Почему-то часто так случается, что мы вспоминаем о человеке в момент, когда он сам вспоминает о нас. Или звонит, или едет в гости. Но вот Баб-Ягун о нас не вспоми¬нал, не звонил и в гости тоже не набивался. Он стоял перед зеркалом в комнате у Тани и, закатав рукава, разгля¬дывал свои бицепсы. Щеки у Ягуна были толстые, а вот мускулы не слишком внушительные. Вероятно, Ягуну и самому пришло это на ум, потому что он удрученно спро¬сил:
— Народ, никто не помнит, как мышцы побольше на¬колдовать?
Таня отложила тетрадь с заданиями по теоретической магии. Она вконец запуталась. Сарданапал велел им соста¬вить подробный гороскоп Юлия Цезаря и объяснить все события в его жизни с точки зрения расположения пла¬нет. У Тани же с планетами выходила полная неразбериха. Марс, Юпитер, Сатурн и Венера путались как у нее в голо¬ве, так и на бумаге. Но противнее всех была Луна. Она во¬обще издевалась, подмигивая девочке с расчерченного гороскопа и утверждая, что наиболее благоприятный день в жизни Юлия был тот, когда его зарезали. Идеаль¬ная же совместимость характеров была у Цезаря только с неким лопухоидом по имени Брут.
— Эй, чего все молчат? Я говорю: надувательное закли¬нание кто-нибудь помнит? — нетерпеливо повторил Ягун.
— Забудь об этом! — сказала Таня. — Помнишь, Жикин себе мускулатуру наворожил, как у атланта? Ходил кру¬той, как вареное яйцо! Плечи в дверь не проходили, а через неделю — раз! — сдулся прямо на защите от духов. То-то хохоту было!
— Это не Жикин виноват. Это Поклеп! Он обожает учеников на место ставить. Особенно нас, четверокласс¬ников! Ну погоди, завуч, вот вырасту, стану величайшим магом, встретимся мы тогда в узком переулочке! «Ну здравствуй, — скажу я ласково, — старый мухомор! Кто в юности напустил на меня биовампиров? А психанутого духа? А теперь как насчет экскурсии в мир полтергейс-гов?» — размечтался Ягун.
Однако мысли о мести надолго не задержались у него в голове. Вместо этого играющий комментатор неожи¬данно потребовал второе зеркало.
—А что, ты в одном уже не помещаешься? — ехидно поинтересовалась Таня.
— Издеваешься? — оскорбился Ягун. — Я просто хочу на себя сзади посмотреть. Интересно, сзади я такой же красивый, как и спереди, или меня уши портят?
— Красивый, красивый... — поспешно сказала Таня. Признать Ягуна красивым было проще, чем бегать по зтажу отыскивать еще одно зеркало.
— В самом деле красивый? А этот прыщик на лбу? Ко¬нечно, это всего лишь прыщик, но все же портит он меня или нет? — Разглядывая себя, Ягун прильнул совсем близ¬ко к стеклу.
ДЗИААНГАНГГГ!
Внезапно из зеркала вырвалась рука со скрюченными пальцами. Она пронеслась сквозь Ягуна и втянулась обрат¬но. Внук Ягге побледнел и отпрянул, ощупывая свою голо¬ву. Он никак не мог понять, уцелела она или нет.
— Ты видела, видела? — крикнул он.
Зеркало отразило жуткое перекошенное лицо с рас¬пухшим, точно от хронического насморка, бугристым носом. По ту сторону стекла на трехногом табурете сидел сморщенный горбун со светящимися глазами. Скалясь, он скатал отражение Ягуна и, небрежно скомкав его, точно лист бумаги, швырнул Ягуну под ноги. Снова расхохотал¬ся. По зеркалу пробежала волна. Горбун исчез.
— Что это было? — прохрипел Ягун с ужасом.
—А-а... Безумный Стекольщик... Горбун с Пупырчатым Носом. Он живет там, в зеркале. Ему, видно, надоело, что ты тут вертелся дольше Гробыни, — пояснила Таня.
— Откуда он здесь взялся? — допытывался Ягун. Малютка Гроттер грустно посмотрела на вконец запу¬тавшийся гороскоп, прикидывая, не использовать ли Чукара курачукара.
— Э-ээ... Стекольщик? Ну вообще-то это я его здесь по¬селила. Вызывающим заклинанием, — призналась она.
— Зачем? Тебе нравится этот субъект? — со страхом спросил Ягун.
— Ты что, перегрелся? Кому он может нравиться? Я хо¬тела Гробыню слегка проучить. Она вечно перед зерка¬лом торчит — даже причесаться не дает, — призналась Таня.
— Ты спятила, Гроттер! Он явно из темных духов! Даже хуже... Чур меня, чур! —Ягун с суеверным ужасом смотрел на свое скомканное отражение, таявшее у него под ногами, точно сосулька, брошенная на раскаленную сковороду. Последним исчезло лицо. Новое отражение Ягуна, возникшее в стекле сразу после гибели первого, дрожало, как осиновый лист.
— То-то и оно... Я, понимаешь, когда заклинание про¬износила, не разобралась, что оно из запрещенных. Бурк¬нула наспех, когда на Склеп злилась, а заклинание возьми да и сработай... Да еще не просто — тремя красными ис¬крами!.. Кто мог представить, что Горбун такой навязчи¬вый окажется? Вызваться он вызвался, а уходить не соби¬рается. Да еще пророчествует по ночам... — пожалова¬лась Таня.
—А из стекла он того... не вылезает? — поинтересовал¬ся Ягун.
— Да нет вроде. Скорее всего, он и не может. Вот только руку иногда высунет или голову. Не нравится мне все это...
— А, ну тогда ладно! — Ягун потряс головой, отгоняя наваждение. — Ты же знаешь: я обычно не слишком себя разглядываю. Сегодня особый случай. Должен я был запо¬мнить себя таким на всю жизнь или не должен?
— С какой это радости? — спросил Таня.
— Как с какой? Пятнадцать лет лбу! Через три дня шестнадцать! — гордо сообщил играющий комментатор.
— Кошмар! Я думала, столько не живут! Ты дряхл, как Готфрид Бульонский! — насмешливо сказала Таня. Надув губы, Ягун покосился на Таню.
— При чем тут твой Готфрид? У меня день рождения на носу, почти что юбилей, а про это все забыли. Непоря¬док!
— Ты рано делаешь выводы! Думаю, все еще впере¬ди, — сказала малютка Гроттер.
Играющий комментатор расплылся в широченной улыбке, но, спохватившись, поспешил сделать недоволь¬ное лицо. Но Таню было не провести. Она поняла, что Ягун специально разнюхивал: забыли о его дне рождения или нет.
— Ну так и быть... Посмотрим, что там такое. У нас в Тибидохсе как: сам себе подарок не сделаешь — не пора¬дуешься, — заявил он.
— Ягун, не бабъежничай! — возмутился до сих пор молчавший Ванька Валялкин.
Ванька тоже был здесь: кормил червями и жуками по¬лыхающего всеми цветами радуги жар-птица. Прежний птенец давно превратился во взрослую птицу — да еще такую обжигающую, что взять ее можно было только в толстой рукавице. Правда, воспитанный людьми, жар-птиц толком еще не определился, кто он такой, и избегал общества других птиц, предпочитая общество Ваньки или Тарараха. Большую часть дня он проводил, как на насесте, на плече у Ваньки. Чтобы птиц не обжег Ваньку своим хвостовым оперением, Таня поставила ему на майку боль¬шую заплату из всегда холодной кожи василиска.
Кожу ей переслал с купидончиком Пуппер, который у себя на туманном острове, изнывая от любви, прикончил одно из этих редких пресмыкающихся. До этого времени василиск, никому особенно не докучая, мирно обитал в пыльной подвальной комнате и лишь изредка выползал, чтобы заморозить парочку кошек, таких древних, что, по слухам, они принадлежали еще Джейн Остин и все равно скоро бы умерли своей смертью.
Узнав о гибели василиска, отдел по защите магических животных Магщества Продрыглых Магций выразил Пуп-перу магщественное порицание и оштрафовал его на пол¬пуда жабьих бородавок. Событие это вызвало множество откликов в прессе. Грызиана Припятская даже побывала на месте гибели василиска и сделала по зудильнику спец¬репортаж. Издательство же, специализирующееся на ка-лендариках с Гурпем, выпустило по этому случаю книгу.
Накормив прожорливого жар-птица, Ванька переса¬дил его на плечо Пажу и плюхнулся на кровать Гробыни Склеповой.
Самой Гробыни в комнате не было. Она уже несколь¬ко дней подлизывалась к библиотекарю Абдулле, строя планы охмурить с его помощью Пуппера. Старый джинн знал массу запрещенных заклинаний. Кроме того, по Ти-бидохсу давно ходили слухи, что где-то в глубине его библиотеки скрыты старые книги — такие опасные, что Древ-нир в свое время приказал их сжечь, но хитроумный джинн предусмотрительно укрыл их в безопасном месте, превратив во что-то незначительное.
* * *
После матча с невидимками, когда Таня, спасая Гурия, забила мяч собственному дракону, в ее жизни что-то изме¬нилось, будто кто-то решительно, не спрашивая разреше¬ния, перевернул уже исписанную страницу. Таня отчетли¬во осознавала, что с ней что-то происходит, но не могла понять, что, почему и когда этому наступит конец.
Она менялась, перетекала из чего-то или куда-то — именно таким было внутреннее ощущение — и плохо уз¬навала саму себя. Все валилось у нее из рук. Она даже с горя взялась было за учебу, но и это не заглушало жуткого внутреннего недовольства собой. Недаром Ягге утверж¬дала, что для подростка излишне много копаться в себе — все равно что для взрослого пить горькую.
Внешне же глобальная перемена состояла в том, что Таня ушла из драконбольной команды. Она понимала: Со¬ловей никогда не сможет до конца простить, что из-за ее нелепого, непредсказуемого поступка сорвалась мечта всей его жизни — команда не победила в чемпионате и не получила кубок... В те дни, когда она пыталась возобно¬вить тренировки, довольно часто О.Разбойник, не удер¬жавшись, ляпал что-нибудь в таком духе: «Активнее, ребятки! Атакуйте дракона! Нечего с ним нянчиться, это вам не Пуппер!» Более того, острый на язык Соловей шел даже дальше, и часто можно было услышать что-нибудь вроде: «Семь-Пень-Дыр! Чего ты уставился на меня, как Танька на Гурия? Играй давай, шевелись!»
Разумеется, Гробыня, Жора Жикин, Рита Шито-Крыто и всякие прочие зубоскалы немедленно добавляли к этим шуточкам дюжину своих. Таня не отвечала. Ей все как-то стало безразлично. Она и к шуткам относилась, закован¬ная в броню своего безразличия.
Но все равно какие-то, самые злые шутки проникали под нравственную броню, которая только казалась проч¬ной, и разъедали ей душу. Обидевшись на тренера, Таня ушла. Ушла, даже не поговорив с ним, а просто передав Разбойнику через Ягуна записку. После этой записки она дважды ловила на себе за обедом задумчивый и невесе¬лый взгляд Соловья, устремленный на нее с преподава¬тельского столика. Ей казалось, Соловей размышляет, по¬дойти или нет. Но он так и не подошел. Таня тоже держа¬лась в стороне.
Назло Тане, а может быть, и самому себе, тренер при¬гласил в команду Верку Попугаеву. Всякий раз, стартуя, Верка визжала так громко, что в Тибидохсе дрожали стек¬ла, Попугаева и сама по себе была не прочь повизжать — в данном же случае этот визг был вполне оправдан. Верке достался реактивный пылесос — самый мощный из всех, что можно было выписать в магазине Мага Зины на Лысой Торе. Стоило чуть-чуть перегазовать или произнести не то заклинание, как пылесос немедленно таранил магичес¬кий купол. Именно поэтому Верка летала в шлеме Ахилла и нагруднике Патрокла, а на поле дежурили санитарные джинны. В ожидании своего часа они позевывали, попле¬вывали в пространство и чертили босыми пальцами на песке всякие кабалистические знаки.
Каждый день в четыре часа начинались тренировки, и тогда Таня старалась не подходить к окну или, зная, что это все равно невозможно, силой гнала себя в читальный зал. Там не было окон и вообще мало что было, кроме спертого воздуха, в котором плавала древняя книжная пыль. От пыли щипало в горле и чесались глаза. За стен¬кой подозрительно сморкался и, изобретая проклятья, бубнил что-то себе под нос джинн Абдулла.
Незадолго до дня рождения Ягуна Таня встретила в библиотеке Шурасика. Первый ученик Тибидохса, зане¬сенный в вечный реестр пятидесяти самых значительных ботаников подлунного мира, любил тишину и уединение читального зала, в котором в период между сессиями редко кого можно было встретить. Однако, если Таня пряталась за книгами от самой себя, от собственных чувств и мыслей, для Шурасика библиотека Абдуллы была просто дом родной. Ему единственному из всей школы сумасшедший джинн разрешал ходить между стеллажа¬ми, где ему вздумается, и даже забредать в закрытый фонд.
— Все равно от Шурасика ничего не спрячешь! Он до¬тошный, просто вылитый я! Ненавижу такие мерзкие въедливые характеры и таких кошмарных настырных типов! — рассказывал всем Абдулла, втайне ужасно до¬вольный, что у него появился такой преемник.
К Тане Шурасик относился неплохо. Всегда пересажи¬вался поближе, когда она появлялась в библиотеке, и га¬лантно осведомлялся, не нужно ли ей что-нибудь запи¬сать карандашом. Карандаш у Шурасика был особенный — с грифелем, сплетенным из семи последних солнечных лучей перед полным затмением, — тем самым, о котором упоминается в «Слове о полку Игореве». Заклинания, за¬писанные таким карандашом, не исчезали с бумаги, как это происходило, когда кто-то пытался сделать это гуси¬ным пером или ручкой.
Упомянутый карандаш был из секретных черномагп-ческих запасов профессора Клоппа, безвременно впавше¬го в младенчество. Пару недель назад карандашик вместе с другими сокровищами своего предтечи обнаружил ма¬лютка Клоппик — и променял Шурасику на жвачку с веч¬ным вкусом, которую уже спустя полчаса потерял, попы¬тавшись накормить ею Сарданапалова сфинкса.
Когда Таня отказалась от карандаша, Шурасик прони¬цательно уставился на нее:
— Гроттер, что с тобой такое?
— Да так, настроения нет, — ответила Таня, думая о драконболе.
—АГА! НАСТРОЕНИЯ! Это потому, что ты тайно влюб¬лена в Пуппера! — авторитетно заявил Шурасик. — Если нет, зачем ты спасла его во время матча? Ну провел бы он пару часов в пузе у Гоярына — не расклеился бы. Пупперы, они прочные!
— Что? Я влюблена в Пуппера? Ты больной! Сиди читай, пока буковки не разбежались от такого психа! — взвилась Таня.
Шурасик поправил очки с толстыми стеклами-лупа¬ми — толще стекла были только у Зубодерихи.
— Видишь ли, дщерь моя, психология бессознательно¬го — это совсем не то, что психология сознательного, — ничуть не обидевшись, сказал он, — Профессор Зиг¬мунд...
— Клопп? — поразилась Таня, от удивления прощая Шурасику «дщерь мою». Она и не предполагала, что глава темного отделения еще и литератор.
— При чем тут Клопп? Фрейд! — поморщился Шура¬сик.
— Никогда не слышала. Он белый маг или темный?
— Фи, Гроттер, как ты невежественна! Он вообще не из нашей тусовки... Если и пользовался магией, то чуть-чуть, чтобы женщины не разбежались, Итак, профессор Зигмунд Фрейд убедительно доказал, что многие вещи мы желаем помимо нашей воли. И, в частности, желания наши проявляются в снах... — Шурасик снизил голос до интригующего шепота. — Тебе Пуппер по ночам не снит¬ся? — быстро спросил он.
