом полагается делиться с другими охот¬никами племени. В противном случае племя решит, что его развели на мамонта и включит простой пе¬щерный счетчик. Типа убил ты мамонта или нет -дело твоей совести, но ты его нам должен.
Таня перевела взгляд на низкую, окованную же¬лезом дверь в глубине берлоги. Ей было известно, что за ней Тарарах держит самых опасных пациен¬тов. Тех, кто замораживает взглядом, плюет ядом, испепеляет дыханием или что-нибудь в этом роде.
Таня рискнула шагнуть к двери, но питекантроп поспешно схватил ее в охапку, без церемоний от¬тащил и вновь поставил на ноги.
— Это туда ты никого не должен впускать? Тарарах замигал как неисправный семафор на
дачном переезде и даже отважился пробурчать, что ежели бы кто поумнее был, он бы сюда не совался. Однако Таня не намерена была сдаваться. Любопыт¬ство глодало ее, как голодный волк гложет кость.
Таня задумалась, прикидывая, как поступил бы на ее месте Ягун. Она взяла с каминной полки око¬рок и качнула им в воздухе.
— Хорошая дубина! Как ты считаешь, можно ею кого-нибудь оглушить? Сторож, лежащий бе.ч сознания, это почти пропуск на склад, — сказала она, многозначительно глядя на Тарараха.
Таня размахнулась и очень аккуратно опустила окорок питекантропу на голову.
— Вот тебе за проспоренное желание! —- сказа-ла она.
Тарарах сердито посмотрел на нее, взмахнул руками, сделал несколько заплетающихся шагов, и по весь рост рухнул на пол. Потом, уже, видно, из последних сил, переполз на теплые шкуры у ками¬на, где и затих. Чтобы питекантропу не очень гру-стно было лежать без сознания, Таня положила ря-дом с его рукой окорок и шагнула к низкой дверце и стене.
Замка на ней не было — лишь засов. Таня с уси-лием отодвинула его, открыла дверь и вошла, вы¬пустив осветительную искру, чтобы скорее сори-ентироваться в полутьме.
***
В клетке, вытянувшись, лениво лежал огром¬ный, грязно-желтого оттенка сфинкс. Зеленая ис¬кра отразилась в его плоских, пусто-бездонных зрач¬ках, продолжавших гореть даже после того, как она погасла. Выпустить следующую искру Таня не от-важилась.
Утверждать, что все сфинксы похожи, так же глупо, как считать, что все собаки одинаковые. Так и у этого сфинкса не было ровным счетом ничего общего с тем золотым сфинксом, что жил на две¬рях кабинета главы Тибидохса и угрожающе ры¬чал, когда кто-то пытался проникнуть без пригла¬шения.
Всякому первокурснику Тибидохса, с грехом пополам одолевшему второй семестр, известно, что сфинксы бывают трех основных разновидно¬стей: египетские, греческие и ассирийские.
Египетские сфинксы — мрачные существа с го¬ловой человека и телом льва или собаки. Это сфин¬ксы-часовые. Их назначение — оберегать вверен¬ные тайны.
Греческие сфинксы чем-то смахивают на еги¬петских, но у них женская грудь и кожистые кры¬лья. Быть может, потому, что там, где у египетских сфинксов трагизм, у этих — мелодрама. Греческие сфинксы упорно загадывают путникам всегда одну и ту же загадку и убивают всегда вынужденно, с со¬жалением роняя пару слезинок на тело того, кто и детстве не читал мифов.
И, наконец, совсем особняком стоят сфинксы-ассирийцы — суровые и молчаливые сфинксы с твердой, прямой, точно зачехленной бородой и мощными передними лапами. В чем высшее назна¬чение ассирийского сфинкса, доподлинно не из¬вестно никому.
Этот сфинкс по всем признакам был «ассирий¬цем». Плоские глаза сфинкса смотрели на Таню с мудрой скукой. В них прочитывались ум и беско¬нечное презрение ко всему живому, слабому и тре¬петному. Это был ум пустой, несозидательный и перечеркивающий. Ум, никого не любящий и замк¬нутый на себе. Ум, не считающий себя злом, но на¬столько вытеснивший из себя всякое добро, что ничем иным он попросту не мог быть.
На краткий миг сознание Тани и сознание сфин-
кса соприкоснулись. Тане почудилось, будто искра ее "Я" провалилась в озеро с бесконечно темной, тягучей, липкой жижей и едва не погасла в нем.
Медлительный и необъяснимый животный ужас парализовал Таню. Это был смертный и немой ужас рыбы, попавшей в ультразвуковую волну ата¬кующего дельфина. Ужас мыши, завороженной дви¬жением змеи. Тане казалось, что даже если она про-сто пошевелит пальцем, произойдет нечто ужасное. Феофил Гроттер что-то пробурчал и выпустил несколько ярких искр. Одна из них ударила в дверь, которую Таня неосторожно прикрыла за собой. В проход хлынул свет. Сознание сфинкса с неудо¬вольствием отпрянуло. Нет, света сфинкс не боял¬ся, но было заметно, что тьма устраивает его зна¬чительно больше.
Сфинкс поднялся и, потянувшись на передние лапы, как пес, ухмыльнулся Тане мертвенным и уз¬ким ртом.
Таня все никак не могла оторвать взгляда от его лица, прилипнув к нему, точно к раскаленной сковороде. Странное было лицо у этого сфинкса. Сомнительно, что ассирийское, если забыть о бо¬роде. Подбородок бабий, слабый, оплывший. Бро¬ни густые. Веки припухшие. Щечки дрябленькие, румянившиеся пятнами. Рот рыбий, тонкий, но вы¬разительный. Веки тяжелые, точно сизой кровью налитые.
Голос у сфинкса был жирным, точно смазан¬ным салом, но одновременно бархатным и вкрад¬чивым. Казалось, он пробирается в сознание, как сколький блестящий змей в стеклянную нору.
— Подойди, маленькая Гроттер, второе лицо Чумы-дель-Торт! Я знал, что ты придешь! Тебе не на¬доело тянуться к свету, когда вся ты опутана тьмой? Кого ты обманываешь? Подойди ко мне, и тьма при¬мет тебя! Ты рождена, чтобы пить мрак и дышать мраком!
Таня попятилась, оценив справедливость фра¬зы Тарараха, что «ежели бы кто поумнее был, он бы сюда не совался». И зачем она давила на бедня¬гу питекантропа? Так ли нужна была ей эта дейст¬вительно страшная и неприятная тайна? Ее наме¬рение покинуть тесную комнату за низкой дверью не осталось для сфинкса незамеченным.
— Ты куда, дочь, внучка и правнучка ведьмы? — вежливо удивился сфинкс. — Оставайся со мной! Поверь, я дам тебе гораздо больше, чем любой увечный свет. Подумай сама, чем занимается свет? Вечно требует у всех самоограничения, жертв, мук! Я же дам тебе все, сразу и совершенно бескорыст¬но! Самые преданные слуги мрака получаются обычно из светлых магов.
— Почему? — спросила Таня с испугом.
— Ну как почему? Все просто. Темным магам доверять нельзя. Они нравственно увечны и преда¬ют все, к чему прикоснутся. От изменников дурно пахнет. Их можно использовать, но нужно посто¬янно быть начеку... Не так ли? А теперь подойди ко мне! Ну!
Завороженная медоточивым звучанием голоса, Таня неосознанно потянулась к сфинксу, с востор¬гом глядя в его пустые глаза, но другая, неопутан¬ная часть ее души рванулась назад, предупреждая
об опасности. Тане захотелось крикнуть, позвать Тapapaxa, но она подумала, что это бесполезно. Пи¬текантроп ничего не сделает. Сражаться надо самой. На секунду все повисло на волоске, но потом здоровая, осторожная часть личности постепенно, медленно, болезненно начала перевешивать. Таня с делала еще один маленький, едва заметный шаг
назад.
— СТОЯТЬ, Я СКАЗАЛ! СТОЯТЬ! — в ярости взре-
вел сфинкс.
Он понял, что проиграл. Вся вкрадчивость сле¬телa с него как шелуха. Человеческое лицо, столь странно прилепленное к звериному телу, искази¬лось.