— Да вроде нет... Ну, может, пару раз! — растерянно признала Таня.
Почему-то Шурасика она не стеснялась. Во всяком слу¬чае, меньше, чем Ваньку или Ягуна. Шурасик был какой-то бесполый. То ли друг, то ли подруга, то ли просто знако¬мый — не разберешь. Но говорить с ним можно было о чем угодно.
— ВОТ ВИДИШЬ! — обрадовался Шурасик. —А что он делал в твоем сне?
— Да ничего особенного. Просто стоял и укоризненно смотрел... — сказала Таня.
— ЭГЕ! А в другом сне? Ты, кажется, говорила «пару раз»... — въедливо напомнил отличник.
— М-м-м... Сейчас вспомню. В другом сне он летел на метле над Тибидохским рвом.
— О, метла! Ров! Это имеет глубинный нравственный смысл! — оживился Шурасик. — Ты хоть понимаешь, что тебе приснилось?
— Не понимаю и понимать не хочу, — сурово сказала Таня.
Шурасик некоторое время пожевал губами, но не ре¬шился ничего вякнуть и пошел на попятный.
— И я не понимаю. Ну метла и метла. Мало ли кому какая чушь приснится? Мне вон вчера кикимора привиде¬лась... Будто она схрумкала атлас звездного неба и распе¬вает скандинавские саги. Вот и я думаю: к чему бы это? У дяди Зиги про кикимору и саги ничего нет. Разве что это какое-нибудь сверхизвращение, — буркнул он.
Минут десять Шурасик, пригорюнившись, молча нави¬сал над столом, не реагируя ни на какие вопросы, а потом, когда Таня уже почти о нем забыла, повернулся к ней и смущенно произнес:
— Послушай... Я хочу сообщить тебе одну вещь... Только поклянись, что это будет между нами. Я так волну¬юсь... Ты первая, кому я об этом рассказываю...
Обычно бледные щеки Шурасика запылали румянцем. Избегая смотреть на Таню, он мял в руках свой блокнотик.
«Только не хватало, чтобы он в меня влюбился! Хотя нет, на него не похоже. Как он может в меня влюбиться? Я же не энциклопедия!» — успокаивая себя, подумала Таня.
— Поклясться я поклянусь. Но без Разрази грому са, — осторожно сказала она.
— Мне хватит обычного лопухоидного обещания. Даещь?
— Да чтоб мне не сойти с этого места!
— Хорошо, — кивнул Шурасик. — Я знаю, что тебе можно верить. Ты не проболтаешься, тем более что я во¬обще-то уже наслал на тебя особый противоболтливый запук. Дело в том, что я... писатель. Непризнанный, но это временно.
— Завидую! А ты уже что-нибудь написал? — испыты¬вая облегчение, спросила Таня.
Шурасик снисходительно посмотрел на нее,
— Разумеется, дщерь моя! Я пишу статьи и посылаю их с купидончиками в «Сплетни и бредни», —заметил он,
У Тани просто челюсть отвисла. Шурасик — и вдруг «Сплетни и бредни»! Гораздо логичнее было бы допус¬тить, что он пишет для еженедельника «Магическое занудство» статьи с названием типа «Декокт из чистого разу¬ма». Шурасик же, пишущий для «Сплетен», был нелеп, как семидесятилетний профессор, готовящий статейку в женский журнал.
— И много уже послал? — спросила она.
— Не слишком. Примерно тридцать статей и восемь¬десят заметок. Правда, мне пока не ответили. А одному моему купидончику даже пригрозили пульнуть в него за-пуком... Но вчера я написал кое-что новое, уж это-то точно возьмут. Хочешь покажу? — Шураспк нервно про¬листал своп блокнотик.
Найдя нужную страницу, он сунул блокнот Тане, а сам с видимым безразличием окаменел в ожидании оценки.
МОЙ ЛЮБИМЫЙ ПРЕДМЕТ
Мой любимый предмет — защита от духов. Люби¬мый он потому, что его ведет Поклеп Поклепыч. Он внимательный и чуткий педагог, который принима¬ет близко к сердцу переживания каждого ученика. А еще я люблю пары Безглазого Ужаса и его Историю Потусторонних Миров.^то очень интересно, особен¬но когда понимаешь, что все, о ком Ужас рассказыва¬ет, уже давно умерли. Вот только мне страшно не нравится привычка Безглазого Ужаса снимать во время уроков голову и заливать весь классе кровью. К тому же однажды он подбросил мне в сумку свои внутренности, и это было совсем не смешно.
А еще я обожаю нежитеведение, потому что его ведет Медузия Зевсовна. Она учит нас повадкам нежи¬ти и заклинаниям против нее. УМедузии Зевсовны в классе 20 учеников. Каждое утро 20 внимательных глаз смотрят на Медузию Зевсовну...
— Мы что, циклопы? Маловато как-то глаз! — удиви¬лась Таня.
— Как маловато? Ничего не маловато! — обиделся Шу-расик.
— Да ты сам посмотри!
—М-м-м... Действительно. Промахнулся слегка... Не придирайся к мелочам, Гроттерша! Писатели такой ерун¬дой не занимаются, для этого есть редакторы! Или читай, или не читай! — обиделся Шурасик.
Решив больше не критиковать юное дарование, кото¬рое со злости могло и сглазить, Таня дочитала статью до конца — она завершалась неумеренным восхвалением джинна Абдуллы, который именовался королем всех джиннов и отцом гуманности, — и машинально перевер¬нула страницу.
С оборота страница была чистой, зато на соседней каллиграфическими, со множеством завитков, буквами, мало похожими на обычный почерк Шурасика, значилось:
И придут они. И будет их четверо. Первый — яростный и гневный, с тремя лицами под золотой вуалью, приедет на черном коне и привезет с собой страх. Другой — справедливый, с серебряной головой и золотыми усами, будет на пылающей колеснице. Оружием же ему служат молот и топор. Третий, благо¬склонный, хранитель стад, властитель всех зверей, домашних и лесных. И будет с ним вол в пшеничном ярме. Четвертый же, страж, с телом птицы и суро¬вым ликом. Никто не скроется от него.
Они придут за тем, что принадлежало им, и горе всем, если не найдут они чего ищут.
—А вот это ничего! Создает настроение. Даже как-то не по себе стало! — одобрила Таня.
— Правда? Где? — просиял Шурасик. Он заглянул Тане через плечо и внезапно точно при¬мерз к стулу.
— Я этого не писал! — побледнев, сказал он.
— Разве это не твой блокнот?
— Блокнот мой. Но писал не я... Откуда это тут?
—А я откуда знаю! Шурасик облизал губы.
— О, я понял: черномагический карандаш! Сегодня ночью мне померещилось вдруг, что я вижу свет и страни¬цы шелестели. Но я думал, это мои подделанные двойки убегают из дневника! Ты же знаешь, я сам ставлю себе двойки, чтобы не возгордиться тем, что я гений! — расте¬рянно сказал Шурасик.
Он впился взглядом в бумагу, но не прочитал и строки, как буквы стали бледнеть и расплетаться. А потом из от¬дельных фрагментов сложились и проступили^вол, молот и топор. В стороне от них, в намеченных черточками вет¬вях толстого дерева, мелькнуло нечто, похожее на крыло большой птицы. Птица, которую так и не удалось разгля¬деть, взлетела. Внезапно лист полыхнул холодным огнем и превратился в пепел. Но только он один—остальной блокнотик Шурасика с гениальным творением про двад¬цать одноглазых учеников остался нетронутым. Хоть сей¬час посылай в «Сплетни и бредни».
— Исчезло! Мне казалось, карандаш Клоппа вообще невозможно стереть. Ты хоть запомнила, что там было? — сдавленно спросил Шурасик.
— Приблизительно, — сказала Таня. Она обманывала. Она помнила все до последнего слова.
—А я даже прочитать не успел! — убито произнес Шу¬расик.
Он начал было приставать к Тане с расспросами, но от любопытства слишком сильно навалился на стол. Стол, и без того перегруженный томами, которые Шурасик ната¬щил со всей библиотеки, рухнул. Опасаясь гнева джинна Абдуллы, Шурасик всплеснул руками п, вскрикивая: «Мо¬лоток! Пол-Тибпдохса за молоток!» — умчался за домовыми.
Таня собрала свои тетради и поспешила уйти до его возвращения.
«Друюй — справедливый, с серебряной головой и зо¬лотыми усами, будет на пылающей колеснице. Ору¬жием же ему служат молот и топор...» — вспомнила она. Малютка Гроттер была убеждена, что буквы исчезли не случайно. Надпись карандашом из семи последних лучей должен был прочесть кто-то один. Для повторного прочтения она явно не предназначалась. И этим одним — или, точнее, одной — была она.
Накануне дня рождения Ягуна Таня, как всегда затя¬нувшая с подарком до последнего момента, спешно раз¬мышляла, что бы такого приготовить для внука Ягге. Ее первой мыслью было преподнести ему выписанный по ка¬талогу манок для драконбольных мячей. Этот манок, если верить инструкции, должен был подзывать мячи в возду¬хе, даже самые шустрые и неуловимые, вроде обездвижп-вающего.
К счастью, перед тем как дарить манок, Таня догада¬лась его испытать. Из манка вырвался кошмарный, леде¬нящий кровь звук. Черные Шторы панически замахали кистями. Лежавший в углу чихательный мяч. оставшийся еще с тех времен, когда Таня была в команде, проснулся и сорвался с места. Стараясь улепетнуть от свиста, он раско¬лол стекло и умчался в неизвестном направлении.
— Ничего себе «подзывать мячи!» Да он их распугива¬ет! — воскликнула малютка Гроттер.
Но если манок и расиупп;а;1 мячи, сушспгювало нечто, что он привлекал. Со всего Тибидохси г, комнату к Тане стали стекаться привилегия. Вскоре их набилось такое множество, что они то и дело проплывали одно сквоз!) другое.
—А где мертвец? — вращая головой, как это никогда не сумел бы сделать живон. поинтересовался поручик Ржевский.
Несмотря на то что, по слухам, упорно распускаемым его супругой, он уже был произведен в капитаны, Ржев¬ский упорно носил прежний мундир и иначе, чем на пору¬чика, не откликался. Зато ножей в спине стало как будто меньше. Да и вообще вид у безбашенного призрака был менее запущенный, чем во время холостяцкой жизни.
— Мертвец, говорю, где? В шкаф его, что ли, спрята¬ла? — недовольно повторил Ржевский.
— ??? — Таня не находила слов.
— Разве ты не звала нас на похороны? Ну мы пришли — дальше что? — продолжал напирать призрак.
— Вы в своем уме? — рассердилась Таня.
— Неужели? А мы слышали похоронный призыв, Такой всегда раздается, когда душа отделяется от тела! — пояснила Недолеченная Дама. Она огляделась и, убедив¬шись, что мертвеца действительно нет, разочарованно вздохнула. — Но если никто не умер, тогда мы полетели, У нас мало времени... Кстати, я не.говорила, что подаю на развод?
—С поручиком?
— С КАПИТАНОМ! А по внутренним достоинствам ПОЛКОВНИКОМ! — веско сказала Дама. —Мы разведем¬ся, разделим имущество (это интереснее всего, потому. что никакого имущества у нас нету), а потом снова поже¬нимся.
—А какой смысл тогда разводиться? — не поняла Таня.
—А эмоции? Ты недооцениваешь эмоции, деточка! Без них жизнь была бы скучна, особенно у нас, у усопших! — укоризненно заявила Дама и медленно просочилась сквозь пол. Остальные привидения печальной вереницей потекли за ней.
Таня задумчиво посмотрела на разрекламированный манок и зашвырнула его под кровать.
— Первое жизненное правило: Гроттер, никогда не заказывай ничего по каталогу! — сказала она сама себе.
Спустя полчаса, запасшись всем необходимым, Таня уже раскатывала по столу в гостиной тесто для пирога Баб-Ягуну. Разумеется, пирог могла приготовить и ска¬терть-самобранка, но это было бы уже совсем не то. К тому же самобранкам не был известен рецепт пирога в шоколадной глазури и с яблочной начинкой, а Ягун пред¬почитал именно такие.
Тане помогала круглолицая Дуся Пупсикова. Из всех девчонок белого отделения она была самой хозяйствен¬ной. К тому же наглый Ягун ей нравился. Не так, правда, сильно, как Пуппер, но Гурий был далеко, к тому же Дусе он никак не светил, а она была девочка практичная. Ма¬лютка Клоппик, невесть откуда пронюхавший о пироге, путался V них под ногами и, в качестве отвлекающего ма¬невра дергая Пупсикову за юбку, пытался стащить банку с повидлом.
Наконец пирог был украшен и посажен в пышущую жаром русскую печь. Проголодавшаяся Таня, пропустив¬шая из-за пирога ужин, нашла на подоконнике тарелку с котлетой и потянулась к ней.
— Эй, чего ты ее лопаешь? Она, во-первых, вчерашняя, во-вторых, холодная, в-третьих, я сам собирался ее съесть! — весело завопил Ванька.
Он только что вбежал в гостиную в отличном настро¬ении и стал показывать самозатачивающийся перочинный ножик, который по его просьбе выковали для Ягуна домо¬вые.
Малютка Клоппик подбежал к печке и быстро отодви¬нул заслонку. Пользуясь, что внимание Тани и Дуси Пуп-сиковой отвлечено Ванькой, он зачерпнул ладонью яб¬лочного повидла, проковырял дыру в шоколадной глазу¬ри и, хикикая, убежал в неизвестном направлении.
— Вот мерзкий профессор! Никогда не ожидала от Клоппа ничего хорошего, даже когда он был главой тем¬ного отделения! — с негодованием произнесла Пупспкова.
***
Когда на другой день вечером запыленный и вымотан¬ный Ягун, вернувшись с тренировки, вошел в гостиную, его уже ждали. Когда к нему устремилась целая толпа, иг¬рающий комментатор опешил и заслонился пылесосом. Ему померещилось почему-то, что его будут бить.
— Шестнадцать лет! Виват! Дергай его за уши шест¬надцать раз! — закричал Кузя Тузиков.
Сколько Ягун ни отбрыкивался п ни вопил, что уши дороги ему как память, отвертеться от школьного обычая ему так и не удалось. Вскоре его оттянутые уши стали еще более пунцовыми и оттопыренными, чем в предыдущие пятнадцать лет его жизни. Потом Ягуна, уронившего своп пылесос, на руках поднесли к столу и посадили на установленный на столе стул. Здесь, на стуле, как на троне, он п сидел все то время, пока ему вручали подарки.
Подарки были самыми разнообразными: шлем с забра¬лом для драконбола, новая насадка на трубу пылесоса, пе¬рочинный нож и целая банка отвратительной слизи кики¬моры — подарок Верки Попугаевой. По ее утверждению, запах этой слизи, нанесенной толстым слоем поверх упы-рьей желчи, отпугивал драконов. На деле же он был так отвратителен, что никто не решался это проверить. Более того, Таня с Дусей Пупсиковой потребовали у Ягуна немедленно убрать эту слизь подальше, чтобы не прово¬нял пирог.
— Ого, какие на пироге дыры! Это так специально за¬думывалось? — обрадовался Ягун.
— Специально. Это чтобы внутри хорошо пропек¬лось, — подтвердила Таня, мстительно отыскивая взгля¬дом малютку Клоппика, явно успевшего побывать здесь еще раз.
Однако Клоппик и не думал удирать от возмездия. Вертясь под ногами у старших, он, жутко картавя, громко прочитал детский стишок, неожиданно и даже совсем не в рифму завершившийся новоизобретенным заклинанием Лицентия поэтика\
Что-то вспыхнуло, заискрило. В воздухе заметались холодные яркие молнии. Все были ослеплены и приня¬лись тереть глаза, что позволило малютке Клоппику ута¬щить связку баранок — один из подарков Ягуну — и скрыться в неизвестном направлении. Малютка явно делал успехи, прилагая все усилия, чтобы со временем вновь стать главой темного отделения.