Уже не скрываясь, Таня бросилась к двери. Она не уловила мгновения, когда сфинкс прыгнул. Лишь увидела, как грязно-желтое, с клочьями шерсти брю-хo распласталось над ней в воздухе. Поняв, что не успевает выбежать и захлопнуть за собой дверь, Таня машинально выбросила вперед руки, чтобы хоть так защититься от разъяренного человекозве¬ря. Попутно она пыталась вспомнить что-нибудь из недавних заклинаний ратной магии, понимая уже, что так быстро ничего в памяти не нашарит. Казалось, сфинкс неминуемо должен был сбить ее с ног, лапами сломать позвоночник, сорвать с плеч голову, но ничего этого не произошло.
Всего десяток сантиметров разделял их, когда между сфинксом и Таней выросла незримая стена. Ударившись о нее, сфинкс сполз вниз, нанося резкие удары лапами и тщетно пытаясь разодрать прегра¬ду когтями. Из угла синих губ струйкой текла слюна.
«Вот почему он хотел, чтобы я подошла сама Знал, что самому ему меня не достать!» — поняла Таня.
Сфинкс остыл так же внезапно, как и вспылил, Перестав раздирать когтями неведомую прегра¬ду, он лениво потянулся и хладнокровно разлегся в клетке.
— Ты все равно придешь ко мне, маленькая Грот¬тер! — сказал он, продемонстрировав в зевке круп¬ные синеватые зубы.
Выскочив, Таня захлопнула за собой дверь, по¬спешно задвинула засов и, внезапно обессилев, опустилась на пол. В груди защемило, и она смогла сделать вдох лишь тогда, когда перед глазами все потемнело.
Услышав щелчок засова, Тарарах, лежавший и обнимку с окороком, пробормотал окороку неж¬ное: «Подожди меня!» и повернулся к Тане. Едва увидев ее лицо, питекантроп перестал валять дура¬ка. Он сорвался с места, подбежал к ней, присел на корточки. На его лице медленно, точно проявляясь на фотобумаге, проступали гнев и жалость,
— Ах, дурак я, дурак! Бить меня надо, да неко¬му! — крикнул он смешным, нелепым, совсем не своим голосом, отодвинул засов и, размахивая ру¬ками, метнулся за низкую дверь.
Таня слышала, как там, внутри, Тарарах орет на сфинкса и даже, кажется, чем-то в него швыряет.
«А ведь Тарарах совсем его не боится! И имен¬но потому, что не боится, сфинкс не имеет над ним той же власти, что надо мной!» — подумала Таня отрешенно.
Голос Тарараха прорывался к ней будто через толстое одеяло. Не испытывая ни удивления, ни облегчения, лишь бесконечную усталость, она до¬ползла до шкур, только что покинутых питекан¬тропом, и легла на них. Старые шкуры уютно пах¬ни многолетней берложной пылью.
— За счастье и радость не надо платить страда¬нием. А за удовольствия и любопытство обычно только страданиями и платят, — назидательно произнес перстень Феофила Гроттера за мгнове¬ние до того, как Таня отключилась.

Добавлено (26 Июнь 2008, 23:13)
---------------------------------------------
Глава 6 СТАРЫЙ ВРАГ ДРЕВНИРА
Тупик - это не когда нет выхода. Тупик - это когда нет желания его искать.
Леопольд Гроттер
Таня очнулась от жары. Опасаясь, что она замерзнет, питекантроп не только накрыл ее пятью шкурами, но развел такой огонь, что будь Таня снегурочкой, она превратилась бы непосредственно в пар, минуя стадию воды.
Тарарах ненавидел мелочиться, как ненавидел он и ускользающую полущедрость. Все, что питекантроп делал, он делал с размахом. Если выставлять на стол, так все, что есть в берлоге. Если жертвовать ради друга, так жизнью, а не треснувшей тарелкой, которая самому не нужна. Все полумеры, блеянье и лукавые отсрочки - это формы лжи.
«Мало - это нисколько. Есть только три стадии - много, крайне много и в самый раз!» - радостно утверждал питекантроп.
Тарарах сидел рядом на корточках и, сильно склонившись вперед, озабоченно разглядывал лицо Тани. Еще до того, как Таня открыла глаза, он потерял терпение, встал и чуть враскачку стал ходить из угла в угол.
-Сказано же было: помалкивать! Клятву взяли
с осла: сиди, сторожи и цыц, а он - ля-ля-ля! Башка баранья! Чтоб мне вдоль лопнуть и поперек срастись! - не то бормотал, не то чихал Тарарах и, не замечая, делал смешную отмашку правой рукой, точно хлопал ладонью по невидимой столешнице.
Таня, не шевелясь, наблюдала за Тарарахом. Она ощущала себя безумно уставшей. Такой уставшей, что даже следить глазами за бегающим питекантропом не могла и вновь закрыла их. Собственное тело, вытянутое на лежанке, казалось чем-то чужеродным, посторонним, нелепым. Руки, ноги, пальцы на руках - что они? зачем они нужны? почему?
Мысль была такой убийственно равнодушной, такой чужеродной, что Таня испугалась и бесцеремонным пинком воли заставила себя повернуть голову. Дверь, ведущая к сфинксу, вновь была заперта. Шагах в двух Таня увидела Ягге, которая пыталась открыть зубами зеленый пузырек с узким горлышком. Кроме того, за клеткой с медведем стоял еще кто-то. Таня отчего-то решила, что Ягун.
-Как она? - озабоченно спросил у Ягге Тарарах.
-Перестанешь бегать, так, глядишь, и выживет, - язвительно сказала Ягге.
Старушка наконец справилась с пузырьком, накапала на сахар и протянула кусок сахара Тарараху.
- На, съешь!
Тот, шагнувший было к Тане, изумленно застыл с куском сахара в руках.
- Разве это мне? - удивился питекантроп.
- У нее губы не синие. Ешь, тебе говорят! Бессмертный ты наш!
Тарарах послушался и с хрустом разгрыз сахар здоровенными зубами.
- Что это? Магия какая-нибудь?
- Обычнейший валокордин!
Тарарах перестал работать челюстями.
- Зачем он мне?
- Жуй-жуй, буржуй! Такие здоровяки, как ты, на деле самые хрупкие. Пока тощий болеет, здоровяк уже бродит с зонтиком по Эдемскому саду и
ищет, перед кем похорохориться своим здоровьем. Тарарах отмахнулся и снова забегал. Ягге решительно встала у него на дороге и заставила-таки проглотить сахар. Пока Тарарах глотал, Ягге задумчиво коснулась пальцем его плеча, затем обмотанной вокруг пояса шкуры и спросила:
- Родной, ты знаешь, я тебя люблю. Не обидишься, если спрошу: ты когда-нибудь моешься?
Питекантроп засопел.
- Как не моюсь? А заплывшего моржа летом кто в бухте ловил? - спросил он.
Ягге покорно кивнула. В тоне Тарараха было столько искреннего недоумения, что даже упрямой маленькой Ягге было понятно - переубеждать его бесполезно.
- И то верно. Мыться - только счастье смывать, - кротко согласилась она.
Таня не выдержала и расхохоталась. Ягге и Тарарах одновременно повернулись к ней.
- Очнулась! - заорал Тарарах.
- Вот видишь, перестал бегать и сразу результат! - подтвердила Ягге.
Она подошла к Тане, присела рядом на лежанку и провела по щекам вдруг возникшим в руке мятным веником. Таня ощутила, как ее вновь, капля за каплей, наполняют силы.
Ей захотелось смеяться, а раз так, то захотелось и жить. Ягге удовлетворенно кивнула, и веник исчез из ее ладони.
- Кажется, основные дыры я залатала, но все же тебе не стоило его бояться! - сказала Ягге укоризненно. - Эти негодяи пьянеют от страха, как садисты от крови. Тут тот же закон, что с собакой, которая на тебя лает - пока ты не испугался и не побежал, она тебя не тронет. Но и заигрывать с ней не стоит. Льстить, сюсюкать, протягивать руку.
Это тоже косвенный признак страха. С тем же, кто устрашился, можно сделать все, что угодно.
Таня отодвинулась подальше от камина.
- Уф! Ну и жара! Было бы мудрее, если бы ты не выпускал леса острова Буяна в трубу с такой скоростью, - проворчала Тарараху Ягге, вытирая мокрый лоб.
- Откуда взялся этот ассирийский сфинкс? -спросила Таня.
- Оттуда и взялся. Я называю его «болтливыйсфинкс»! - ответил Тарарах.
Теперь, когда Таня уже увидела сфинкса, Разрази громус испарился сам собой. Тайны, которую он призван был охранять, больше не существовало
-Почему болтливый?
- Потому что он несет явную пургу! Когда к нему ни зайдешь, все бормочет, сюсюкает, обещает тебе что-нибудь сладким голоском, а у самого в глазах желание сожрать тебя с потрохами... - хмыкнул питекантроп.
- А имя у него есть? - спросила Таня.
Она смотрела на Ягге, но ответ был получен совсем с другой стороны.
- Его зовут Мегар. Я не сказал бы тебе, если бы ты сама, по собственной глупости, не влезла в эту тайну. Однако человек должен вспомнить, что не умеет плавать до того, как броситься в воду. Если же он уже в воде, поздно сожалеть. Придется учиться в процессе или тонуть.
Таня обернулась. Тот находившийся вне поля зрения человек, которого она прежде определила для себя как Ягуна и сразу о нем забыла, был академик Сарданапал. Глава Тибидохса стоял у клетки с принцем-медведем.
Обычно улыбчивый, брызжущий радостью жизни, как сарделька соком, академик был хмур и мрачен, как писатель-сатирик в домашнем кругу. Его беспокойные усы то обвивали прутья клетки, то принимались дергать дужки очков.
-Откуда взялся этот Мегар? - спросила Таня, вспоминая жуткую зачехленную бороду зверя.
- Пришел за своей платой, - ответил академик
-За какой платой? - не поняла Таня.
Сарданапал упорно разглядывал медведя, будто тот был его главным собеседником.
- Если рассказывать, то все по порядку. Когда-то давно Древнир допустил единственную в жизни ошибку. В разгар войны с Чумой-дель-Торт, когда нежить почти взяла наши стены, ров был полон мертвых тел, а ворота дрожали от ударов тарана, он согласился принять помощь незнакомца.
- И этот незнакомец - Мегар? - попыталась угадать Таня.
- Имей терпение! В то время я был одним из пяти младших магов в свите Древнира. Хотя нет, чего скромничать? Он любил и выделял меня, и это
при том, что были и более достойные. Я находился в толпе в Зале Двух Стихий. Древнир стоял тут же, но немного поодаль, где жар-птицы. Мы ждали, пока рухнут ворота, чтобы принять бой внутри стен Тибидохса. На милость и пощаду никто не рассчитывал. Все понимали, что как только передовые отряды нежити прорвутся к Жутким Воротам, наступит конец. Нас всех пожрет масса ненависти, пустоты и
мути. Оружие взяли даже женщины и старики. Я лично запомнил мальца лет трех, который стоял
У ног матери с деревянной саблей в руке... Решительный такой, с надувшимся зеленым пузырем в правой ноздре.
Академик сглотнул. Казалось, он видит этого с саблей и теперь.
- Никто не понял, откуда пришел этот ассийский сфинкс. Тогда он не выглядел обрюзгший. У него были впалые щеки и опаленные брови Странно, что Древнир никак на это не отреагировал. По мне, так опаленные брови говорили сами за себя. Сфинкс подошел к Древниру и, вкрадчиво глядя на него, заговорил. Никогда прежде я не видел Древнира в таком волнении. Он о чем-то спорил, жестикулировал, даже кричал. Я кинулся к нему, но Древнир жестом велел мне не приближаться. Ворота снаружи сотрясались как безумные. Со стен доносились крики. Разумеется, все это мешало Древниру сосредоточиться, заставляло спешить. Наконец Древнир коротко кивнул, и тотчас сфинкс исчез.
Сарданапал вопросительно взглянул на Ягге, точно проверял память. Старушка кивнула. Таня поняла, что и она была тогда в зале, полном напуганных, но готовых сражаться магов.
- Как глупо мы себя вели! Как вспомню - до сих пор плевать хочется! - с гневом сказала Ягге.
Сарданапал серьезно посмотрел на нее.
- Думаю, всему виной наше проклятое неверие. Рассказывай дальше ты. Ты ведь ничего не забыла?
Ягге усмехнулась. Ее сухие пальцы скручивали края шали и завязывали узлы. Казалось, они, как и усы главы Тибидохса, живут отдельной жизнью.
-Я-то стояла подальше, чем Сарданапал, но сфинкса все равно видела. Когда он исчез, прошла примерно минута, и вдруг наступила странная тишина. Я не сразу поняла, что это прекратились удары тарана в ворота. «Он свое обещание сдержал», - мрачно сказал Древнир. Мы высыпали на стены. Горизонт очистился. Солнце, а его не было видно несколько дней, вновь появилось. Мы увидели, как темная масса нежити медленно втягивается за горизонт, а ее, точно ползущую змею, бьют сверху молнии. Мы закричали, торжествуя победу, которая состоялась хотя и с нашим участием, но все же точно сама собой. К Древниру - а он тоже стоял на стене! - подлетел радостный гонец на Пегасе (как сейчас помню, конь был в розовой пене!!!) и что-то крикнул. Древнир о чем-то недоверчиво его переспросил. Гонец ответил, И тогда я вдруг увидела, что в эту минуту всеобщего счастья Древнир вдруг сполз вниз и, кусая губы, стал биться головой о зубец.
-Из-за слов гонца? И что гонец ему сказал? - спросила Таня.
Ягге дернула край шали.
-Всего одну вещь. Оказалось, час назад стра жами света был уничтожен повелитель мрака Кводнон, главный союзник Чумы-дель-Торт. Как только эта новость докатилась до частей хаоса, воцарилась паника, и они отступили.
Таня замотала головой.
-Погоди, Ягге! Я поняла, что они отступили, потому что Древнир заключил некую сделку! Старушка сердито плюнула.
-В том-то и дело! Вся сделка была грандиозным блефом! Этот сфинкс - чтоб у него лапы отвалились! - потому и притащился, что пронюхал, что силы хаоса вот-вот отступят. Передовые полки ещё атаковали, задние же уже бежали в смятении.
Отступление было предрешено самой смертью Кводнона! Древнира надули, как моего Ягунчика, у которого вурдалаки на Лысой Горе попросили на пять минут пылесос покататься да так до сих пор и катаются.
Заметив, что Таня недоуменно подняла брови, Ягге пояснила:
-Не удивляйся, что ты об этом не слышала.
азумеется, он тебе не рассказывал. Он, как и все мужчины, терпеть не может сознаваться в ситуациях, когда показал себя дураком. Если такие ситуации все же происходят, мужчины громоздят любые логические комбинации, только бы их самоуважение не рухнуло с подпиленной табуретки.
- Но если незнакомец обманул Древнира, значит, сделка не имеет силы, - сказала Таня.
Ягге покачала головой.
-А вот это, милочка, уже типично женская логика! В духе: «Если я закрыла глаза, значит, мышь уже убежала! Так что я, пожалуй, посижу с закрытыми глазами и пусть она лопает пирог».
-Не понимаю! Древнира же обманули! Значит, у договоренности нет силы, - упрямо сказалаТаня.
-В том-то и дело, что сделка имеет силу, поскольку все внешние условия соблюдены - сердито произнес Сарданапал. - Форма сделки была
очень простой: если нежить уйдет и война будет выиграна, вы сделаете то-то и то-то. По рукам, Древнир По рукам! Нежить ушла, а почему она ушла, никого не волнует! И этот проклятый сфинкс, свалившийся нам на голову, тому лучшее доказательство!
Академик отошел от клетки и присел на корточки перед камином. В очках его отблескивало пламя. Глаза за стеклами смотрели грустно. Усы, совсем недавно буйствующие, уныло обвисли.
Таня оглянулась на Ягге, на Тарараха. Тарарах ободряюще подмигнул Тане и развел ручищами: мол, сама видишь, какие дела творятся.
Таня задумалась. Оставались вещи, которых она пока не понимала.
-А кто этот Мегар на самом деле? Просто сфинкс? - спросила Таня, вспоминая вкрадчивый
голос.
-Темный языческий полубожок, подлец и предатель, некогда в давние времена избравший себетело и облик ассирийского сфинкса! Хоть он и утверждает, что существует сам по себе, любому ясно, что на самом деле он марионетка Лигула и действует в его интересах, - с раздражением ответил академик.
- Скверная история! А что Мегар потребовал у Древнира? - спросила Таня.