— Чего-то мне есть хочется! — поигрывая перочинным ножом, деспотически заявил Баб-Ягун.
Он уже начал разрезать прогрызенный вредным ма¬люткой пирог, когда в гостиную неожиданно ввалилась большая группа темных — Семь-Пень-Дыр, Горьянов, Жикин, Гломов, Рита Шито-Крыто и другие. По выраже¬нию их лиц и плохо скрытым ухмылкам Таня поняла, что темные явно намереваются устроить скандал.
Гробыня, видно, заранее приготовившаяся, выдвину¬лась вперед.
— Ну что, Гроттерша, с днем рождения! — вызываю¬ще заявила она.
— Вообще-то день рождения не у меня, — сказала Таня.
— В самом деле? — удивилась Склепова, делая вид, что забыла. — А у кого? У Ягунчика? Ягунчик, лапочка, прости меня! Можно я тебя поцелую?
Гуня Гломов передернулся от ревности. Покачивая бедрами, Гробыня подошла к Ягуну и поцеловала его в щеку. Дуся Пупсикова замигала, с ненавистью уставив¬шись в стену. Похоже было, она вот-вот разрыдается.
—А теперь подарок! Любишь подарки, Ягунчик? Гуня! Поди сюда! Где то, что я тебе дала? — позвала Гробыня.
Гуня Гломов, все так же хмуро глядя на Ягуна, подо¬шел. В руках у него был деревянный лакированный ящик с серебристой монограммой на крышке, чем-то напоми¬навший ящики, в которых два века назад хранились дуэльные пистолеты. Ящик выглядел неплохо, хотя было похо¬же, что ему не одно десятилетие пришлось пролежать в сыром месте или под землей. Во всяком случае, металли¬ческие детали позеленели. Дерево кое-где покоробилось от влаги.
— А что там внутри? — спросил Ягун.
— Да так, подарочек... От всего темного отделения, — томно произнесла Склепова.
Ягун принял ящик у Гуни из рук и хотел открыть его. Но не успел он дотянуться до замка, как Гробыня, непо¬нятно улыбаясь, выхватила ящик из рук именинника и су¬нула его в общую кучу подарков.
— Не надо, лапочка! Это долго! Учти, внутрь можно заглянуть только через год! Запомни — триста шестьде¬сят пять дней — не раньше! Это очень важно! — сказала она и вернулась к темным. — Гунечка, за мной! Пошли до¬едим пирог! Посмотрим, чем эти беленькие попытаются отравить нас на этот раз! — скомандовала Склепова, зани¬мая лучшее место на диване в общей гостиной.

Халявий остался жить у Дурневых, Вначале его пыта¬лись поселить на лоджии, где прежде обитала»Ганя, но в первую же ночь оборотень поднял такой вой и так скреб¬ся в дверь, что больше этот опыт не повторяли. Несчастный же генерал Котлеткпн, которому до рассвета не дава¬ли спать кошмарные звуки явно потустороннего проис¬хождения, наутро едва не впал в расслабление и стал все¬рьез задумываться, не бросить ли ему все махинации и не перейти ли в одну из оккультных сект на должность стар¬шего помощника младшего жреца.
После этого печального опыта на лоджию оборотня уже не выпроваживали, а переселили в одну из свобод¬ных комнат поменьше, которую проще было убирать, когда он превращался в волка. Комната имела крепкую дверь п надежный замок, что для Дурневых было немаловажно. Пипа, все еще сводившая счеты со своими мягки¬ми игрушками, изредка забавы ради бросала одну или две в комнату к Халявию, наутро находя их растерзанными, с выпущенной ватой и выпотрошенным поролоном, а само¬го родственничка бабы Рюхи уныло сидевшим на полу, уже не в волчьем, а в человечьем обличье.
— Совсем, то ись, грустно... Вцепишься — и разочаро¬вание! — говорил оборотень, счищая с зубов вату.
Дядя Герман по утрам уезжал в свою фирму «Носки секонд-хенд». а во второй половине дня в коммерчески!"! банк, с которым давно, еще в бытность депутатом, плотно вел дела. В коммерческом банке он служил чем-то вроде визитной карточки. В его негласные обязанности входило один-два раза будто случайно заглянуть в кабинет к ди¬ректору, когда там бывали важные клиенты.'
Вселяя в их сердца суеверный ужас, одиозный поли¬тик позванивал шпорами н поправлял на лысеющей макушке корону. Дела банка стремительно пошли в гору. «Дойные коровы» банка, даже самые мафиозные, стали тихи и послушны. Задолженности исчезли вовсе. Служба внутренней безопасности банка, прежде занимавшаяся неплательщиками, теперь лишь парковала машины, а ее начальник, отставной полковник органов, меланхолично раскладывал на компьютере вдовий пасьянс.
Первые день-два тетя Нинель не могла спокойно смотреть наХалявия. Стоило ей увидеть его грязные ноги, как ее начинала бить нервная дрожь. Но так было только вначале. Потом она все-таки загнала карлика в ванну, где едва не утопила его в пене, но добилась того, что пахнуть он стал вполне терпимо, а грязь отскоблилась. Однако, пока его мыли, Халявпй выл так душераздирающе, что Айседорка вызвала домовую охрану, заявив, что в кварти¬ре у Дурневых кого-то пытают.
Постепенно тетя Нинель привыкла к оборотню и даже по-своему привязалась к нему. Не прошло и недели, а между ними царило уже полное согласие, вызванное глубинным внутренним родством натур. Дядя Герман на¬чинал СМУТНО ревновать, тем более что Халявпй был отда¬ленно похож на него в профиль. Шелудивый Буняка и Хрипуша внесли-такп свою лепту в их общие гены.
Обычное утро в квартире Дурневых начиналось так. Дядя Герман отвозил Пнпу в школу и уезжал сам, а тетя Нинель сидела на кухне п колдовала что-нибудь на тему диетического завтрака, плавно перетекающего в условно диетический обед. Халявий, бледный после бессонной ночи (ночами он предпочитал выть), притаскивался и уса¬живался рядом.
—А мне что делать? — скучая, спрашивал он.
— Что хочешь! — разрешала тетя Нинель, радуясь хоть такому обществу.
Оборотень скреб заросший щетиной подбородок и капризно требовал:
— Мне, то ись, нужно какое-нибудь несложное, но ус¬покаивающее занятие.
— Какое же, Халявочка? — ласково спрашивала тетя Нинель.
— Ну не знаю... Можно я буду разматывать рулончики с туалетной бумагой? — неуверенно спрашивал оборо¬тень.
Тетя Нинель, приученная своим мужем и не к таким странностям, обычно соглашалась. Она сидела за столом и вкушала индейку с ананасами, а Халявий, примостив¬шись рядышком на табуретке, забавлялся с туалетной бу¬магой.
Аппетит у оборотня был скверный. Есть он мог только вечером, только сырое мясо и в очень небольших количе¬ствах.
— Ну прямо как мой Германчик! — умилялась Дурнева, находившая у своих «мущинок» все больше приятных сходств.
Иногда тетя Нинель отправлялась в супермаркет за покупками, Халявий же оставался в квартире. На улицу он упорно не выбирался, да и вообще у Дурневых нередко складывалось впечатление, что оборотень от кого-то скрывается.
Однако наступил день, когда тетя Нинель убедилась, что ее муж, хотя и имеет свои невинные странности, вроде того, что воображает себя кроликом и спит в сапо¬гах, все-таки выгодно отличается от своего трансильван¬ского родственника.
Как-то около полудня, когда тетя Нинель, только что приехавшая из супермаркета, поворачивала ключ в замке, она услышала серию негромких хлопков. Не понимая, что происходит, она потянула дверь и успела увидеть, как из спальни вырвался холодный белый огонь. Когда он опал, наружу шагнул закопченный Халявий, держащий в руке обугленную упаковку спрей-дезодорантов. Тетя Нинель, женщина широкая во всех смыслах, никогда и ничего не покупала помалу.
— Я Герострат! Я спалил храм Артемиды! — выл Халя¬вий.
Заметив мадам Дурневу, он небрежно швырнул в нее баллончиком и, заламывая руки, возопил:
— Вяжи меня, человече, и скидывай с Тарпейской скалы! Смерть мне не страшна! Это сделал я, безумный Ге¬рострат!
Не слушая его, тетя Нинель метнулась в спальню. Одеяло чадило. На полу валялась ножка от табуретки, превращенная в факел. Ножка почти уже прогорела. Ве¬роятно, безумному Герострату пришлось долго поджари¬вать упаковку, прежде чем он добился желаемого результата. Кожаные кресла пахли паленой дохлятиной. По обоям мечтательно плясал синий огонек.
Предотвратив пожар, тетя Нинель в ярости выскочи¬ла из спальни. Безумный Герострат стоял в большой ком¬нате, задумчиво озирая мебель. Кажется, он соображал:
не стоит ли для верности присовокупить к храму Артеми¬ды парочку построек поскромнее?
Услышав за спиной топот, оборотень обернулся.
— Наконец ты пришел к Герострату, гонец! Долго же ты заставил себя ждать! Знай, я готов принять любую кару, кроме забвения! — возгласил он с надрывом.
Дурнева с перекошенным лицом занесла над его голо¬вой пудовый кулак.
— О, что-то новенькое! — удивился безумный Геро¬страт. — Я думал, меня сбросят с Тарпейской скалы! Что ж, мне все равно! Верши свое черное дело, палач!
Кулак обрушился на макушку оборотня. Разъяренная Дурнева замахнулась во второй раз и... внезапно обнару¬жила, что лежит на полу. Чья-то твердая рука взяла тетю Нпнель за плечо и помогла ей подняться. Халявпй подул на палец, по которому плясали синеватые молнии,
— Мерен, мамуля! Это меня отрезвило! — сказал он. — Но г, следующий раз не надо ударять меня так сильно. Вполне достаточно шлепка книгой или ладонью. Глав¬ное, чтобы он пришелся возможно ближе к макушке. Это принципиально! В другие места можно не бить!
— ТЫ ЕДВА НЕ УСТРОИЛ ПОЖАР! - зарычала тетя Нинель.
— Пардон! Это был, то ись, не я! — возразил Халявий.
—А КТО?
— Полуденный бес, мамуля!.. Трясея, сестра бабкина, горяча была на язык. Сглазила меня ишшо малюткой! — жалея себя, всхлипнул Халявий. —Таперича, бывает, как полдень, он в меня вселяется. Прям сам не соображаю, что творю. Вон и тогда — прихожу в себя, а за мной с ко¬льями да с пулями серебряными уж гонятся! Пришлося, то ись, Темпора моралес говорить да к вам, родненьким, под крылышко перебираться! — виновато пряча глаза, по¬яснил Халявий.
—А этот, полуденный твой, он всегда пожары устраи¬вает? —хмуро осведомилась тетя Нинель.
— Как ему заблагорассудится, мамуля. У беса-то на¬строений много, а под каждое настроение и личность на¬ходится. Когда я Герострат, когда Нижинский', а когда ишшо кто-нибудь... Я уж и не знаю, — пожал плечами Ха¬лявий.
— Отлично! Раз ты не знаешь, так кто знает? И сколько у тебя всего личностей? — с горечью воскликнула тетя Ни¬нель.
Она рухнула на желтый диван с механизмом «гармош¬ка» и, удрученно подперев голову пухлыми ладонями, ус¬тавилась на Халявия. Оборотень мялся, как красная деви¬ца, и ковырял большим пальцем ноги ворс ковра.
' Нижинский Вацлав(1889—1950)—русский артист ба¬лета, балетмейстер. Ведущий танцовщик и хореограф в «Русских сезонах» и в балетной труппе С. П. Дягилева.
— Ты, то ись, имеешь в виду, когда у меня едет крыша? — спросил он, отрываясь от своего занятия. — О, довольно много! Примерно с десяток основных и еще три-четыре таких, что проклевываются время от времени,
Потрясенная тетя Нинель замычала. Она грузно вста¬ла, подошла к бару и, достав бальзам «Счастье домохозяй¬ки», отхлебнула из горлышка.
— Ум-м-м. И сколько из них буйных?
— Таких, когда я становлюсь опасен? Представления не имею, мамуля. Всякий раз после раздвоения у меня про¬исходит выпадение памяти,,, Ну прям как у вас, лопухои-дов, с перепою.
Тетя Нинель пошатнулась. Слабоалкогольное и шипу¬чее «Счастье домохозяйки» вспенилось ей в нос,
—А вот намеков не надо!.. И почему я тебя не прого¬ню? Не выставлю за дверь? — сокрушенно спросила она.
— Судьбоносны, мамуля, судьбоносны... Там на небе ить тоже не бублики сверлят, Это мы тут ничего не знаем, а-они там все знают, обо всем ведают, Так-то, -мамуля, — сказал Халявий, успокаивающе похлопывая тетю Нинель по коленке.
* * *
Через три дня утром тетя Нинель повезла Пппу на ки¬ностудию на пробы. Компания «Мыльница» собиралась снимать сериал по «Дюймовочке» и подбирала юных акте¬ров на главные и второстепенные роли,
— Тебя должны взять, Пипочка! У тебя такое выразительное лицо, такой умный взгляд. Сразу видно, что ты из хорошей семьи. К тому же ты уже успела примелькаться, Совсем недавно журнал «^апсес!!» вышел с твоим фото на обложке, — убеждала дочку тетя Нинель,
— Меня потом два раза останавливали на улице! — плаксиво сказала Пипа.
— А ты как хотела? Антиреклама есть антиреклама. Упал с самолета — учись летать! — Тетя Нинель облизала губы, пытаясь припомнить что-то важное. —Ах да, Пипа! Вот о чем я тебя хотела попросить. Умоляю, не болтай лишнего, а то ты как ляпнешь чего — уши вянут!
— Щас! Прям так и буду сидеть молча! — огрызнулась Пипа. — Пусть попробуют не взять меня на роль — я им эту Дюймовочку да из трехдюймовочки! Паф-паф!
Пипа и тетя Нинель уехали. Примерно через час дядя Герман стал собираться на деловые переговоры. Он по¬брился, побрызгался дезодорантом, надел красный пид¬жак и желтый галстук и уже натягивал сапоги графа Дра-кулы, как вдруг из коридора явственно донесся какой-то
шум.
Халявий, до того спокойно сидевший на ковре, вне¬запно насторожился, сделал умоляющее лицо и на четве¬реньках побежал куда-то. Пожимая плечами, Дурнев, как был в одном сапоге, выглянул в коридор и оледенел. Прямо на его глазах сквозь входную дверь спиной вперед протиснулись двое мужчин. Вероятнее всего, они исполь¬зовали Туманус прошмыгус, но Дурнев-то об этом не знал.
Первый из двух незваных гостей был уже седой, с буг¬ристым носом и узким, точно щель почтового ящика, ртом. Позади него, перегораживая прихожую квадратны¬ми плечами, возвышался атлетический, почти двухметро¬вый верзила с мощными надбровными дугами и неразви¬тым подбородком.
На плащах у обоих погасали красные искры — верный признак того, что они недавно применяли пространствен¬ное заклинание. Заметив дядю Германа, гости приветст¬венно осклабились. Дурнев невольно обратил внимание, что их глазные зубы значительно выдаются вперед.
— Вы Герман Дракула IV? — деловито поинтересовал¬ся седой. — Очень приятно! Нам необходимо поговорить с вами. Не пытайтесь бежать, это бесполезно!
Дико замычав, Дурнев хотел захлопнуть дверь в ком¬нату и схватить шпагу, но опоздал. Узкоротый в тот же миг сунул в проем ногу, а громила подхватил депутата в охапку и, не церемонясь, втащил его в гостиную. Здесь он с размаху посадил дядю Германа на диван, а сам отошел на пару шагов и огляделся.