- Они пришли к соглашению, что несколько столетий спустя Мегар явится вновь и останется в Тибидохсе на две недели. В заранее определенный день он отправится в Битвенный Зал - да-да, в тот самый! - и будет ждать единственно правильный ответ на вопрос, что он загадал в то мгновение, когда была заключена сделка с Древниром. И - если ответ будет неверен - ему достанется ключ от Жутких Ворот.
Таня улыбнулась.
- Мой Талисман Четырех Стихий, что ли? Он же уничтожен. Мегар ничего не сможет получить.
Академик не разделил ее радости.

- Да, твой талисман был единственным из материальных ключей, однако, увы, остался его первообраз.
-Значит, ключ от Жутких Ворот все же существует?
-К сожалению, да. Хотя не стоит думать, что это нечто такое, что надо куда-то вставлять и в чем-то поворачивать. И, разумеется, это не магнитная карточка, не жезл, и даже не свиток с заклинаниями. Понимаешь?
Таня не понимала. Сарданапал с досадой захрустел пальцами. Он был из тех, кто хотя и умеет объяснять, но ценит больше то знание, которое люди приобретают сами.
-В магическом мире многое существует на уровне идей. Важнее всего центральная идея или первообраз. Именно от нее тянутся пуповины к вещному миру и всем его конкретным воплощениям. Ясно теперь?
-Не-а, - - влез Тарарах, который, как всякий питекантроп, ценил конкретику.
-Чего «не-а»? - огрызнулся академик. - Вот идея табуретки, а вот миллионы стульев, табуреток, кресел, порожденные этой идеей. С отдельными табуретками можно воевать десятилетиями, разрубая их на куски, сжигая на кострах или топя в океане. Производители табуреток будут только рады увеличившемуся спросу на их изделия. Но уничтожь первоначальную идею табуретки, и вместе с ней исчезнут все миллионы и миллиарды табуреток, сколько бы их ни было.
Таня кивнула.
То есть у нас в Тибидохсе хранится такая
вот первоидея? - спросила она.
-Именно. Причем ключ от Жутких Ворот является центральной идеей всех прочих ключей, замков, запоров, задвижек, шифров банковских сейфов и так далее. Передав его Мегару, мы передадим ему и это все тоже. В лопухоидном мире, где на замок часто надеются больше, чем на слово, начнется невесть что, однако по сравнению с властью над
Жуткими Воротами это все мелочи, на которых не следует зацикливаться.
-А зачем Мегару первоидея ключа? - спросила Таня, но и без ответа поняла, какой это рычаг для шантажа, манипуляций и давления на свет. Ключ от Жутких Ворот у того, кто с потрохами принадлежит мраку!
-И Древнир согласился? - удивилась она.
Ягге фыркнула.
-Думаю, его подкупило обещание подождать несколько столетий. Возможно, Древниру казалось, что за это время что-то глобально изменится к лучшему. Древнир, как и все мы, слишком поздно понял, что хаос и зло - не два различных понятия, а одно. В те столетия многим мерещилось, что противоборствующих сил в мире не две, а три. Свет,
мрак и хаос. Лучше, мол, взять протянутую руку зла (на время, конечно), чем провалиться в ничто.
Вот и поплатились! Столетия пролетели как один день, и вот Мегар здесь.
-А выпроводить его нельзя? Отказаться от сделки? Вы же как-то смогли связать его магией, академик. Он пытался прыгнуть на меня и растерзать, но его сдержала стена. Значит, он не так уж и всесилен! - сказала Таня.
Сарданапал с беспокойством оглянулся на запертую дверь. Как и Тане, ему показалось, что дверь дрогнула от дыхания того, кто спокойно лежал за ней, презрительно лакая темноту опустелыми зрачками.
-Пока - да. Его силы имеют предел. Но это потому, что не прошло еще двух недель и ключ от Жутких Ворот не у него.
-А если нарушить клятву? - осторожно спросила Таня.
Академик разгневанно повернулся к ней.
- Странно, что ты еще не поняла! КЛЯТВЫ В НАШЕМ МИРЕ НЕ НАРУШАЮТСЯ. Они непреложны. Совершив малое зло клятвопреступления - пусть даже и по отношению к этому выродку Мегару, -мы разрушим сразу все. И он это отлично знает, разумеется.
Дрова в камине стали громко стрелять и потрескивать. Сарданапал укоризненно посмотрел на огонь. Звуки тут же стали тише, а разбуянившееся пламя улеглось и только чуть всплескивало, точно человек, одним махом взбежавший на девятый этаж и теперь незаметно пытающийся отдышаться.
-А ратная магия? Мы же стали ее учить из-за

какой области искать. Мегар мог задумать как носовой платок Древнира, так и все мироздание в целом.
-Но ведь это безвыходная ситуация!
-Безвыходных ситуаций не существует. Выход есть всегда. Когда же его нет, остаются вера и надежда, которые сами и творят выход, - уверенно
сказал Сарданапал.
Грустное лицо академика всплеснуло радостной, детской улыбкой.
-Знаешь, Таня, когда я почувствовал тебя как личность, полюбил и стал уважать? Даже не тогда, когда понял, что ты дочь Леопольда и Софии. Само по себе это мало о чем говорило. Строго между нами, у магов крайне редко бывают удачные дети.
-М-м-м... Когда мы с Лгуном и Ванькой ночами бродили по Тибидохсу? - предположила Таня.
Академик тихо засмеялся.
- Думаешь, другие не бродят? Тут только ходипо этажам и тлавливай! Да мы для того и запрещаем, чтобы бродили.
-Когда была вся эта история со значками Шурасика «DD» и Талисманом Четырех Стихий? -продолжала гадать Таня.
- Нет, раньше. Помнишь, чуть ли не в первый месяц твоего пребывания здесь ты подошла к Жикину и сразу, не разговаривая, дала ему в нос? Зачем ты это сделала? -вдруг спросил академик.
Таня напрягла память. Она почти забыла об этом случае. Жика никогда не отличался внутренним благородством, зато нос берег всегда.
-Точно не помню.
-Но все же?
-Кажется, что-то совсем детское... А, да! Жорик разучил пластилиновое заклинание, бегал и залегошвал девчонкам волосы! Вот! Ну я и влезла.
-Но можно же было попросить его этого не делать? Словами попросить?
-Он бы словами не понял, а с магией у меня тогда были напряги... Первый месяц все-таки, - сказала Таня.
- А если постараться? Подобрать самые убедительные слова. Объяснить, что это неприятно, что пластилин из волос не вынимается и так далее? -точно наводя ее на некую мысль, настаивал академик.
Таня попыталась честно вспомнить, что она тогда испытывала.
-Жика все равно бы не понял. И хорошими словами, и плохими. Слова для него изначально не аргумент. Когда я давала ему в нос, я просто сразу перешагнула через несколько ступенек, зная, что лестница все равно туда приведет. Такие, как Жорик, понимают слово «нельзя» только после третьего удара головой о тумбочку! - неуверенно сказала она.
Брови Сарданапала, сгущавшиеся ближе к переносице в две ершистые, взлетавшие ко лбу стрелки, удовлетворенно поднялись вверх.
- То есть ты подумала нечто в духе: «Человек должен управляться не страхом, но нравственным законом. Проблема в том, что нравственный закон понятен не всякому. Кому-то яснее закон прямого физического воздействия», - подсказал он.
-Э-э... Ну да, - сомневаясь, проблеяла Таня.
Она совсем не была уверена, что в случае с Жикиным рассуждала так сложно. Максимум, что было у нее тогда за плечами, - школа постоянного общения с Пипой, личность которой, как известно, развивалась скачками. Вначале негативные черты характера, а затем со скоростью муравья, который ползет на телеграфный столб, хорошие. Вот только, к сожалению, «дурневский» этап Таниной жизни приходился на первый период.
-Как бы там ни было, Таня, тогда, после этой драки, я очень ясно ощутил тебя внутренне. У каждого свой характер, как и своя степень воли. У ко
го-то это высокий десантный ботинок. У кого-то туфелька на каблучке. У кого-то дохлая гусеница, перепутавшая яблоко с лимоном.
-А у меня что? Ботинок или гусеница? - заинтересовалась Таня, сразу отсеявшая другие варианты.
Версия с «туфелькой на каблучке» отпала сразу. Таня отлично понимала, что дежурной женственности у нее нет, и едва ли когда-нибудь будет.
-Ни то, ни другое. Ты внутренне неуверенная. Мятущаяся. Слабая. Скорее интуитивная, чем умная, но с сильной внешней волей. Ты как орех.
Снаружи твердая, а внутри мякоть. Ты это знаешь, HO скрываешь. Ты потому и несешься так быстро вперед, что страшишься передумать. Отсюда и все твои колебания. Грань между «да» и «нет» для тебя порой такая тонкая, что ты предпочитаешь, чтобы Решения принимались за тебя кем-то другим, - осторожно нашаривая слова, произнес академик.
- Ничего себе характеристика с сибирского зимовья хомячков! - буркнула Таня.
- Я такой тебя и запомнил тогда, когда увидел рядом с вопящим Жикиным, Маленькая, встрепанная девчонка, похожая на задиристого воробья, искупавшегося в луже. Слабая, но готовая отстаивать свои детские, а может, и не такие уж детские взгляды...
Таня видела, что академик растроган, и сама немного растрогалась. С другой стороны, ее теперешняя взрослость не только помогала ей, но и мешала. Например, она замечала, что, привыкнув общаться с младшекурсниками, Сарданапал порой перебарщивал с пафосом.
- А теперь, девочка со взглядами, которая снова влезла в чужую и страшную тайну, у меня к тебе поручение! Твой контрабас еще летает? - спросил академик.
- Немного, - отвечала Таня.
Ягге предупредительно коснулась руки Сарданапала и скосила взгляд на дверь. Академик кивнул и, выпустив искру, произнес заклинание против подслушивания.
- Вот и чудно! Раз летает - собирайся в дорогу! Существует один старинный способ узнать истину. Я не уверен, что он сработает, но вреда не будет точно. Ты должна встретить четырех примерно равных тебе по возрасту магов, не знающих ничего о сфинксе и отсутствовавших все эти дни в Тибидохсе, и, ничего им не объясняя, всем задать один вопрос.
- Какой?
-О, крайне простой! Ты покажешь всем пустой зажатый кулак и спросишь, что у тебя в руке? Когда же тебе что-то ответят, ты, не разжимая рудо задашь другой вопрос: «А как выбросить это так, чтобы оно больше не вернулось?»
-Воображаю, сколько чуши мне наговорят! - сказала Таня.
Сарданапал кивнул и улыбнулся. Когда он улыбался, кончики его усов - желтовато-белые, тонкие, вздрагивали и начинали завиваться.
-Именно за этой чушью я тебя и посылаю!
Чушь или нет - главное, не забудь ни слова, - предупредил он.
Таня на секунду закрыла глаза. Задание укладывалось в ее сознании неповоротливо, как альпийская куртка в тесном чемодане. Маги ее возраста -это кто? Не Бессмертник же Кощеев! Ну, допустим, однокурсники. Главное, не перепутать вопросы и тщательно все запомнить.
-А телепатов блокировать, если полезут? - обеспокоено уточнила она.
Сарданапал ответил, что телепаты его не волнуют. Если кто-то хочет выказать сообразительность, вперед и с песней!
- Сколько у меня времени? - спросила Таня.
Это тоже оказалось неважным.
-Три дня... ну пять... за сколько управишься.
В Тибидохсе мы всем объявим, что ты полетела искать драконов. Ступай!
Академик легонько подтолкнул Таню к двери, Но внезапно вернул ее и обнял. Мантия Сарданапала дохнула на Таню смесью розового масла и копоти тарарахова камина. - Удачи! - сказал он.
Таня с усилием прохрипела: «Спасибо!» Она могла только хрипеть, потому что борода академика, воспользовавшись случаем, захлестнула ей шею. Поддавшись всеобщему вирусу нежности, к ним косолапо приблизился Тарарах и обнял вместе и Таню, и академика. Сделано это было от всей широкой пещерной души.
Тане почудилось, что она попала под пресс, Сарданапалу, видимо, померещилось нечто сходное, потому что, выпутывая Таню из бороды, он укоризненно сказал питекантропу:
- Ты головой-то думай! Смотри, она вон вся посинела!
-Я думал -- гы! - от радости! - стал оправдываться Тарарах.
Прощаясь с Таней, Ягге тоже на мгновение прижалась к ней. Таня почти с испугом обнаружила, какая старушка маленькая и сухонькая. Внезапно Ягге отстранилась и костяшкой указательного пальца больно стукнула Таню по лбу.
-Ты это... не дури, девка!
-За что? - охнула Таня.
-Сама знаешь за что! Будешь дурить – больнее получишь! От двоих получишь. И от меня, и от жизни! - сказала Ягге, грозя Тане сухим кулачком.
Когда Таня, оглядываясь, вышла из берлоги Тарараха, Ягге сердито подступила к академику.
-Мужской подход, нечего сказать! Кого еще вышвырнуть зимой на мороз, как не хрупкую дедушку, которую три четверти часа назад едва не прикончил сфинкс! Послали бы лучше моего Ягунчика - вот уж кто помесь электровеника с электрочайником! Авось бы пролетался и проветрил мозги от дури! Плечи во весь дверной косяк, язык как мельничные крылья вертится, а в мозгах ворона гнездо свила! - сказала она с раздражением. Тарарах подбросил в камин березовое полено. - Эй, ты чего, Ягге? Никогда не слышал, чтобы ты ругала Ягуна! - пробасил он.
-Кого люблю - того и бью! Нет, чтоб в меня уродиться, а то весь в своего папашу-алиментщика! Тот тоже вечно искал себя в трех соснах и тут же
терял. Дури море, а ответственности как у консервированного упыря! Запудрил девчонке мозги, а теперь в кусты. Он, мол, весь такой противоречивый, что, кроме пылесосов, его никто не понимает.
Он знай себе посвистывает, а она тайком рыдает у меня в магпункте! Если лопаешь шоколад - убирай за собой бумажки!
Стены берлоги Тарараха мелко задрожали. Академик успокаивающе коснулся ее руки. Ему, как никому другому, было известно, что Ягге тоже умеет бушевать. Не факт, что помесью электровеника с электрочайником Ягун стал именно в своего папа-шу-многоженца. Не исключены и другие, уходящие в языческие дали, линии наследования.
-Послушай, Ягге!.. - начал он.
Ягге замотала головой.
-Не желаю я ничего слушать! Я вижу, что Ягун повторяет путь своего отца и беспомощность своей матери, наложенные на мои собственные ошибки.
Не наложенные даже - умноженные! При наследовании недостатков работает не сложение, а умножение!
-Разве ты совершала какие-то ошибки, Ягге? -ласково спросил академик.
-Я только их и совершала! Я слишком любила мать Ягуна. Я сделала ее капризной и неприспособленной, слишком защищенной, что ли... Человек, долго живущий с родителями, с бабкой, неважно с кем, - самоубийца. Яблоко, созревшее на ветке,
должно упасть с дерева, чтобы подарить жизнь другим яблоням. Если же яблоня пожалеет свое яблочко и не позволит ему упасть, яблоко мумифицируется прямо на ветке. А когда на ветке остается одна слизь, яблонька может тихо радоваться результату
своего безудержного эгоизма.
-Слушай, Ягуну не так много лет!
-Ну и что? Возраст - лучшая отмазка для нуля, которого достают вопросами, почему он такой круглый, - с сердцем сказала Ягге.
Было заметно, что у нее успело скопиться большое раздражение против внука, которое при неосторожном вопросе Тарараха прорвалось наружу.
-Ну-ну, Ягге! Разве я против, чтобы проветрить Ягуна? Завтра же мы отправим его искать драконов! Все же остальное пусть сделает Таня.
- Но почему?
-Хотя бы потому, что из четырех ответов, которые она получит, нам с Меди, говоря откровенно, нужны лишь два. Последние же два нужны самой Тане...
В голосе академика, обычно довольно мягком и уступчивом, прозвучала решимость человека, который только что со щелчком захлопнул шахматную доску и теперь чуть встряхнул фигуры, проверяя, улеглись ли они.
Ягге почти сдалась, но все же сомнения остались.
- Но можно же было дать девочке отдохнуть хотя бы сутки! Это чудище вылакало ее до дна, я же самое большее сумела залатать дыру.
- Силы ей даст сама дорога. Но если и не даст, это не так важно. Успевает не сильный. Сильный выдыхается и падает, и тогда собственная сила в клочья разносит его и его надежды. Успевает упрямый и искренне ищущий. Я надеюсь на Таньку.