В гостиной, кроме них, никого больше не было. Халя-вий исчез. Дурнев случайно заметил, что на ковре рядом с маленькой тумбочкой, где тетя Нинель хранила журналы по фитнесу и брошюрки «Как сбросить вес», валяется не¬сколько выпавших газет. Сложно было даже допустить, чтобы взрослый человек забрался в такую небольшую тумбочку. Разве что карлик...
Узкоротый, укоризненно поблескивая слезящимися гриппозными глазками, уселся в кресло и закинул ногу на ногу.
— Перейдем сразу к делу, — сказал он. — Я Малюта Скуратофф, верховный судья Трансильвании и хранитель реликвии. А это Бум. Бум... как бы правильнее выразить¬ся... мой помощник. Он помогает мне в щекотливых мис¬сиях, с которыми я сам, обладая слабым здоровьем, могу не справиться.
Детина ощерился. Что это могут быть за щекотливые миссии, прочитывалось на его физиономии.
— Разумеется. Он отрывает у бабочек крылышки и тас¬кает за вами зонтик, — съязвил дядя Герман, которого бе¬сило, что с ним, председателем, вампиры обращаются так бесцеремонно.
Оба упыря пропустили слова бывшего депутата мимо ушей.
— Господин председатель, давайте сразу уладим все недоразумения! Мы пришли за Халявием. Нам известно, что он скрывается здесь, — напористо продолжал Скура¬тофф.
— В самом деле? А мне об этом почему-то неизвест¬но! —заявил дядя Герман. Он справедливо заключил, что, если бы вампиры точно знали, что оборотень у него, они устроили бы обыск, не пререкаясь.
Бум привстал. Его тупое лицо не выражало ничего хо¬рошего.
— Не отпирайся, умник! Думаешь, как мы сюда попа¬ли? Мы встали точно в его следы, произнесли Темпора моралес и переместились. Нас зашвырнуло на твою пло¬щадку. Чем ты это объяснишь, а? — прорычал он.
Дядя Герман неуютно задвигался на диване, ощутив сырость той самой частью тела, которой думали динозав¬ры. Пипа имела скверную привычку забывать в самых не¬подходящих местах чашки с чаем.
—А, так вот вы о чем?.. Ну и что из того? Да, какой-то странный тип приходил сюда несколько дней назад. Вы¬давал себя за моего родственника. Но я прогнал его, — по¬жимая плечами, сказал Дурнев. Годы политической ка¬рьеры научили его многому: он врал легко, убедительно и влет.
— Это правда? — недоверчиво спросил Малюта Скура-тофф. — Если он здесь, вы должны нам сказать. Это не простой оборотень, иначе мы махнули бы на него рукой. Он очень опасен. Настоящий псих. Он украл у нас одну очень нужную вещь и был приговорен за это к смерти. К сожалению, ему удалось ускользнуть. Но это временно. У нас длинные руки. И не только руки!
Глазные зубы верховного судьи сверкнули, раздвинув губы.
— Вот-вот! — добавил верзила. — Если ты думаешь, ло-пухоид, что он поможет тебе сказочно разбогатеть, ты на¬деешься напрасно. Хотя его магия это и позво...
— Бум! Ты думаешь, что говоришь и кому гово¬ришь? — рявкнул его спутник.
— А мы ему память сотрем. А можно и так, без магии. Подсобными средствами, — виновато пробасил Бум, сжи¬мая и разжимая свой чудовищный кулак.
Дурнев, от которого не укрылась эта перебранка, за¬интересованно навострил уши. Если еще минуту назад он прикидывал, не сдать ли вампирам родственничка, чтобы они благополучно свалили вместе с ним, то теперь его планы изменились. Он дорого бы дал, чтобы узнать, что позволяет магия Халявия.
— А я откуда знаю, где ваш оборотень? Вы что. белены объелись? Вторгаетесь ко мне и прямо с порога начинаете хамить! — плаксиво воскликнул он, уныло поглядывая на шкаф, в котором была спрятана шпага. Интересно, успеет он туда добежать?
Заклокотав от ярости, Бум схватил Дурнева за шиво¬рот и стащил с дивана. Ноги бывшего депутата повисли в воздухе. Шестое чувство подсказало дяде Герману, что из него будут вытрясать пыль.
— Эй, верзила! Только не по носу! Нос у меня сла¬бый! — быстро заявил председатель В.А.М.П.И.Р.
— Спасибо, что подсказал! Именно с носа я и начну! — поблагодарил Бум и размахнулся. Дурнев зажмурился.
— Не смен, Бум! Это все-таки наш председатель! Надо уважать начальство! —услышал он окрик Скуратоффа.
— Настоящим председателем он станет, когда загры¬зет своего первого лопухоида! А пока я его поучу. Я чувст¬вую, что он врет. У него рожа хитрая. Ненавижу хитрые рожи! — прорычал верзила.
— Бум! Я кому говорю? Это не простой лопухоид! В его жилах течет благородная кровь графа Дракулы! Иди ты его отпустишь, или... — В голосе Малюты появилась явная
угроза.
Верзила с сожалением разжал руки. Дядя Герман бла¬годарно рухнул на ковер. Сказав самому себе: «Глазки за¬крывай, баю-бай!», Дурнев растянулся на полу, перевер¬нулся на спину и картинно сложил на животике ручки.
— Я вас в упор не вижу! Вы нули в квадрате, если так обходитесь со своим председателем! — сказал он капризно.
Верховный судья Трансильвании взглянул на меда¬льон, висевший у него на груди. Он был иным, чем у обо¬ротней, с которыми команда Тибидохса некогда сража¬лась на драконбольном поле. Медальон Малюты походил на хрустальный шар, внутри которого находилось пурпур¬ное сердце. А что крошечное сердце было живым, Дур¬нев готов был поручиться. Мертвые сердца не бьются. Это же не просто билось — оно металось внутри шара, словно надеялось разорвать хрустальные стенки талисмана. Ма-люта взял медальон за цепочку и поднял его на уровень своих глаз. То, что он увидел, ему не понравилось. Лицо его скривилось, точно от зубной боли.
— Бум! Ты это видишь? У нас мало времени! Обыщи тут все! Найдешь Халявия — не убивай его! Мы должны уз¬нать, куда он спря... — Малюта с подозрением взглянул на дядю Германа. — Что же ты стоишь, Бум? Оглох? Ищи!
Верзила рывком приподнял стол и заглянул под него. Ничего не обнаружив, он пожал плечами и отправился в комнату Пипы. Последовательно, комната за комнатой, обыскав всю квартиру, он вновь вернулся к Малюте и дяде Герману.
— Никого, шеф! Одна какая-то чокнутая такса. Хотел прибить, но вспомнил, что я с детства люблю собачек. Да и вообще она убежала, — сообщил Бум.
— Ну вот, видите! Я же говорил: никто у меня не пря¬чется! Это вам, молодые люди, урок! Всегда верьте госу¬дарственным чиновникам! — обрадованно заявил дядя Герман,
Внезапно пульс у него участился. Он заметил, что взгляд Бума скользнул по шторам и задумчиво остановил¬ся на тумбочке. Вполне логично предположив, что имен¬но должно теперь произойти, дядя Герман быстро под¬нялся с ковра, пересек комнату и будто случайно загоро¬дил шкаф, находившийся в противоположной части комнаты. Это не укрылось от зоркого верховного судьи.
—АГА! Бум, посмотри в шкафу! — приказал он.
— Эй ты, верзила, даже не думай! Там только вещи! — завопил Дурнев.
— В самом деле? — подобострастно закивал Скура-тофф. — Разумеется, мы вам верим, господин председа¬тель, но все же... Бум, роднуля, делай, что я сказал!
— А ну брысь, лопухоид! С дороги! — прохрипел «род-нуля» Бум.
Вены на его висках вздулись, а глазные зубы выступи¬ли так сильно, что стали похожи на небольшие стилеты. В болоте памяти дяди Германа на поверхность выплыл не то саблезубый тигр, не то камышовый кот.
Оттолкнув самого доброго депутата, гигант распахнул дверцу.
— Ну, посмотрим, кто там есть... Вылезай! А-а-а-а-а-а! В комнате сверкнула белая молния. Отброшенный не¬ведомой силой, Бум грузно рухнул на пол. Бывший депу¬тат исторг радостный вопль. Его шпага, его могучее ору¬жие, была выпущена на волю! Мгновение спустя она уже сняла в руках у дяди Германа, разливая ослепительный свет. Бум п Малюта Скуратофф с ужасом уставились на нее. заслоняя ладонью глаза от ее режущего света. Дядя Герман ощутил, как его цыплячья грудь наполняется му¬жеством. Теперь он был уверен, что справится с десятком вампиров. Что там с десятком! С сотней!
— Шеф, говорил я: не надо было ее вообще посылать лопухоиду! Ни сапоги, ни корону—ничего! — пятясь, про¬хрипел Бум.
— Ты соображаешь, о чем говоришь? Нарушить заве¬щание графа? Знаешь, чем это грозит? Я и так затягивал процедуру передачи, сколько мог, — огрызнулся Скура¬тофф.
Дядя Герман взмахнул шпагой. Вампиры отпрянули.
— Вон отсюда! — приказал Дурнев, добавляя в голос благородного металла.
—Ладно, мы уходим!
Верховный судья снял с шеи медальон и очертил им на ковре мгновенно засиявший круг. Шагнув в него, Бум и Скуратофф запахнулись в плащи и стали быстро вращать¬ся. Красные искры, отрывавшиеся от их медальонов, при¬липали к плащам.
— Мы связаны одной цепью! Запомни навек: в сакраль¬ном мире некто, кого нельзя постичь, стоит за сутью вещей и дергает за незримые нити, — сказал Скуратофф, на мгновение останавливаясь и недружелюбно уставив¬шись на Дурнева.
— Чего-чего? — недоуменно переспросил дядя Гер¬ман.
— Шеф, типа, имел в виду, что мы еще вернемся! Я лично оторву тебе руки и ноги! Только выберу момент, когда ты будешь без шпаги, лопухоид! — очень понятно объяснил Бум.
Произнеся эту вполне определенную угрозу, верзила исчез вместе с верховным судьей. Дядя Герман опустился на корточки и осторожно потрогал ладонью ворс ковра в том месте, где только что стояли вампиры. Он был такой же, как и везде. Мерцающее сияние исчезло.
Дверца тумбочки открылась. Оттуда в листопаде ста¬рых журналов вывалился скрюченный Халявнй. Бедняга, вынужденный сложиться едва ли не вчетверо, теперь никак не мог разогнуться.
— Эти негодяи уже ушли? — воскликнул он картавя¬щим баритоном. — Ни минуты покоя! Я не могу провести ни одной репетиции без того, чтобы эти назойливые по¬клонники не приходили пялиться на меня! Противные! Дягилев, друг мой Дягилев, как мне не хватало твоего му¬жественного плеча!
Дядя Герман ошарашенно заморгал. Не успев под¬няться с ковра, он посмотрел на своего прежде косноязычного родственничка, обретшего вдруг ораторский дар. Лишь несколько секунд спустя, когда антикварные часы, юбилейный подарок «Инвестгазлеснефтьресурси-ничегокромебанка», хрипло пробили полдень, Дурнев понял, что полуденный бес вступил в свое царство.
— Они меня все-таки вычислили, — бодро продолжал Халявий. — Наверняка тут не обошлось без журналистов. Они следят за каждым моим шагом. Вначале я хотел спря¬таться в шкафу, но решил, что это ненадежно. Ты слы¬шал, Дягилев, какую мерзость они говорили про меня? Они законченные дегенераты и завистники! Они всем го¬ворят: «Нижинский — бездарь!» Они думают: я танцую но¬гами! Ногами танцуют посредственности, гении же танцу¬ют сердцем!
— Ты так думаешь? — усомнился дядя Герман. — А мне показалось, они очень милые люди. Особенно Бум. Сразу видно потомственного интеллигента... Ну да ладно, шут¬ки в сторону. Признавайся, что ты украл у вампиров? По¬чему они тебя разыскивают?
— Они просто больные. Наглая озабоченная нежить, не разбирающаяся в хорошей музыке! — категорично за¬явил Халявий.
— Плевать на музыку! Вернемся к факту кражи! — сухо сказал дядя Герман. В его голосе появилось нечто проку¬рорское.
— Ты не веришь мне, Дягилев? Не веришь мне?! Твое подозрение оскорбительно! Моя порядочность не подлежит сомнению! Я даже своей родной маме платил за ее молоко! — На глаза у Халявия навернулись слезы.
Дядя Герман осекся. Последний аргумент его добил.
—Э-э... ладно. Поговорим теперь о воробушках. Как там насчет сказочно разбогатеть? Ты действительно мо¬жешь это устроить, пли это все художественный треп? — поинтересовался он.
Халявий вскочил на табуретку. Только так он сумел опустить свою голову дяде Герману на гшечо.
— А ты хочешь разбогатеть, друг мой Дягилев? — нежно проворковал он.
— Очень хочу! Можно сказать, это мой бзик, — заверил его Дурнев. —Лишняя пара ноликов на счету мне не по¬вредит. При условии, что перед ноликами еще есть ци-фирки.
— Хорошо, — смиренно произнес оборотень. — Да будет так! Я помогу тебе стать сказочно богатым. Я дейст¬вительно способен это сделать.
Дурнев затаил дыхание. Неужели?!
— Раньше я танцевал только для тебя, теперь же я буду танцевать для всех! Мы поедем с концертами по всему миру! — продолжал Нижинский. — Поверь, для меня это большая жертва! Смотри же, смотри!
И оборотень вдохновенно закружился по комнате, вы¬делывая кошмарные па. Валились стулья. Раскачивалась люстра.
— Эй, стой! — закричал дядя Герман, бегая за ним, — А еще что-нибудь ты умеешь? Я имею в виду, еще как-нибудь, кроме как на твоих концертах, мы можем разбога¬теть?
Оборотень с неудовольствием остановился.
— Я танцор! — воскликнул он с негодованием. — У меня есть мое сердце, моя любовь, мои ноги и музыка! II мне противны разговоры обо всем ином! Всего осталь¬ного для меня не существует!
«С этим все ясно. Он ничего не помнит. Придется по¬дождать, пока можно будет поговорить с его основной личностью», — подумал Дурнев.
Он подошел к дивану и поднял опрокинувшуюся чашку. Бывший депутат уже прикидывал, как отреагирует Нижинский, если он попросит его убраться в квартире, и не обидится ли он за это на своего друга Дягилева, как вдруг в замке повернулся ключ.
В комнату ворвалась взбудораженная Пипа.
— Папуль, меня взяли! — заорала она с порога.
— В самом деле? Ах ты, моя Дюймовочка! — умилился председатель неблагодарного общества В.А.М.П.И.Р.
Пипа уставилась на своего папу с таким удивлением, что он мигом раскаялся, поняв, что сморозил что-то не то.
— Разве я сказала, что меня взяли Дюймовочкой? Я буду играть пятнадцатую жабу из свиты!
— О! — удивился Дурнев.
— Да, папулечка! Мы с мамулей учили в машине роль. Вначале я должна сказать: «Ква-ква!», а потом, уже в конце фильма, вот так вот грустно: «Ква-ква-ква»! И вот тут режиссер пообещал, что камера возьмет меня крупно.
— О, друг мои Дягилев! Ты не говорил, что у тебя есть дочь! Но я тебя прощаю: девочка мне нравится... Так начи¬наются все великие карьеры: — прыгая на одной ножке в тщетной попытке изобразить балетное па, одобрил пра¬внук бабы Рюхи, неподражаемый Халявий.

Таня задернула Черные Шторы, чтобы не видеть всей той бестолковой и радостной суеты, которая всегда поче¬му-то предшествует началу драконбольного матча. Идти сейчас на стадион и снова видеть драконов и игроков, стремительными кометами мелькавших внутри купола, было для нее невыносимо. Таня пообещала себе, что ни¬когда больше не будет смотреть драконбол — лаже с три¬бун. Ваньке, Тарараху и Ягуну она наврала, что ей нужно написать на завтра доклад о мировом древе, а то Поклеп давно имеет на нее зуб.
— Это точно. Когда на тебя на каждом уроке натравли¬вают всякую потусторонщину, защиту лучше не запус¬кать. Недаром Поклеп хвалится, что его уроки не прогули¬вают. К нему даже переломщикн на одной ноге из магпункта прыгают — а куда денешься? Духу, когда он будет вселяться, по барабану, освобожден ты от урока или нет! — ободряя ее, сказал Ванька Валялкин.
Но при этом он почему-то смотрел не на Таню, а чуть выше ее головы. Таня, хорошо изучившая Ваньку, поняла, что он ей не поверил. Еще бы — пропустить матч ради ка¬кого-то доклада, который можно написать и ночью! Такое сложно ожидать даже от Шурасика.
Зато теперь, когда все были на драконболе, Таня оста¬лась одна — одна во всем огромном Тибидохсе, не считая привидений. В темнице за Жуткими Воротами, вздыхая, томился хаос. Стены школы для трудновоспитуемых юных магов подрагивали — мелко, но безостановочно. Таня энергично встряхнула головой.
— Ну все! Или писать доклад, или не писать! Чего ты тут расселась, Гроттерша? Марш работать! — подделыва¬ясь под голос своей московской сестрички Пипы, велела себе Таня,
Она решительно села за стол и, щелкнув пальцами, подозвала перо жар-птица. В отличие от лопухоидных ручек и обычных гусиных перьев это перо писало само — нужно было только диктовать.
В книге по уходу за магическими существами (III том, «Птицы и морские гады») ясно значится:
«Хвостовое перо жар-птицы будет верно служить тому, кто спас птицу от смерти».
Таня не спасала птица от смерти —• она лишь кормила его некоторое время, пока Ванька лежал в магпункте. Но, учитывая прожорливость птенца, это, очевидно, зачлось как спасение его жизни.
МИРОВОЕДРЕВО
«Мировое древо —универсальный мифологический образ. Три части мирового древа связаны со всем живым на земле: ветви и вершина — с птицами (сокол, соловей и птица Див), а также с солнцем и луной; ствол — с пчелами и зверями лесными и рав¬нинными; корни — со змеями, ящерицами и бобрами. Все же древо в целом может сопоставляться с челове¬ком — его ногами, туловищем, руками и головой», — продиктовала Таня, заглядывая то в «Мистическую исто¬рию» под общ. ред. Графа Манова, то в «Справочник Бело¬го Мага». Существующий в единственном экземпляре справочник ленился, то и дело превращаясь в «Тысячу со¬ветов молодой хозяйке». Каждые пять минут Тане прихо¬дилось подогревать его искрой и произносить: «Рассла-бонум!»
Сияющее перо жар-птица скользило по бумаге, изред¬ка брезгливо окуная кончик в чернильницу, Внезапно без всякой видимой причины перо замерло и нетерпеливо за¬плясало над пергаментом. От пера во все стороны разле¬тались искристые брызги, точно от шумно открытой бу¬тылки шампанского. Тусклая комната с задернутыми што¬рами разрослась до размеров помпейского цирка. Аскетически заурядная кровать Тани и перевернутый гроб любящей черный юмор Склеповой неуловимо обрели от¬тенок упаднической роскоши. Над ними ухитрился по¬явиться плотный кремовый балдахин, в складках которого могли таиться верные камеристки вкупе с привязчивы¬ми возлюбленными вроде шейха Спири.
Даже скучный скелет Паж предстал на краткий миг молодым и гибким мушкетером с зелеными глазами. Кое-кто из долгожителей — а в Тибидохсе таких было нема¬ло, — возможно, узнал бы воинственного Дырь Тонианно.
Таня некоторое время недоуменно озиралась, пока у нее не мелькнула мысль, что это могут оказаться глюки — относительно безобидные суетливые духи. Еще бы — вся школа, кроме, вероятно, ее одной, была на драконболе. Еще бы шюкам не порезвиться, пользуясь отсутствием
преподавателей.
—Дрыгус-брыгус! — произнесла Таня, вспомнив, что для тюков, если это они, вполне хватит и этого простень¬кого заклинания.
Она угадала. Стоило сверкнуть зеленой искре, как во все стороны прыснули маленькие носатые человечки. Таня успела заметить, что глюков было никак не меньше дюжины. Штуки три расширяли пространство, один сидел на голове у Дырь Тонианно, а остальные бестолко¬во. но радостно носились по комнате, гоняясь за брызгами
света.
«Мировое древо моделирует тройную вертикаль¬ную структуру мира — три царства: небо, землю и преисподнюю. Широкие раскинувшиеся ветви указыва¬ют на север, запад, юг, восток. Увидеть древо во сне: зе¬леное, цветущее — к счастью, сухое — к болезни или смерти...» — собравшись с мыслями, продолжила дикто¬вать малютка Гроттер.
Снаружи сквозь плотно задернутые шторы долетел восторженный рев болельщиков. Таня с ее немалым дра-конбольным опытом догадалась, что только что арбитры выпустили мячи.
«Не понимаю, чему тут радоваться? Подумаешь, какая гениальная находка: мячики, живые ворота, игроки на пы¬лесосах! Фи! Забил мячик — получи несколько очков. Не успел удрать — торчи в желудке у дракона, пока о тебе не вспомнят (если вообще вспомнят). II как я могла убивать на это свое время?» — внушала она себе, боясь сознаться, что больше всего ей хочется сейчас оказаться на поле или хотя бы на трибунах.
Тане почти удалось уговорить себя, что драконбол — это ерунда и не стоит того, чтобы из-за него переживать, но тут под кроватью что-то застучало. Наклонившись, она увидела, что футляр из драконьей кожи подпрыгивает, и поняла, что это контрабас дрожит от нетерпения. И снова вся ее убежденность развеялась точно дым. Захо¬телось распахнуть окно н, вскочив на контрабас, помчать¬ся туда, где шла игра.
Поспешно пролистав «Справочник Белого Мага», Таня обнаружила заклинание для усмирения взбудораженных музыкальных инструментов. Звучало оно как «Настрой-щикус криворукус». Стоило Тане произнести его, как контрабас успокоился и Таня смогла вернуться к поряд¬ком прискучившему ей мировому древу.
«Охраняет мировое древо Симорг. Материальная форма Симорга —хищная птица с лицом человека. В древности Симоргу поклонялись, как стражу одного дерева, рождающего семена всей растительности», — записало перо.
Таня выронила «Справочник Белого Мага». Она вдруг поняла, что только что продиктовала, Страж с телом хищной птицы и человеческим лицом!
За спиной у Тани кто-то расхохотался. Хохот был точно звук разбитого стекла. Девочка обернулась. Горбун с Пупырчатым Носом снова маячил в зеркале, щуря слезя¬щиеся красные глазки, из которых бил пронзительный по¬тусторонний свет. Безумный Стекольщик!
Продолжая трястись от смеха, Горбун поманил Таню к зеркалу. Девочка невольно подчинилась. Тем временем Горбун с Пупырчатым Носом повернулся и, с необычай¬ной ловкостью перебирая тонкими руками, перебрался в правый верхний угол зеркала, где стекло было мутным и точно запотевшим изнутри.
Не понимая, чего хочет от нее Стекольщик, Таня осто¬рожно приблизилась. Зеркало зарябило, дробя комнату и ее собственную фигуру. Горбун, словно уродливый паук, подтягивал к себе паутину с отражениями отдельных предметов, сминал их и, точно обертку, небрежно затал¬кивал за мутный край стекла. Наконец стекло было очи¬щено от всего лишнего. Теперь оно было мертвенным и неподвижным, будто гладь пруда ночью.
Убедившись, что стекло ничего больше не отражает, Горбун довольно осклабился и махнул тонкой рукой. В тот же миг на поверхности зеркального озера возникли фигуры. Похоже было, что они двигаются по берегу, и происходит это не здесь, в Тибидохсе, а где-то далеко.
Первая фигура была на вороном, без единого белого пятнышка, коне. Конь всхрапывал, бил копытом и, каза¬лось, сам боялся своего седока. Три лица всадника были под золотой вуалью, пылавшей так ослепительно, что Тане больно и жутко было смотреть на нее. Она вдруг остро осознала, что, если вуаль упадет, ничто не спасет ее от смерти. Она будет сожжена огнем куда более ярост¬ным, чем драконье пламя.
За всадником, несущим смерть, на огненной колесни¬це ехал другой — светлоликий, с серебряной головой и зо¬лотыми усами. Правой рукой он управлял белыми конями своей колесницы. В левой держал топор. Кроме топора, у него был еще метательный молот.
За огненной колесницей на некотором отдалении двигался третий, безоружный, — невысокий, плечистый, почти до звероподобия заросший бородой, начинавшей¬ся от глаз. В отличие от двух первых третий был пеш. Шаг его был размерен и нетороплив. Казалось, он должен был безнадежно отстать от первых двух, но, напротив, это они оглядывались, словно смутно опасались, что он может опередить их. Рядом с третьим, изредка касаясь хозяина вздымавшимся от дыхания боком, двигался белый вол в пшеничном ярме.
Таня смотрела, потрясенная.
Внезапно что-то мелькнуло в стекле, замутив уже от¬раженные фигуры. Над зеркальным озером, перечеркнув его своей тенью, повисла темная птица с распростертыми крыльями. В первый миг Тане почудилось, что это Мерт¬вый Гриф, но у Мертвого Грифа не было и не могло быть человеческого лица и такого пронзительного взгляда, словно видящего все наперед...
Сложив крылья, птица упала вниз. Человеческое лицо птицы оказалось против Таннного лица.
— Найди и верни то, что украдено у нас! Или гибель всем, правым и виноватым! Мы уже идем — и горе, если наш путь закончится скорее, чем мы получим то, что при¬надлежит нам по праву! Это говорю я, Симорг! — услыша¬ла она не то птичий, не то человечий крик.
В следующий миг Горбун с Пупырчатым Носом уже ползал по стеклу, стирая отражения. Быстро, точно паук, цепляясь за трещины стекла, он спустился вниз, почти под срез зеркала, и, выглянув из-за него, снова расхохо¬тался. Его стеклянный смех брызнул осколками стакана, и все исчезло,
Очнувшись, Таня поняла, что стоит у шкафа и разгля¬дывает в зеркале свое отражение.
Не успела Таня вернуться к докладу, как в склепов-ском шкафу ожил зудильнпк.
— Мамочка моя бабуся! Это я — всеми любимый Баб-Ягун... Матч длится уже почти четверть часа, а я помалкиваю себе в тряпочку! Думали, отделались от моей болтов¬ни, наивные! Просто я плохо закрепил рупор, но сейчас джинны наконец обнаружили его в песке. Одного даже шарахнуло — бедняга не подозревал, что на рупоре стоит блокировка от нехороших слов! А что еще так мучитель¬но хочется шепнуть в рупор, если ты ангарный джинн, но¬чующий в пустой водочной бутылке? Но вернемся к нашим музам... Да-да, наш сегодняшний матч именно с ними — с музами из сборной Греции! Они никогда не были в первой пятерке, но всегда играли стабильно, так что расслабляться не приходится. К тому же прошу заметить, что муз всего девять. Команда упорно играет в усеченном составе. Говорят, в прошлом году профессор Флянг из ка¬рьерных соображений пытался замаскироваться под деся¬тую музу — музу доноса — и влиться в женский коллектив, но его выдали ослиные уши. К тому же он зачем-то подвя¬зал себе крылышки...
В зудильнике что-то захрипело, послышалось шипе¬ние и тот особый, ни на что не похожий звук, который бы¬вает, когда дракон выдыхает пламя. Кто-то из зрителей громко вскрикнул. Некоторое время Баб-Ягун молчал:
слышно было лишь, как ревет двигатель его пылесоса, а сам играющий комментатор сломя голову мчится куда-то.
Прошло немало времени', прежде чем Таня вновь ус¬лышала его голос:
— Прошу прощения, я вынужден был вмешаться. Гоя-рын и дракон муз Пифон едва не разорвали друг друга на сотню маленьких дракончиков. Кажется, в лопухоидных милицейских протоколах это называется «взаимная не¬приязнь». Бр-р! Этот Пифон мне будет теперь по ночам сниться! Кто не видит: больше всего дракон муз похож на чудовищного удава с крыльями, шипами на морде'и че¬тырьмя расходящимися усами. Никогда не встречал дра¬кона, так сильно смахивающего на крылатую змею! Вы ви¬дите, что его чешуя почти не блестит, а точно перелива¬ется? Даже отсюда видно, что она пропитана ядом! Коснешься такой чешуйки, и все — некролог в «Сплетнях и бреднях» обеспечен. Черная рамка и обалденный запах типографской краски за счет редакции... А уж зубки у Пи-фона, я зверею! Они полые внутри, как у гадюки, и тоже ядовитые. По слухам, если засеять этими зубами бороз¬ду — вырастут свирепые воины. А уж тяпнет — сразу пыле¬сос отбросишь. Теперь я понимаю, почему Ягге давала вчера вечером всей команде какой-то вонючий вар! Это было противоядие... Мерси, бабуся! Жаль, что я вылил свою чашку под кровать...
— Что же ты, ирод, делаешь? — пытаясь прорваться на поле сквозь заслон циклопов, всполошилась перепуган¬ная старушка.
— Ты что, бабуся, мне поверила? Да выпил я, выпил! Что я, совсем дурак? Это у меня маскировочное! Вроде как — хе-хе! — Ваньку Валялкина валять! — заметил Ягун.
Играющий комментатор пришпорил пылесос, переки¬нул трубу из одной руки в другую и взлетел к магическому куполу.
— Не завидую я тому, кто не присутствует сегодня на матче! — затарахтел он. — Изведал враг в тот день немало, что значит русский бой удалый... Далее по первоисточни¬ку. Говоря совсем просто: Пифон обвил Гоярына своими кольцами и чуть не придушил. Хорошо, что у Гоярына сильные лапы, а яд на него не действует. Разнимали дра¬конов все — и наша команда, и музы. И даже, кажется, ар¬битр, хотя его схрумкали почти сразу. Толстенький попал¬ся, аппетитный, кто ж откажется?.. Интересно, кому он достался — по-моему, все-таки Гоярыну. Наш старикан своего не упустит!.. Из муз отличились защитницы Поли-гимния и Терпсихора — первый и четвертый номера, — одна на лютне, другая на черепаховой лире. Обе здорово танцуют и гипнотизируют Пифона своими движениями. А из наших здорово проявила себя Катя Лоткова, которая ко всем прочим своим достоинствам еще и хорошенькая...
Лоткова слегка порозовела. Она обожала комплимен¬ты, особенно когда их слышали несколько тысяч зрите¬лей. Однако у Ягуна рядом с бочкой меда всегда была на¬готове и ложка дегтя.
— Правда, некоторые утверждают, что в профиль Катя малость смахивает на утку. Но я думаю, это все врут... Лично мне, скромному и милому юноше, больше нравится ее левый глаз. Он добрее правого и не смотрит на сторо¬ну, — закончил язвительный внук Ягге. Он пользовался случаем сквитаться с Лотковой, которая вчера назло ему отправилась на свидание с Семь-Пень-Дыром.
Недовольная Катя, над которой укатывался теперь весь стадион, что-то шепнула Гоярыну, и тот метко послал в Ягуна огненный плевок. Играющему комментатору пришлось нырнуть под пылесос.