Добавлено (26 Июнь 2008, 23:36)
---------------------------------------------
Глава 7 МАГАДЫЕ МАГАБРАЧНЫЕ

Человек сам по себе не произ¬водит зло или добро. Они сущест¬вуют до него. Но он способен при¬умножить зло или добро, точно земля, которая способна прорас¬тить и многократно приумножить любое посаженное в нее семя.
«Диалоги златокрылых»

Готовиться к полету Таня начала с вечера. Со¬брала рюкзак. На случай непредвиденной ночевки подвязала снаружи туристический коврик. Покру¬тила в руках тугой кокон спальника, соображая, стоит ли его проветрить или сойдет и так. Потор¬говалась с ленью, великодушно позволила ей убе¬дить себя и решила, что сойдет. Приготовила тер¬мос, чтобы утром залить в него горячий кофе. На случай внезапного голода закинула в рюкзак одно¬разовую скатерть-самобранку в целлофановой упа¬ковке. По целлофану золотистыми гнутыми жука¬ми ползали буквы, меняясь местами и всякий раз складываясь в новое меню.
Эта скатерть валялась у Тани уже года полтора. Пипа, вечно страдавшая от сознания, что денег у нее все равно больше, чем она способна истратить, купила ее где-то на распродаже и великодушно по¬дарила Тане, руководствуясь увечным принципом, что лучше подарить ненужную вещь другу, чем об¬лагодетельствовать помойку.
Дверь распахнулась и ударилась о стену, едва не рассыпав оказавшийся между ней и стеной ске¬лет Дырь Тонианно. На пороге вырос запыхавший¬ся Ягун. Он быстро огляделся и, бросившись на живот, резво как таракан заполз под бывшую кро¬вать Гробыни. Едва Ягун скрылся, как в комнату влетела одна из парадных секир Пельменника. За¬стыла. Сослепу качнулась к Тане, но поняв, что обозналась, принялась с разгону бодать кровать.
Таня была не так богата, чтобы позволять кру¬шить мебель. Она выпустила искру. Звякнув, секи¬ра тяжело завалилась набок.
— Уф! А я уж было испугался! Вообрази, она ме¬ня чуть не прикончила! Гнала из самой Башни При¬видений! Я захлопываю двери, а она их в щепки прорубает! И откуда столько злобы, а? — раздался голос из-под кровати.
— Может, ее кто-то заговорил? — предположи¬ла Таня.
Под кроватью засопели. Секира, из которой ма¬гия выходила постепенно, еще подпрыгивала, и вы¬лезать играющий комментатор пока не отваживался.
— Само собой. Я же и заговорил, — признался Ягун.
— Зачем?
— Да так. Доказывал Лотковой, что она не пра¬ва и я ее люблю.
— И что, доказал? Ягун хихикнул.
— Не знаю. Не было времени спросить — при¬шлось удирать. Может, Лотковой уже и в живых не¬ту. Посмотри, крови нет? Волос там прилипших? Посмотрела?
Таня испуганно метнулась к секире.
— Да ладно, шучу. Секира была только на меня заговорена. Тебя же она не тронула! Я, понимаешь, совсем забыл, что заклинание преследования од¬ностороннее. Что сам наложил, сам уже не снимешь, Я пускаю искры, а она знай себе летит... А-аапч!
Чихнув, Ягун стукнулся о кровать затылком и ойкнул.
— Знаешь что, наступи на нее на всякий случай. Я, пожалуй, вылезу, а то у тебя тут как-то пыльно, неуютно! — попросил он.
Таня наступила. Секира уже почти не вздраги¬вала.
— Ягун! В двадцать лет не заговаривают секи¬ры! У тебя явная задержка в развитии!
— А во сколько заговаривают?.. В двенадцать? В пятнадцать? Должен же я знать, на сколько лет я, бедный, отстаю от среднестатистического мага Фе¬ди Дудкина, который до восемнадцати лет пуляет¬ся в кого не лень фронтисами, а в восемнадцать берется за ум и становится примерным налогопла¬тельщиком. А вообще, конечно, лечиЦЦа, лечиЦЦа и еще раз лечиЦЦа! И Лоткова то же самое гово-
рит, и бабуся! Прямо хор шизофреников имени Ка¬щенко!
— Ягун, не обижайся, но ты действительно ве¬дешь себя как больной на голову! — грустно при¬знала Таня.
Ягун наконец выбрался из-под кровати и те¬перь энергично отряхивался.
— Протестую, я не больной на голову. Но одна¬жды я слишком удачно притворился, и роль меня затянула. А вообще, Танюха, я так думаю, что каж¬дый день должен содержать хотя бы один безум¬ный поступок. Или хотя бы просто поступок. Или внутреннее открытие. Или просто что-то яркое. Ес¬ли день прошел без ничего — считай, что ты про¬сто прожевал его с кашей.
— Например, немного поулепетывать от секи¬ры — чем не поступок? — подсказала Таня.
— Секира — это частность. Мелкая заплатка глу¬пости на пурпурном плаще моей мудрости! — ска¬зал Ягун и тут же, не теряя времени, споткнулся о стоящий посреди комнаты рюкзак.
— О, что я вижу! Улетаем! Надолго?
— На несколько дней.
— Куда?
— Не могу сказать... Это не моя тайна, — сказа¬ла Таня.
Ягун равнодушно дернул плечом.
— Ну тайна так тайна! Что я могу сказать? По¬следнее время все в Тибидохсе такие секретные ходят, что прямо хоть из комнаты не выходи. Не¬нароком наступишь на чью-нибудь тайну, потом подошву не ототрешь.
— Ягун! Ты обиделся!
Играющий комментатор не стал это оспари¬вать.
— Слегка. Минут так на пятнадцать с хвости¬ком. Не заморачивайся! Если пристреливать деся¬тилетнюю дружбу из-за всякой мелкой обидки, в пять минут останешься и без друзей, и без патронов!
Ягун решительно поднял Танин рюкзак и пере¬ставил его ближе к окну, чтобы завтра ей было удобнее вылетать.
— С таким рюкзаком и камень на шею не ну¬жен. Поосторожнее над океаном! Или лучше при¬цепи его заклинанием, и пусть летит за контраба¬сом! — посоветовал он.
Таня пообещала. Она была рада, что Ягун пере¬стал дуться.
— Да, кстати, мой тебе совет! Если будет воз¬можность, заскочи к Валялкину! Я тут вздремнул после обеда полчасика и вдруг ни с того ни с сего его увидел. А я же все-таки телепат. Я пытался свя¬заться с ним потом, но все как обычно. Некая зом¬бированная хмыриха пояснила, что «абонент вы¬ключен или находится вне действия магии»! — не¬ожиданно нахмурившись, сказал внук Ягге.
— А каким ты его видел? Что он делал? Разгова¬ривал с тобой? — жадно спросила Таня.
— Не особо. Ему было не до разговоров. Мне снилось, он увязает не то в болоте, не то в песке, а кто-то — кого я не вижу — хохочет и тянет его снизу. Но самое интересное, что Ванька не жало¬вался. Лицо у него во сне было такое, знаешь, уп¬рямое.
— Его всегда от упрямства зашкаливало! — ска¬зала Таня.
Ягуну казалось иначе.
— Не от упрямства. Он видит свой путь и идет по нему. Тебе бы гораздо меньше нравилось, если бы он был дворняжкой, бегущей за всяким прохо¬жим, который не поленится цокнуть языком. Кста¬ти, лови начало сна!
Ягун зажмурился, и Таня увидела Ваньку. Да, это точно был он. Угловатый, в свитере ручной вяз¬ки. Болтавшиеся длинные руки образовали с пле¬чом острый угол. Густые волосы торчали как попа¬ло, будто Ванька приютил в них на ночь стайку взбалмошных воробьев. Память дохнула на Таню бесконечно родным и надежным.
— Ну а дальше, где его затягивало, у меня все смазалось. Не получится передать, — сказал Ягун.
— Где он? Как его найти! — нетерпеливо спро¬сила Таня.
— Без понятия. Я скромный телепат, а не ад¬ресное бюро, — виновато ответил играющий ком¬ментатор.
Таня бросилась названивать Ваньке на зудиль-ник, но вновь незримая хмыриха пояснила, что або¬нент выключен или находится вне зоны действия магии. Таня ощутила себя обледеневшей и внут¬ренне застывшей, как курица в глубокой заморозке.
После десятого одинакового ответа хмырихи Ягун решительно отобрал у нее зудильник.
— Ну все, прекращай это самомучительство! Я его найду и с тобой свяжусь! Не волнуйся! Не будешь волноваться?
Курица в глубокой заморозке медленно пока¬чала головой. Ягун воззрился на нее с заметным беспокойством.
— Такая ты мне совсем не нравишься! Обещай всегда и во всем видеть только хорошее! — потре¬бовал он.
— А это возможно? — усомнилась Таня.
— Еще как возможно! Основное отличие пес¬симиста от оптимиста в том и состоит, что песси¬мист видит грязь под ногами и лужи, а оптимист видит небо и солнце. И это при том, что оба идут по одной и той же дороге с равным количеством рытвин и кочек. Безумная разница, мамочка моя ба¬буся! А ведь секрет-то, если задуматься, прост — поднять голову! — сказал Ягун.

Добавлено (26 Июнь 2008, 23:36)
---------------------------------------------
* * *
На часах было четыре, когда Таня осознала, что больше ждать не может. Всю ночь она так и не сомкнула глаз, только накручивала себя как тугую пружину новых часов. Когда пружина вот-вот долж¬на была лопнуть, Таня рывком встала.
— Пора! Я больше не могу! — сказала она себе и начала поспешно одеваться.
Окно уступило лишь после третьего толчка. Та¬ня услышала обиженный хруст — это ломался лед, за ночь склеивший рамы. Казалось, осыпаясь, лед звенит укоризненными колокольчиками: «Я старал¬ся, старался, а ты...» «Прости!» — коротко ответила льду Таня и распахнула окно.
Огонек единственной свечи, горевшей на сту-
ле у кровати, тревожно заметался и лег горизон¬тально. В зрачки Тане втиснулась мглистая, густая, упругая, как подмерзший кисель, ночь. Таня сдела¬ла глубокий вдох и, вопросительно оглянувшись на рюкзак, который должен был лететь следом, взяла контрабас за гриф. При одной мысли, что ей придется нырять в этот стылый ночной кисель, ей стало зябко.
Не позволяя провернуться в душе ключику са¬можаления, Таня решительно произнесла полет¬ное заклинание. Контрабас рванулся с нетерпени¬ем застоявшегося коня, и она едва успела накло¬нить голову, чтобы не оставить ее раме на память.
Мороз покровительственно похлопал Таню по щеке колкой ладонью и тотчас скользящим и лов¬ким движением опытного вора выкрал ночное те¬пло Тибидохса, еще жившее в закоулках дракон¬больного комбинезона.
— Была команда «Ночь!» Кто тут шляется? А ну подошли сюда! — донесся из закоулков соседней башни пронзительный вопль Поклепа.
Таня не сразу поняла, что обращен он не к ней, а к каким-то младшекурсникам, которые на¬поролись на засаду, но все же по привычке вздрог¬нула. Завуч Тибидохса обладал потрясающим вро¬жденным даром портить людям настроение.
«Ну вот меня и проводили! Сочтем это за на¬путствие!» — подумала Таня.
Привычно закладывая петли между слоновьи¬ми ногами башен, сотканными из твердой тьмы, контрабас несся к Грааль Гардарике.
Когда Тибидохс неразличимо утонул в ночи, Таня настроила нить Ариадны. Тонкая золотистая струйка света ввинтилась в темноту, указывая кон¬трабасу путь. Уперев смычок в бедро, Таня ссутули¬лась как монгольский наездник и погрузилась не то в сон, не то в морозное оцепенение.
Последнее, что она сделала, перед тем как за¬дремать, перевела контрабас с привычного Торо¬пыгуса угорелуса на более предсказуемое и медли¬тельное Тикалус nnemymc. Теперь она могла быть уверена, что ветер не сорвет ее с контрабаса.
Когда сознание вновь включилось, Таня была ослеплена острым блеском огромного, прямо пе¬ред ней повисшего солнца, к которому она неслась на контрабасе. Солнце — красноватое, утреннее, свежеумытое океаном, из которого оно только что вынырнуло, — смотрело на Таню с веселой на¬смешкой, пряча улыбку под истрепанной вуалью туч.
Таня оглянулась и не сразу сообразила, где ее рюкзак. «Утонул!» — мелькнула мысль, и лишь по¬том она увидела поблескивающую на солнце обле¬денелую глыбу, которая уныло, как заблудившаяся комета, ползла за ней. Таня порадовалась, что дога¬далась лететь на плетущее. Лети она на торопыгу-се, рюкзак наверняка отстал бы и очутился в океане. Таня вновь повернулась лицом к солнцу. Ноч¬ной холод куда-то ушел, а точнее, стал вдруг неваж¬ным. Ее захлестнул безнадежный восторг полета.
Слова, способные не только обозначить поня¬тия, но и до конца, до последней капли, выразить их, подыскиваются чудовищно трудно. Но даже ко¬гда находятся, остается ощущение, что наше чело-
веческое слово не может выразить и пятой части того, что способен поймать и почувствовать глаз.
Таня часто ловила себя на этой мысли, когда пыталась описать кому-либо восторг от полета. Ко¬му-то, кто сам никогда не летал или давно не ле¬тал. Восторг был огромен, он переполнял, распи¬рал, а вот слов недоставало. Они теснились, стал¬кивались, гремели, как стеклянные шарики в банке. Но увы! На дне глаз собеседника Таня скоро виде¬ла скуку и тогда махала рукой и отходила, нередко ощущая, что, обсуждая свою радость с кем-то, раз¬мывает и предает ее.
Обычно Таня начинала испытывать радость в минуту, когда только перебрасывала ногу через контрабас. Ощущала лакированную упругость де¬рева и устремленную, созерцательно-спокойную уверенность смычка. Струны возбужденно гудели. Контрабас — ее нервный, чуткий контрабас — не¬терпеливо рвался в небо. Заставляя себя не спешить, Таня делала один или два шага, довольно неуклю¬жих, учитывая размеры и вес контрабаса. Случалось, что контрабас цеплял за что-то, и на полировке оставались следы.
Но вот звучит заклинание, и контрабас взлетает. На секунду закладывает уши. Кажется, что встреч¬ным потоком тебя вот-вот перевернет и закрутит. Но тут уже все привычно. Немного ссутулиться, сме¬стить центр тяжести, в крайнем случае грудью при¬жаться к грифу контрабаса и — вперед.
Ветер, которого на самом деле нет, потому что ветер — это ты сам, мчащийся с запредельной ско¬ростью в плотном воздушном потоке, наждаком режет щеки, счесывает кожу. Поэтому лучше все же обмотать лицо платком. Еще неплохо надеть за¬щитные парашютные очки, как у Ягуна.
Если не считать драконбола с его короткими рваными скачками, высоту Таня всегда набирала осторожно. Еще не забылся неудачный детский опыт, когда, слишком быстро поднявшись на четы¬ре тысячи метров, она вкусила все прелести пере¬пада давления. Из носа у нее хлынула кровь, а под глазами две недели были фиолетовые пятна, точно она подралась в школьном коридоре с нанюхав¬шимся нафталина полтергейстом.
Снижаться тоже нужно постепенно. Рассказы о магах, которые, резко пикируя с большой высоты, теряли сознание и разбивались, не были сказками. Но об этом Таня обычно не думала. В минуты взле¬| та она жила лишь взлетом и тем мгновенным сия¬нием радуги, которая бывает, когда с разгону про¬ходишь сквозь Грааль Гардарику.
Но вот наконец и Гардарика позади, и высота набрана, и Буян далеко. Первое, захлебывающееся ощущение полета утолено, как первый голод. И то¬гда наступает пора нового удовольствия — созер¬цания.
Высота так огромна, что кажется: контрабас сто¬ит на месте. Земля внизу не движется или ползет так медленно, что мерещится: пешком дошел бы скорее. И лишь встречный ветер продолжает резать лицо.