— Вы видели, какие бурные страсти! Меня ЧУТЬ не под¬жарили! Тут никакая жилетка против сглаза не помогла бы! Образумьтесь, люди! Без пяти минут ноябрь на дворе и холод собачий! — завопил он. — Ого! Прошу прощения! Пока я болтал, на поле создалась критическая ситуация. Музы перешли во фронтальное наступление. Сейчас мяч у номера третьего, Эрато, покровительницы любовной поэзии и стихов имени себя... Кто-нибудь понял, что я ска¬зал? Это был таком тонкий намек!.. Эрато шпорит кифа¬ру — да-да, она летит именно на семиструнной кифаре! — и перехватывает пламегасительный мяч из-под носа у Жоры Жикина. Жикнн, разумеется, проморгал. Ему захо¬телось в очередной раз поправить челочку! Вдруг кто-то не заметит, какой он симпатяжка, и в него влюбится на полтонны девиц меньше?.. Но-но, не надо грязи! Согла¬сись, это конструктивная критика!
Удрав от Жикина, чрезмерно разогнавшегося на шваб¬ре с пропеллером, Ягун вернулся к исполнению своих де¬магогических обязанностей:
— Эрато вырывается вперед... Отличный пас Евтерпе, номеру пятому! Между нами, как можно летать на такой крошечной флейте, особенно даме с такими античными формами! Да еще распевать лирические песни!.. А что де¬лать: работа такая! Трудиться музой — это вам не защиту от духов преподавать!.. Евтерпа ловит иламегасительный мяч и уходит на флейте вниз, обыгрывая Риту Шито-Крыто... Тем временем номер второй, Урания — отличный пикирующий телескоп, да и сама очень даже ничего! — круто разворачивается и приближается к Гоярыну сверху, входя в мертвую зону. Пользуясь тем, что дракон ее не видит, она зависает там и ждет, пока ей принесут мячик на белом блюдечке с синей каемочкой... Чтобы не скучать в ожидании, Урания наклоняется и, поправив окуляр, раз¬глядывает в телескоп отдаленные уголки поля... Удоб¬но — и летаешь, и по сторонам смотришь! Прям полный сервис! Может, мне тоже к пылесосу что-нибудь полез¬ное присобачить? Какое-нибудь зубное сверло для осо¬бенно настырных вроде Горьянова?.. Тузиков, чего ты в веник вцепился? Разворачивай Гоярына, стряхни ее! Уст¬роили тут, понимаешь, планетарий у нашего дракона на лысине!
- ЯГУН! ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ РАЗ!.. ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУП¬РЕЖДЕНИЕ! — сердито крикнул академик Сарданапал, сидевший рядом с тренером муз А.Поллони по прозвищу Мусагет.
В отличие от девочек из своей команды, предпочитав¬ших в одежде античный стиль, покровитель муз был одет по-европейски и курил сигару. Рядом с господином Пол-лони с треножником под мышкой крутилась пифия, его секретарша-переводчица, успевшая уже поцапаться из-за какого-то пустяка с Великой Зуби. Сгоряча обе дамы едва не сглазили друг друга, и помирить их сумела дашь Меду-зия. Сам олимпиец в ссору не вмешивался, предпочитая оставаться в стороне. К тому же рядом с Великой Зуби мрачный, аки статуя командора, восседал Готфрид Бу-льонский — бывший Спящий Красавец, а ныне старший воевода Тибидохса, в обязанности которого входило сле¬дить, чтобы в потайные ходы не пробиралась нежить.
На гостевой трибуне коченели на ветру приехавшие на матч со своей командой болельщики муз, в основном нимфы: дриады, нереиды, наяды и ореады. Обитавшие в озерах наяды, а также морские нереиды, по примеру По-клеповой русалки, были все в бочках с пресной или мор¬ской водой, а живущие в кроне деревьев дриады кутались в накидки из опавшей листвы. Носы у всех нимф были красные, а во взгляде сквозило уныние. Кое-кто уже явно жалел, что потащился на такую холодину.
Не мерзли одни только ореады — горные нимфы. Они были привычны к любому климату и теперь отрывались на полную катушку.
—ЯГУН, если еще раз ТЫ! — продолжал грохотать Сарданапал.
— Миль пардон, академик!.. — спохватился Ягун, — Я забыл, что играющий комментатор не имеет права под¬сказывать!.. Это оговаривается пятым пунктом составлен¬ных вами вчера правил, которые вы почему-то написали почерком Поклепа на бумаге с его монограммой... Вы ду¬маете, Кузя Тузиков меня услышал? Ничего похожего. Он чистит уши только каждое третье полнолуние, и то если год високосный, а месяц начинается на букву «а». Апрель там или август... Но вернемся к нашим баранам... К игро¬кам то есть. Пора состригать с них слова для моего репортажа и сплетать из них причудливую повествовательную ткань. Номер шестой, Каллиопа на салпинксе — это такая груба, если кому интересно! — пытается завладеть чиха¬тельным мячом, но ее пока оттесняет Лиза Зализина. Се¬годня Лиза в ударе. Ее часы мелькают в самых разных уголках поля... Ах, мне подсказывают, что у нее просто ку¬кушка улетела и она ее ловит! Но это не меняет сути дела! Какая отличная сегодня игра! Даже резкий ветер с океана
не мешает!..
Таня бессильно пнула дверцу склеповского шкафа. Ей никак не удавалось его открыть и заткнуть зудильник. По¬дозрительная Гробыня наставила столько запирающих черномагических заклинаний, что не было никакой воз¬можности извлечь зуднльник и расправиться с ним. При¬ходилось слушать дальше. И это было тем досаднее, что матч уже начинал ее захватывать.
Таня уселась на пол рядом с упрямым шкафом, опусти¬ла подбородок на колени и стала слушать.
— Евтерпа делает полупетлю! Пас номеру седьмому, Талии. Та ловко набирает высоту и, обыграв Склепову, перехватывает пламегасительный мяч. Вы не смотрите, что Талия все время хихикает. Муза комедии все-таки. Зато ее двойной авлос разгоняется просто мамочка моя бабуся как! Как, вы не знаете, что такое авлос? Какая без¬грамотность! Не знать таких элементарных вещей! Авлос — это барабан, и пусть вам будет стыдно за вашу не¬осведомленность!
— Ягун, авлос — это свирель! — использовав усиливающее голос заклинание, назидательно произнесла с трибу¬ны доцент Горгонова.
— Свирель? — спохватился Ягун. — Неужели? Надо же, действительно свирель! А то я гляжу, что на барабан она совсем не похожа, и внутренне смущаюсь! Просто я по¬смотрел на другую ладонь. Шпаргалки перепутал. С нами, великими, такое случается... Но вернемся к Талии. Забыл сказать: Талия — капитан команды муз. Или, правильнее сказать, капитанша? Но не будем придираться к словам. Из всех муз Талия самая молоденькая. Полигимния и Эрато, правда, тоже ничего. Особенно мне по вкусу Терп¬сихора — а что вы хотели, танцует с вечера и до утра! — как тут не держать фигуру? А вот Клио и Мельпомена — номера восьмой и девятый, одна на бубне, другая на горне — тетеньки ого-го! Не исключаю, что их держат для таранов, тем более что обе играют в полузащите. Из этих двоих я лично больше опасаюсь Мельпомены. Суровая лама! Лицо у нее такое, будто она только что вернулась с поминок и теперь поспешно соображает, не помер ли еще кто-нибудь, чтоб было где поужинать. Все-таки муза трагедии, моя бабуся уж три тыщи лет с ней знакома... Ого! Талия обыгрывает Тузикова, умело обходит Семь-Пень-Дыра и выходит на Катю Лоткову! Лоткова что-то шепчет Гоярыну, и тот выпускает длинную струю пламе¬ни, стараясь не подпустить Талию на дистанцию броска. Но у Талии, по-моему, другие планы. Она уклоняется и де¬лает несколько дразнящих движении рукой, будто собирается метнпь мяч! Нечестно играть в собачку, особенно в таком музейном возрасте! Что за детские фокусы!
Талия обернулась и показала Ягуну язык. Прежде чем ошеломленный комментатор сумел переварить, что муза понимает по-русски, она набрала высоту и дала пас Ура-нии. Та, не теряя времени, спикировала на телескопе к самой голове Гоярына, который в этот миг готовился к очередному огнеметанию, и ловко не то забросила, не то просто сунула мяч ему в пасть.
Погасший Гоярын окутался клубами дыма.
— Три — ноль. Музы делают нас, как младенцев. Одно утешение — идет только двадцатая минута матча! — уныло сказал Ягун.
Опростоволосившаяся Лоткова схватилась за голову и закричала на Кузю Тузикова, отлетевшего слишком дале¬ко от дракона. Замерзшие нимфы радостно завопили. Особенно много брили наяды и переиды, радуясь случаю согреться. Они колотили ладонями по воде и визжали, чем приводили в бешенство поклеповскую Милюлю, ко¬торая была убеждена, что только она одна имеет мораль¬ное право брызгаться и визжать. Дриады и ореады не от¬ставали от нереид и наяд. Некоторые на радостях даже швыряли в тибидохских болельщиков запуками и пакети¬ками из-под орешков.
— Юные нимфетки трескают котлетки! — сердито за-дразнился играющий комментатор, о защитную? жилетку которого с треском разбился запук. — Но-но, нимфеткн! Рано радуетесь! Вот позову дядьку Набока, он вам устроит!
Нимфы притихли. Почему-то все нимфы до дрожи бо¬ятся дядьку Набока, хотя это всего лишь маг-отшельник, живущий, по слухам, где-то на Больших Американских Островах. Поговаривают, правда, что дядька Набок ис¬пользует магию вуду, которая даже опаснее темной, а еще, что именно он злодейски усыпил клонированную овечку Долли. Впрочем, последнее до сих пор не доказано.
Неожиданно Ягун привстал на пылесосе и, козырьком приложив ладонь ко лбу, всмотрелся в какую-то точку.
— А это что еще там такое? Прошу прощения, у меня игровая пауза! — воскликнул он.
Таня, хотя и не могла ничего видеть, догадалась, что Ягун засек неподалеку мяч и попытается догнать его. Взревел двигатель, выплевывая из трубы русалочью чешую, к которой Ягун стал в последнее время добавлять селитру. В майонезе он разочаровался. Тот хлестал из всех щелей и из насадки хромированной трубы, и щеголе¬ватый внук Ягге, обожавший хорошие кожаные комбине¬зоны, в конце игры становился похож на запеченную в ду¬ховке индейку. Особенно сходство усиливалось, когда приправленный майонезом Ягун цеплял на излете струю драконьего пламени.
Зудильник молчал. Некоторое время назад Таня имен¬но этого и хотела, а теперь, вдруг осознала, что умирает от любопытства.
— Ну же, Ягун! Ну! Что ты меня мучаешь, дубина ты стоеросовая? Скажи хоть что-нибудь! — крикнула она и в сердцах, не вставая с пола, толкнула ногой шкаф.
Гробынин шкаф, светившийся от черномагических за¬клинаний, как чаша Грааля, удрученно заскрипел. Он был оскорблен в лучших своих побуждениях. Хотят слушать — пинают, не хотят слушать — тоже пинают. Он-то тут при чем? От такой жизни скоро фальцетом запоешь!
— Эх! Чихательный мячик упустил! — пожаловался зу-дильник. — Нимфы из-под самого носа увели! А все эта Каллиопа на салпинксе! А еще серьезной притворяется! Эпос, то да се, я вас умоляю! А как подрезать и воздушным потоком сбивать — так первая!.. Но вообще-то я и сам ви¬новат: не надо было селитры столько добавлять! Летишь вроде нормально, а потом как полыхнет, и ты как Мюнхга¬узен на ядре... Швыряет непонятно куда! Лучше уж по ста¬ринке — на чешуе да на всяком дрязге. Тише едешь — дальше будешь!..
А. Поллони снисходительно улыбнулся, подмигнул пифии и незаметно потер ручки. Он уже давно сообра¬зил, что его команда имеет на поле серьезный тактичес¬кий перевес.
— Каллиопа... Пас Клио... Пас Талии — она уже у сред¬ней линии... Странно, что пас такой дальний... Семь-Пень-Дыр пытается перехватить мяч, но нарывается на загово¬ренный пас... Уверен, это был Фигус-зацапус! Кто бы мог подумать, что нимфы используют такие приемчики! Жаль! Хотя характер у Пня, между нами, сволочной, игра¬ет он здорово... Скучающие санитарные джинны тянут Пня в разные стороны, оспаривая, на чьи носилки поло¬жить, Пень вопит от боли, отбрыкивается и утверждает, что может идти сам. Все раненые почему-то так утверж¬дают, впрочем, и здоровые тоже... Уф! Наконец-то моя ба-буся наводит порядок! Лишние джинны отогнаны, и Пня уносят с поля, И в самое время, потому что им уже заинте¬ресовался Пифон.
Шпоря пылесос, Ягун помчался спасать свои ворота, на лету отрывисто выкрикивая:
— Талия снимает заговор на мяч п передает пас Эрато... Наигранные тактические комбинации... Блеск... Еще один пас — Евтерпе... Зализина не решается перехва¬тить мяч, подозревая, что он заговорен... Ничего подоб¬ного! Перестраховалась!.. Евтерпа! Прорыв к Гоярыну! Эх, если б не пламегасительная магия — он бы ей показал! Ев¬терпа размахивается — бросок!.. Признаться, отсюда я не вижу, был гол или нет, но, судя по тому, как ревут трибу¬ны и беснуются нимфетки... Да, гол был! Только что сра¬ботало чихательное заклинание. Гоярын поневоле распа¬хивает пасть, словно приглашая забросить в нее еще не¬сколько мячей. Пять — ноль... Да, блестящая игра сборной Тибидохса! Что ты тут крутишься, Горьянов? Все равно никакого от тебя толку! Иди лучше на песочке порисуй палочкой!
Тарарах закрыл лицо руками. Огромный питекантроп всегда очень переживал неудачи команды.
— Эхма! Раньше хоть судьи против нас были! А теперь и судьи наши, и все наше, а толку что? Вот что самое скверное! — удрученно пробасил он.
Соловей О. Разбойник сидел мрачный как туча и все пытался понять, почему сборная Тибидохса, такая сыгран¬ная на тренировках, недавно лишь по случайности не одо¬левшая невидимок, теперь играет так неубедительно. Хотя, если разобраться, он знал причину.
—Внимание, игра продолжается!.. Что это? Трибуны в ужасе замирают! Верка Попугаева, номер десятый, на ре¬активном пылесосе идет на таран Клио п Каллиопы! Какая отвага! Вот уж не думал, что в Верке живет дух камикадзе! Тетеньки музы от неожиданности расступаются, и Попу¬гаева, визжа, залетает в распахнутую пасть Ппфона! Тот глотает ее и облизывается, крайне довольный! Если бы Верка была хоть с мячом, но она, к сожалению, не догада¬лась его захватить... А, я понял! Бедняга просто перегазо¬вала! Мощные пылесосы требуют умелого обращения. О чем, интересно, думал Соловей, когда посадил Верку на этого хромированного зверя? Метлы для нее, что ли, не нашлось? Пуппер Таньке недавно целую связку в подарок прислал!.. П ни одного совка. Эх, десятый номер, десятый номер! Подвел ты нас всех!
Таня вздрогнула. Она сообразила, что, говоря о деся¬том номере, ЯГУН в данном случае имел в виду не Попугае-ву. Десятым номером всегда была она, Таня, и команду подвела она, а не Попугаева. Говоря откровенно, какой спрос может быть с Верки, которая помнит все сплетни за десять последних лет, видит, что лежит внутри закрыто¬го стола, но при этом не в состоянии сообразить, что, кроме ускоряющего, существует и тормозящее заклина¬ние!
Отдернув плотные шторы, Таня услышала далекий гул стадиона. Она ощущала, что буквально разрывается на части. Одна ее половина стремилась туда, на поле, другая же упорно заявляла, что не желает даже думать о дракон-боле. Чего может стоить игрок, усыпивший собственного дракона, да еще в финальном матче?!