Океан — особенно зимний — похож на шер¬шавый ковер, на котором то там, то здесь вспыхи¬вают белые точки. Это шапки волн. Часто бывало, что, соскучившись от неподвижности «высокого»
полета, Таня бросала контрабас вниз и, подобно истребителю, проносилась над самой водой. Вот она — безумная скорость! Вот он, влажный, пропи¬танный солью ветер. К сожалению, струны смычка и контрабаса быстро отсыревали и покрывались льдом. Полет становился рваным, непредсказуемым, и Тане приходилось выслушивать от перстня Фео¬фила кучу занудных рассуждений, которые всегда заканчивались пророчеством, что еще пять минут такого полета и от нее останутся одни membra dis¬jecta1.
— Да ладно, дед, не ворчи! Разве тебе не весе¬ло? — примирительно говорила Таня.
— Тебе нужно мое «ха-ха-ха»? Пожалуйста, по¬лучите и поставьте закорючку! — скрипуче гово¬рил Феофил Гроттер. — Только прошу запомнить: Per risum multum debes cognoscere stultum2.
Еще Таня любила в яркий солнечный день смот¬реть сверху на осенние поля. Они были похожи на неровно нарезанные лоскутки ткани. Чаще прямо¬угольные, но и квадратные, и узко-заостренные, и закругленные. Ты летишь, а под тобой лежит мяг¬кое, с аккуратно простроченными швами лесопо¬лос лоскутное одеяло. Изредка встретится лента реки или пятно водоема, похожее на наклейку на резиновом матрасе.
Поселки и города попадаются нечасто и кажут¬ся сверху чем-то искусственным и чужеродным.
1 Разбросанные члены {лат.).
2 По частому смеху ты должен узнать глупца (лат.) — сред¬невековая поговорка.

Добавлено (26 Июнь 2008, 23:37)
---------------------------------------------
Они всегда лепятся к извилистым асфальтовым до¬рогам, будто дороги их пуповина, без которой они существовать не могут.
Но вот впереди появляется белая масса облаков. Ее можно обогнуть, но можно и пройти насквозь. Таня давно разобралась, что облака не сплошные, как кажется снизу. Не слежавшиеся, но мягкие, как снег. Существуют облачные долины, горы, между которыми при желании можно отыскать тропу. Есть и провалы, и колодцы, и лабиринты, и облачные пещеры с неожиданными входами и розовыми, за¬литыми солнечными лучами внутренними пусто¬тами. Порой встречаются длинные и острые обла¬ка, спицей ввинчивающиеся в небеса.
Там, наверх)', облака обитают стадами. Стадами же бродят они по небу — чинно, неторопливо и неутомимо перебираясь с одного пастбища на дру¬гое. Каждое стадо живет на своей высоте. У каждо¬го свой оттенок, своя форма и плотность.
У каждого стада есть облако-вожак. Спокойное, пухлое, важное, как чиновник в дорогих перстнях или жирный баран. Оно обычно летит впереди, точ¬но прокладывает путь. Порой передумает, остано¬вится, сольется с остальными облаками и дальше летит уже в другом направлении, а за ним бредет вся остальная масса. Облака жмутся друг к другу, как овцы. Изредка маленькое облако отбежит куда-нибудь от стада, но испугается, повернет и снова метнется в общую сугробистую кучу.
Иногда Тане хотелось одолжить у Пипы фото¬аппарат и поснимать небо таким, каким видела его лишь она. Но всякий раз что-то ее останавливало.
у Тани возникало стойкое ощущение, что это бу¬дет не то. Фотография опошлит небо, вырвет его из контекста бытия. И не только фотография. Все оторванное от целого мгновенно становится ничем. Еще в Тибидохсе она замечала, что морские ракушки и камни, на морском берегу кажущиеся такими прекрасными, в кармане сразу становятся досаждающим сувенирным мусором. То же и фо¬тографии. Снимаешь некий вид — трясешься от окружающей красоты, а в матовом прямоугольни¬ке десять на пятнадцать уже не то. Всякий предмет хорош на своем месте.

Добавлено (26 Июнь 2008, 23:38)
---------------------------------------------
* * *
Пять шестых земного шара сменились наконец одной шестой. Теперь контрабас мчался над кон¬тинентом. Внизу быстро пронеслось несколько компактных и зализанных европейских стран, по¬хожих на популярные германские сувениры — ак¬куратные домики, утопавшие в пенопластовой пер¬хоти заполненных водой стеклянных полукружий.
Золотая нить Ариадны уверенно показывала направление на Лысую Гору. Наметанным глазом Таня определила, что лететь осталось не больше часа. Никакого воодушевления Таня не испытала. Время, когда они с Ванькой и Ягуном носились сю¬да на выходные, а часто и на одну ночь, давно про¬шло.
А какой притягательной, какой желанной пред¬ставлялась ей Лысая Гора в те годы, когда им, уче¬никам Тибидохса, строго-настрого запрещалось бывать здесь, а Поклеп дежурил ночами на стенах бдительно наблюдая за Гардарикой. Но разве не¬правду говорят: что запрещено, то скрыто рекомен¬довано.
В те годы Лысая Гора казалась Тане эдакой жутковатой, но влекущей мистической сказкой. Как живописна она бывала летом! Буйство красок, плеск русалок в озерцах, длинные тени оборотней лун¬ными ночами. К осени Лысая Гора несколько при¬тихала, изредка взрываясь внеочередными шаба¬шами. Виноград, опутывавший деревянные скелеты беседок, снимали только снизу. Сверх}' же зрелые ягоды начинали бродить, и еще издали ощущался пьяный запах мимолетного счастья.
К зиме Лысая гора обесцвечивалась. Только и оставалось, что белизна снега, ржавая влага облез¬лых крыш и желтые маяки голодных волчьих глаз. Учитывая обычный лысогорский бардак и привыч¬ку использовать на всех тяжелых работах мертвых гастарбайтеров, которые сейчас не могли про¬биться из-под промерзшей земли, Лысая Гора име¬ла удручающий вид.
Узкие улочки были занесены снегом, по кото¬рому подагрическими каракатицами пробирались ведуны, экстрасенсы, странствующие сектанты, ведь¬мы и прочая маглочь, преимущественно закутан¬ная в шерстяные платки и шали поверх облезших купеческих шуб и чиновничьих шинелей. Таня за¬метила, что среди шинелей, по большей части древ¬них, особой популярностью пользовались генераль¬ские, с красной подкладкой.
Для самой Тани позолота романтики с Лысой
Горы давно облупилась. Теперь Лысая Гора все ча¬ще представлялась ей тем, чем была на самом де¬ле _ суетливым демоническим муравейником.
Студию зудильникового вещания Таня узнала по ржавой крыше в форме буквы «Г». Расположена студия была неудачно, в низине между складками гор, и ее замело до второго этажа. По этой причи¬не главный вход был скрыт под толстым слоем на¬леди, а альтернативным входом служило одно из окон второго этажа. Два циклопа в бараньих шку¬рах сидели, свесив ноги, на подоконнике и по ле¬дяной дорожке головой вниз скатывали всех, кто им активно не нравился. Практический же опыт показывал, что активно не нравились циклопам все, кто не давал им взятки.
Заметив Таню, ближайший циклоп потянулся было к ней рукой, заросшей до ногтей рыжим во¬лосом, но перстень Феофила Гроттера сверкнул на пальце предупреждающей искрой. Несмотря на свои зашкаливающие габариты, циклоп не был полным идиотом. Спохватившись, он ногтем принялся со¬скребать с плеча Тани какую-то малозаметную со¬ринку, бормоча:
— Ох, как изгваздалась! Аккуратнее надо быть, барышня!
Гробыни в студии Таня не нашла. Там вообще никого не было: ни Гробыни, ни Грызианы, ни опе¬раторов. Студия выглядела заброшенной. Лишь где-то с краю, у тяжелых штор, валялась забытая крышка гроба и стояли две прислоненные к стене лопаты.

Добавлено (26 Июнь 2008, 23:38)
---------------------------------------------
На единственной железной колонне болталась пожелтевшая бумажка, призывавшая:
«Гость! После эфира закопайся сам. Грызиана». I
Судя по нескольким глубоким царапинам ря¬дом на стене, не всем знатным гостям нравилось подобное самообслуживание.
Таня вышла из студии и, ругая полетные бло¬кировки, потащила тяжеленный контрабас к дому Гробыни. Дом она хорошо запомнила с прошлого раза. Массивный, двухэтажный, с решетками на ок¬нах, он некогда, помнится, поразил ее полным от¬сутствием дверей. Таня попыталась использовать заклинание Пр