Тем временем Ягун, у которого настроение менялось быстрее, чем рожки в автомате Калашникова, восторжен¬но завопил:
— Вы это видели? Восьмой номер сборной Тибидохса перехватывает одурительный мяч! Какая техника! Какой блестящий и смелый игровой почерк! Он обходит Клио на бубне, обыгрывает Каллиопу и умело уходит от столкно¬вения с Мельпоменой, которая, рыдая в предвкушении очередных поминок, несется ему навстречу на своем горне, явно намереваясь протаранить его! Да, восьмой номер — это высокий класс!
Шурасик, заносивший ход матча в свой блокнотик, внезапно перестал писать.
— Погоди-ка! Но восьмой номер — это сам Ягун! Он же про себя говорит! — недоуменно сказал он.
— Ну и что из того? Другого комментатора-то нет! Да, Ягунчик с одурительным мячом — это захватывает. Младе¬нец с гранатой рядом с ним — вторая серия фильмов ужаса, — приятно млея, сказала Дуся Пупсикова.
С начала года она взяла Шурасика под свое покрови¬тельство и всегда садилась с ним рядом. Когда Шурасик ронял ластик или справочник бытовых сглазов, Дуся немедленно их поднимала. В любвеобильном сердце Дусп находилось место для всех — для Ягуна, Пуппера, Шураси¬ка, для каждого там был свой особенный уголок. И всем там было хорошо и просторно.

На другое утро после поражения тибидохской коман¬ды по драконболу, часиков эдак в полвосьмого, Гробыня Склепова сидела на кровати, свесив ноги. Она была в но¬венькой пижаме в мелкую черепушечку, с пуговицами в форме берцовых костей.
На коленях у Склеповой лежал зудильник, по которому она то и дело пускала наливное яблочко. Тане хотелось еще поспать, Громкие звуки зудильника ей мешали, но вбить в голову Склеповой, что на свете живет еще кто-то, кроме нее, можно было только кувалдой. Да и то если бы кому-то захотелось портить такой, в сущности, ценный инструмент.
— Чмоки-чпоки. продрыглики мои! Целую вас в ушки, лысинки и вообще куда попало! Сидите крепко на стуль¬чиках и радуйтесь жизни! С вами Грызианочка Припятская и ее сногсшибательная передача «Последние магвости». Се¬годня в магвостях: странные события в Трансильвании. Магщество Продрыглых Магций всерьез обеспокоено... В лопухоидном мире все чаще применяется магия. Опас¬ные последствия этого явления. Комментарии Бессмерт¬ника Кощеева, представителя Магщества... У дяди Сэма вороны расклевали антикварную магическую дудку — ТУ самую, под которую Нильс водил крыс топиться в озере. Под что же теперь будут плясать остальные народы?.. И наконец, магвости спорта: команда Тибидохса проигра¬ла матч с музами с разгромным счетом, Интервью с трене¬ром муз А, Поллони...
— Класс! Эй, Гроттерша, разувай глазки, про нас гово¬рить будут! — завопила Гробыня.
— Отстань!
— Теперь об этом и о другом подробнее. Маги, живу¬щие в Трансильвании, утверждают, что вампиры в пос¬ледние недели ведут себя престранно. Довольно часто они небольшими группами телепортируют в мир к лопухоидам, нарушая договор между магами и вампирами от 1731 года, запрещающий вторгаться в жизнь лопухондов. Магщество Продрыглых Магций выражает свою обеспо¬коенность этим фактом. О непосредственных нападениях вампиров на лопухоидов говорить пока преждевременно, однако совсем недавно по секретным каналам нам стало известно, что из мира лопухоидов вернулся верховный судья Трансильвании Малюта Скуратофф. По слухам, он встречался с председателем В.А.М.П.И.Р. господином Гер¬маном Дурневым. Встреча проходила за закрытыми дверя¬ми. К сожалению, нам ничего не удалось выяснить ни о самой встрече, ни об обсуждавшихся на ней вопросах, — продолжала мадам Прнпятская, хитро подмигивая с экра¬на зудильника.
Порой у тех, кто не только слушал, но и смотрел на Грызнану, создавалось впечатление, что она подслушива¬ет и подсматривает, что происходит в комнатах у ее зри¬телей. Однако наверняка утверждать это было невозмож¬но. Допускаю, это было просто свойство ее смотрящих в разные стороны глаз, один из которых был к тому же с бельмом, и острого, шмыгающего, всеведающего носика.
— Ого, Танька, какие у тебя родственнички! Прям на¬чальство! А ты сама, часом, не вампирка? А ну-ка покажи тете Склеповой зубки! — потребовала Гробыня.
— Если я покажу зубки, ты не обрадуешься, так что лучше помалкивай в тряпочку! — буркнула Таня.
Она была в том обычном утреннем состоянии, когда спать уже не хочется, но и вставать тоже нет особенного желания. Интересно, это правда, что вампиры телепорти-руют к дяде Герману? Что они, интересно, там забыли? И как на это смотрят Пипа и тетя Нинель? Таня поймала себя на мысли, что не то чтобы скучает по родственникам. но регулярно вспоминает о них. Если разобраться, семей¬ство Дурневых было не таким уж и безнадежным. Хотя и со своими тараканами.
Тем временем Грызиана выслушала комментарии Бес¬смертника Кощеева, быстренько пробежалась по осталь¬ным магвостям и перешла к спортивной части программы.
—У нас в лысегорской студии находится А. Поллони, тренер команды муз. Господин Поллони, разрешите прежде всего поздравить вас с победой. Скажите, могли ли вы предсказать такой исход поединка?
— О, разумеется, — небрежно ответил А. Поллони. — С самой первой минуты. Команда муз — хорошо сыгранная команда, и вчера ей удалось в очередной раз это проде¬монстрировать. Двадцать — один! За всю историю дра-конбола такой счет встречался всего несколько раз.
— Не хотите ли вы сказать, что музы победили благо¬даря вашему чуткому руководству? — спросила Грызиана.
— Право, вы меня смущаете, — зарумянился А. Полло¬ни. — Разумеется, без моего скромного участия здесь не обошлось... Кгхм... Я очень много времени провожу со своими спортсменками. Дневные часы, вечерние, иногда тренировки затягиваются за полночь... Кгхм...
— Спасибо, это очень ценное замечание! — торопливо перебила Грызиана. Она предпочитала, чтобы ее собеседники не звучали дольше ее самой. — Всем известно, что команда Тибидохса переживает не лучшие времена. Со¬всем недавно она проиграла матч с невидимками. Экспер¬ты говорят, в этом матче закатилась звезда Тани Гроттер, бездарной девочки, которую изо всех сил тянули за уши... Вы с этим согласны?
— Ну... Э-э... Не знаю... Возможно, — растерялся А. Поллони. — Мне не хотелось бы говорить про Таню плохо, но, возможно, она найдет себя в чем-то другом.
— Да-да. Есть масса чудных занятий. Например, што¬пать скатерти-самобранки... По себе знаю, это так успо¬каивает! — сладким голосом сказала Грызиана.
«Гадина!» — подумала Таня.
— Как она тебя лягнула, Гроттерша, а? Просто любо-дорого послушать! — обрадовалась Склепова. — И чего она так взъелась? Вспомни, ты когда-нибудь что-нибудь делала Грызиане?
— Да нет, кажется, — сказала Таня.
—Тогда это врожденная черномагическая вредность! Обожаю таких людей! Я сама такая! — умилилась Гробыня, ласково поглаживая себя по рукаву пижамы с черепушками.
Грызиана Припятская еще некоторое время повыти-рала ноги о команду Тибидохса, окончательно смешав ее с грязью, после чего великодушно проговорила:
— Но попытаемся увидеть и что-нибудь позитивное. Есть ли сейчас в сборной Буяна перспективные игроки?
— Отчего же? Разумеется, есть, и даже весьма и весь¬ма... — охотно признал А. Поллони. — Например, Гробыня
Склепова и Жора Жикин играли очень результативно! Кстати, по слухам, хотя я и не разношу сплетен, особенно в прямом эфире, Гробыня —девушка самого Гурия Пуппера.
— Да что вы говорите! — умилилась Грызиана. — Но мы ведь с вами никому не скажем, не правда ли? Глупо вторгаться в юношеские тайны этих двух голубков...
Таня вопросительно уставилась на Склепову, сидев¬шую с крайне довольным видом. Ладно, девушка Пуппе¬ра — это еще куда ни шло, если ей нужен Пуппер — пус¬кай забирает, но что она вчера хорошо играла!
— Эй, это как? С какой это радости он вас похвалил? — спросила она.
— А с такой! Мы с Жориком вчера весь вечер около этого Поллони вертелись. Тарелочки ему подавали, улы¬бались! Реклама! Вот как надо работать, Гроттерша! Учись, пока я жива, — великодушно пояснила Склепова.
Пока Гробыня ставила себя в пример, Грызиана веж¬ливо, но решительно распрощалась с А. Поллони и стала сворачивать передачу.
— Злогодарю вас за внимание! С вами была ваша Грызианочка! Я вас умоляю, не пропустите следующий выпуск «Последних магвостей»! А то — хи-хи! — сглажу на месте! Чмоки-чпоки! Не исключено, что в следующей передаче будет что-нибудь и про вас! Уж я-то все про всех знаю! — сказала она и, двусмысленно подмигнув бельмастеньким глазом, исчезла.
— Все, хорошенького понемножку, Гроттерша! Пора тащиться на лекцию к Сарданапалу. Ваш беленький старичок читает сегодня про мистическую сущность имен. Ты еще не сдохла со скуки? Неужели нет? Я, вообрази, уже! — сказала Гробыня, решительно поднимаясь с кровати.

* * *

Сарданапал махнул рукой, чтобы все садились. Он не любил затяжных приветствий и идиотской муштры, вы¬годно отличаясь этим от Поклепа. Даже к шуму на уроках он относился вполне терпимо, лишь изредка накладывая сглазы на тех, кто совсем уж не понимал по-хорошему. Зато сглазы эти были ого-го какие! Как-то шустрый Жора Жикин весь урок пробегал под партами ящерицей, а у болтливой Попугаевой просто-напросто исчез рот, так что она до самого обеда сидела белая от ужаса, опасаясь, что он так и не появится.
Магический журнал, который Сарданапал принес с собой, быстро отметил всех присутствующих, вскользь огрел Семь-Пень-Дыра и Гломова по затылку и улегся на стол.
— Я уже предупреждал, что сегодня мы будем гово¬рить об именах... Знание чьего-либо имени — огромная от¬ветственность. Особенно если это имя магического суще¬ства или древнего бога. Истинное имя обладает сакраль¬ным значением. Зная его, можно усилить существо, спасти от верной смерти, но можно и навредить, и унич¬тожить. Истинное имя — это ключ к жизни того, кто его носит, — сказал Сарданапал, разглаживая усы.
В другой раз усы наверняка воспользовались бы случа¬ем и обвились вокруг его пальца, как побег дикого вино¬града, но сейчас они были лишены такой возможности. Их удерживал небольшой серебристый зажим с замоч¬ком, расположенный чуть ниже правого уха. Это был осо¬бый патентованный замок Барабаса Карабасова, держаще¬го на Лысой Горе магазинчик «Все для магических усов и бород (дрессировка, уход, запугивание)».
— Именно поэтому древние боги имели столько зату¬манивающих имен, главный смысл которых был в сокры¬тии основного. К примеру, бог Дионис, он же Вакх, он же Бахус, он же Лиэй, он же Бассарей, он же Бромий, он же Эвий... Разумеется, среди прозвучавших имен нет ключе¬вого. Даже Дионис на самом деле не истинное имя... Шу-расик, сколько можно писать? Неужели нельзя запомнить так? Бери пример с Ваньки Валялкина — он даже не знает, где у него перо!
— Почему не знаю? Просто я наложил на него заклина¬ние невидимости! — возмутился Ванька.
Сарданапал задумчиво кивнул.
—Хотел бы я понять, как ты собираешься готовиться к экзаменам по невидимым конспектам. А именно такие у тебя и будут... Но продолжим. Прежде, когда неглупый маг готовился к сражению с более сильным магом или драконом, он старался разузнать его истинное имя. Это, по меньшей мере, уравняло бы их шансы в битве. Закля¬тие на имя применялось как белыми, так и темными мага¬ми, однако по большей части его используют «очень темные маги», или маги-вуду. Такие, как всем нам знакомая Чума-д ель-Торт...
Факелы затрещали. Пламя побледнело; выцвело и змейками потянулось к академику. Верка Попугаева завиз¬жала дурным голосом. Ослепляющее сияние со всех сто¬рон охватило Сарданапала. Казалось, глава Тибидохса — в кольце испепеляющего огня, на который невозможно было смотреть — так он резал глаза. С каждой секундой шар становился все плотнее. Вскоре из него высовыва¬лись лишь старомодные туфли и не менее старомодные чулки. Пожизненно-посмертный глава Тибидохса всегда отставал от моды лет на двести.
— Зовите водяных! Чумиха напала на Сарданапала! Она его уби-ила! — голосила Попугаева.
—Умоляю, не надо никого звать! Я справлюсь сам! Трыгус шипелус форте! — послышался голос из огненно¬го шара.
Полыхнула зеленая искра, и магическое пламя погас¬ло. Обычная форма заклинания была Трыгус шипелус, но в данном случае Сарданапал предпочел усиленную форму. Бессмертный академик вышел из огня невреди¬мым. Разве что его усы слегка потемнели, но теперь бы¬стро восстанавливали цвет.
— Вот вам наглядный пример произнесения истинно¬го имени... Кстати, Чума-дель-Торт — именно такое имя. Истинные имена фактически бессмертны и надолго пере¬живают своих хозяев, —хладнокровно заметил академик.
Гробыня Склепова прищурилась. Ее деятельный мозг быстро переваривал полученную информацию и сообра¬жал, как приспособить ее в бытовом смысле.
— А наши имена истинные или нет? — спросила она как бы невзначай. — Гроттерша там, Ванька Валялкин, Гуня Гломов?
Сарданапал покачал головой.
— Таня, Гробыня, Ваня, Гуня — это не те имена. Их носит слишком много людей в мире, и они давно уже ут¬ратили индивидуальный смысл. Ваши истинные имена со¬всем другие и звучат иначе! Уж можете мне поверить! — веско сказал он.
— В самом деле? И как же они звучат? Как зовут, к при¬меру, Гурия Пуппера по-настоящему? Просто в порядке образовательной информации? — быстро приготовив перо, спросила Гробыня.
Пожизненно-посмертный глава Тибидохса усмехнул¬ся, Его нисколько не обманула простенькая уловка Скле-повой.
— Этого я сказать не могу. Пока не могу, ибо не уверен, что эти сведения будут использованы вами надлежащим образом и во благо. Кто-то из вас, возможно, и придет когда-нибудь к этому, остальные же вполне могут ограни¬читься рядовыми заклинаниями. Ясно, Склепова?
— Ну вот, опять мне не дали пополнить багаж знаний. А я только, можно сказать, прониклась интересом к учебе, — разочарованно заявила Гробыня.
— Еще вопросы есть? — спросил академик.
— Есть, — услышала вдруг Таня свой голос. Сарданапал удивленно посмотрел на нее.
— Да, Гроттер! Я слушаю!
Таня немного растерялась. Она выпалила «есть» не за¬думываясь, хотя, по правде говоря, один вопрос давно уже вертелся у нее на языке.
— Я хотела спросить: Симорг — истинное имя или за¬мещающее?
Глава Тибидохса вздрогнул. Даже его усы, давно без¬успешно пытавшиеся освободиться от зажима, прекрати¬ли свою пляску резвящихся ужей.
— Симорг? Почему именно Симорг? — быстро спро¬сил он.
Тане почудилось, что академик тянет время, будто во¬прос застиг его врасплох.
— Я писала о нем в докладе для Поклеп Поклепыча...
— В каком докладе?
— В обычном школьном докладе. Про мировое древо. А что? — наивно спросила Таня.
Сарданапал определенно испытал облегчение. Во вся¬ком случае, его усы вновь зашевелились.
— Э-э... Странные темы для докладов дает вам Поклеп, очень странные... Да, я вспомнил, Тарарах говорил об этом на матче. Симорг — истинное имя. Но я никому бы не советовал использовать его во вред Симоргу. Симорг — это даже не Чу... —Академик покосился на факелы и бла¬горазумно поправился: — Даже не Та-Кого-Нет. Он гораз¬до опаснее. Симорг — один из тех богов-стражей, кото¬рые некогда правили миром и после смогли избежать за¬точения за Жуткими Воротами. Теперь эти боги уже не у дел, но у них сохранилось еще достаточно сил... Более чем достаточно, чтобы сделать всякое заигрывание с ними смертельной забавой... Даже Та-Кого-Нет никогда не обращалась за помощью к уцелевшим богам, хотя я очень сомневаюсь, что они пошли бы на союз с ней. У древних богов есть свой кодекс чести, кроме некото¬рых, вроде Триглава, для них вообще не существует слова «честь»... Симорг другое дело, он верен слову, но беда в том, что самого мирового древа больше нет и охранять птицебогу нечего... Мир ничем больше не скреплен — он утратил важный, очень важный стержень...
Сарданапал посмотрел на часы. Единственная на ци¬ферблате стрелка прошла уже половину пути, направля¬ясь к белому, неопределенных форм пятну. Это означало, что близится вторая пара — потусторонние миры, или привиденьеведение. Историю потусторонних миров читал Безглазый Ужас собственной персоной. Понятие времени у Ужаса, как у всех привидений, было весьма от¬носительным. Он вполне мог опоздать на лекцию на месяц или даже на год, и ждать его можно было до мор¬ковкиного заговенья. Зато, если по случайности Ужас приходил вовремя, — и горе всем опоздавшим: гнев его был ужасен.
Сарданапал, знакомый с причудами учителя-призрака, ухмыльнулся в бороду.
—А теперь, учитывая ожидающее вас вскоре погруже¬ние в историю потусторонних миров, перейдем к провер¬ке домашнего задания. Как вы помните, на прошлых заня¬тиях мы проходили руны и магию чисел...
— Я, я, я! — выкрикнул Шурасик. — Я хочу! Я все хочу! Академик вздохнул:
— Шурасик, зачем ты тянешь руку? Я же"еще даже ни¬чего не спросил? Может, я ищу добровольцев для консер¬вации слизней?
— Я, я! Я все хочу! — Шурасик подпрыгнул еще выше.
— Ты невыносимый человек, Шурасик. Ты знаешь все на свете. Порой мне хочется сделать тебя главой Тибидох-са, а самому уйти на покой... Ладно, так и быть, иди отве¬чай...
Шурасик выскочил к доске, и полминуты спустя вся она покрылась узором рун и магических чисел. А Шураси-ку не хватало уже места, и он продолжал писать на стене. Класс тихо погружался в объятия Морфея. Всезнающий Шурасик действовал на всех убаюкивающе.
Внезапно Ванька Валялкин толкнул Таню локтем.
— Ус! Смотри на ус! — прошептал он.
Таня увидела, что кончик одного из усов Сарданапала вывернулся и теперь целеустремленно ковыряется в замке своего зажима, используя отскочившую дужку очков как отмычку. Щелк! Замок открылся, зажим отле¬тел, и усы воинственно заплясали, вытворяя самые неве¬роятные вещи. В одно мгновение они довели спокойную бороду академика до бешенства, и она, бросившись в атаку, подобно удавке, обвила шею своего хозяина.
— Ну Барабас Карабасов!!! Ну БАРАБАС! Докараба-сишься ты у меня! — потрясая кулаком, выразительно ска¬зал Сарданапал.

* * *

После занятий, когда Таня, Ванька и Баб-Ягун готови¬лись в читалке к снятию сглаза, а Шурасик, примерно за¬тихнув, на дальнем столике переписывал бисерным почер¬ком «Самые жуткие заклинания, или Двести один способ запугать лопухоида», в читалку примчалась растрепанная Дуся Пупсикова. Выглядела она так, будто в нее вселилось с полсотни духов, и каждый тащил ее в свою сторону.
— Там, там, там!!! — закричала она с порога, размахивая руками, как потерявший флажок стрелочник. От изоби¬лия чувств Дусю переклинило, и она никак не могла объ¬яснить, что же, собственно, произошло.
— Спокойно, Пупсикова! Без паники! Ты отвечай толь¬ко «да» или «нет». Пожар?.. Нет пожара? Нежить напала?.. И нежить не нападала? Предположим самое страшное. От Поклепа русалка уплыла? — допытывался Баб-Ягун.
— Да нет же! ГУГО ХИТРЫЙ НАШЕЛСЯ! Он в подвале, у Жутких Ворот! — обретая голос, закричала Пупсикова и помчалась дальше.
— Что?! Гуго? — охнул Ягун.
Когда Таня, Ванька и Ягун примчались в подвал и про¬тиснулись сквозь невидимую арку, которая со стороны ка¬залась непроходимой стеной, у Жутких Ворот было уже негде яблоку упасть. Охранные циклопы безуспешно пы¬тались сдержать толпу. Лишь когда из трещины в полу вытек Безглазый Ужас, а сверху по винтовой лестнице спустились Поклеп Поклепыч, Медузия и Великая Зуби, ученики отхлынули.
Все увидели, что перед воротами лежит оторванная обложка книги «Проделки белых магов в пересказе
Гуго Хитрого». Рамка авторского портрета была пока пустой, однако ощущалось, что Гуго где-то поблизости. Внутри портрета кто-то возился и шумно вздыхал,
— Кто первым нашел обложку? — строго спросил По¬клеп.
Циклопы засуетились, оглядываясь и подталкивая друг друга локтями.
— Я еще раз спрашиваю: кто нашел обложку? — по¬вторил завуч.
— Давай, Липоня, выходи! Чего уж тут! Начальство требует, ежели так! —загудели циклопы.
Смущенно ковыряя пальцем в носу, вперед протиснул¬ся здоровенный циклоп с узловатой дубинкой. Пересту¬пая с ноги на ногу под пристальным взглядом Поклепа, Липоня сбивчиво забормотал, что у них потух костер, а его послали поискать чего для разжига. Он пошел и видит, картонка лежит, он картонку и захватил...
— Чтобы, значит, не просто так ей валяться! — заявил он, в поисках одобрения поворачиваясь к товарищам.
Другие циклопы закивали, зашумели, подтверждая, что картонкам просто так валяться не дело. Нехорошо это, когда картонки валяются, непорядок, подозрительно даже... Им, служилым, этого никак допускать нельзя.
— А как я ее сюды принес, стал угли раздувать, — уже смелее продолжал Липоня. — Только, значить, я ее к угольку, а она как завопит... Ну мне это сразу не пондравилось! Тута я ее снова к огню, а она давай орать благим матом!.. Тут уж и дружки мои пришли! Я им рассказал, как чего, и им это тоже не пондравилось... Стали мы, значить, исследовать, нет ли тут в картонке какой измены...
—Дальше я сама... —холодно оборвала Медузия, вста¬вая рядом с Поклепом. — Сюда собралось целое стадо тупых циклопов, и все забавлялись тем, что совали облож¬ку в огонь и слушали, как она вопит. Не так ли?
Циклопы снова зашумели, твердя, что, когда картонка визжит, это не дело. Сегодня картонка визжать будет, а завтра нежить придет и все тут позавоевывает к чертям собачьим... Им, служилым, это позволять не дело.
— Ваши выводы меня не интересуют! Меня интересу¬ют факты! Что произошло после того, как вы совали об¬ложку в огонь? — спросила Медузия.
Опасливо и одновременно укоризненно косясь на ши¬пящих у нее на голове змей, Липоня вытер рукавом нос.
— А то и было... — плаксиво сказал он. —Не успели мы, значить, разобраться, как чего, появляется откуда ни возь¬мись маленький такой призрак в паричке — злой, блин, прям как нежить, и как шарахнет нас заклинанием! Мы точно кегли разлетелись! Не ндравится мне такое обра¬щение, ой не ндравится! Вон какая гуля под глазом!.. Ну тут уж мы наверх послали... Сообчить, значить, по началь¬ству!
— Достаточно. Все остальные детали вашего повест¬вования, будьте любезны, оставьте для пересказа потом¬кам. Еще один вопрос, на этот раз последний. В каком месте вы подобрали обложку? — строго спросила Меду¬зия.
— Да разве упомнишь... Да только не здесь это было, не в Тибидохсе... Кажись, в ближайшей рощице у пру¬да... — с облегчением сказал Липоня, решивший, что гроза миновала. Но на самом деле она только начиналась.
— В РОЩИЦЕ У ПРУДА? Ты хочешь сказать, что рубил дрова для костра в Заповедной Роще? — так и взвился По¬клеп.
Липоня так перепугался, что уронил себе на палец ду¬бинку. Хотя он был втрое выше низенького завуча, но, как и остальные циклопы, боялся его до дрожи. Смешно было смотреть, как Поклеп наступал на огромного цикло¬па, а тот пятился, сметая всех на своем пути и даже не за¬мечая этого.
— Ты хоть представляешь себе, что такое Заповедная Роща и что случилось, когда в последний раз там срубили дерево? И что это было за дерево! Что у тебя в голове? Студень? Сплошная кость? — клокотал Поклеп.
Великая Зуби оглянулась на настороживших уши уче¬ников и, подойдя к Поклепу, мягко коснулась его локтя.
— Лучше не надо теперь про Заповедную Рощу. Тут дети. Меньше знаешь—лучше спишь, — негромко сказа¬ла она.
Опомнившись, Поклеп остановился и махнул рукой, показывая, что Липоня свободен и вопросов кинему боль¬ше нет. Циклоп, радуясь, что все закончилось благополуч¬но, нырнул в толпу своих дружков.
— Ну, как я держался? Как я этих магов прищучил? — неуверенно спросил он,
— Да уж! Прям с грязью смешал! Пущай знают наших! — подбодрили его остальные.
Липоня просиял и, на глазах восстанавливая душевное равновесие, отправился подбирать дубинку.
Таня видела, как Великая Зуби осторожно присела на корточки возле обложки и постучала по ее краю пальцем,
— Гуго, ты здесь? Выходи! — сказала она. Внутри кто-то завозился. Однако выходить обижен¬ный Гуго отказался наотрез. После пяти минут упрашива¬ний он снизошел лишь до того, что высунул сквозь рамку руку и вывесил табличку: «Не беспокоить! Я на рестав¬рации!»
Ученики захихикали, видя, что Великая Зуби потерпе¬ла фиаско. Но та, как видно, отлично знала, как обращать¬ся с не в меру зазнавшимися призраками. - — Прекрасно! Если у тебя нет времени, разумеется, мы не станем тебя тревожить, — спокойно произнесла Зуби. — В таком случае джинну Абдулле следует сказать, что остальную часть книги он может выбросить... Он давно утверждает, что это графомания.
— ГРАФОМАНИЯ? ДА КАК ЭТОТ АБДУЛЛА СМЕЕТ! САМ ГРАФОМАН! ПРОКЛЯТИЯ СТИХОТВОРНЫЕ КРОПА¬ЕТ, БЕЗ ДАРЫ —завопили внутри обложки.
Зубодериха тонко улыбнулась.
— Зачем же так сразу рубить сплеча? У Абдуллы есть неплохие строфы, это всем известно. А вот у тебя в книге, он утверждает, нет ни одной правдивой истории. Он даже предлагает переименовать ее в «Художественный бред белых магов во вранье Гуго Хитрого»...
— БРЕД? Я ЕМУ ПОКАЖУ БРЕД! НЕСИТЕ МЕНЯ К ЭТОМУ АБДУЛЛЕ НЕМЕДЛЕН-Н-Н-НО-0! - дурным голо¬сом завопил честолюбивый автор.
Мгновение спустя Гуго Хитрый выскочил из обложки наружу. Нельзя сказать, чтобы за время, пока он был похи¬щен, внешность его сильно изменилась. Он был такой же толстенький, с круглой, как блин, физиономией и вздер¬нутым носом. От возмущения его напудренный парик сбился на сторону, открыв самую блестящую из всех лысин мира. В пухлых ручках у Гуго была древняя алебар¬да, которой он потрясал, представляя угрозу не столько для окружающих, сколько для самого себя.
— ГДЕ ЭТОТ АБДУЛЛА? Если он мужчина, пускай за¬щищается! Я ему продемонстрирую разницу между гра¬фом, графином и графоманом! — вопил он.
—Я пошутила, Гуго!.. Прости меня! Мне только хоте¬лось выманить тебя на свет божий. Это простительно. Мы так скучали, — мягко сказала Зубодериха.
— Пошутила? Так ты пошутила? — озадачился при¬зрак.
— Само собой... На самом деле Абдулла не говорил о тебе ничего дурного. Он даже сказал, что часто читает твою книгу по вечерам. Его, темного мага-вуду, ничто так сильно не утешает, как то, что белые маги тоже способны на сомнительные штучки. К тому же книга написана пре¬красным языком, как он утверждает.
Гуго Хитрый мигом остыл и стал запихивать алебарду обратно в рамку.
— Он в самом деле так сказал? — смягчился он. — Хм... Ну вообще-то его стихотворные проклятия не так уж плохи... Некоторые очень даже ничего... Ладно, я беру свои слова обратно.
— Пропустите меня! — потребовала Медузия, до сих пор стоявшая в стороне.
Ребята расступились. Доцент Горгонова присела ря¬дом с Гуго, терпеливо дожидаясь, пока смешной призрак расправится со своей алебардой.
— Гуго, тебе не кажется, что ты должен кое-что про¬яснить? — спросила она.
— О, все, что угодно! — великодушно согласился при¬зрак.
— Кто тебя украл?
— Вопрос, конечно, интересный. Но на самом деле тут не" один вопрос, а целых три! Первый: кто? Второй: зачем? И третий: с какой радости он меня вернул? И ни на один я не могу ответить. Могу только предположить, что это было далеко не случайно! Возможно, в этом сокрыт некий мистический, я бы даже не побоялся сказать, сак¬ральный смысл... — важно надувая щеки, сообщил Гуго Хитрый.
— Но хоть что-то ты знаешь? — разочарованно спроси¬ла Медузия.
— Разумеется! — похвастался Гуго. — Я знаю самую кучу разных вещей. Две тысячи семьсот два заклинания наизусть и еще около десяти тысяч со шпаргалкой! Впе¬чатляет, не правда ли? Еще я могу выбросить "две подряд зеленые искры (но не более того), протиснуть здоровен¬ного верблюда сквозь игольное ушко, выпить море и пеш¬ком дойти до центра земли...
— Гуго!!! Мы обыскали весь Буян! Не пудри мне мозги! Где ты был? — рявкнул Поклеп.
—Я и не собирался пудрить! — обиделся призрак. — Меня схватили и нагло вырвали из книги. А что было потом, я не запомнил. Знаю только, что обложка лежала в темном месте. Но сыро там не было, это точно... Мне было скучновато, и я баловался с ребусами и всякими ло¬гическими загадками. Составлю загадку, сотру себе память и ломаю голову, как и чего... Не правда ли, недурно приду¬мано? А потом в одно прекрасное утро я проснулся и обна¬ружил, что вокруг уже светло. «Ого, Гуго, да тебя подбро¬сили в Заповедную Рощу! С какой это, интересно, радос¬ти?» — сказал я сам себе. Там я пролежал пару дней, пока меня не обнаружил этот милый одноглазый субъект с ду¬биной и не стал совать в огонь.
И это было все, что удалось выяснить. Ни о чем дру¬гом Гуго либо не знал, либо по какой-то причине не желал распространяться. Толпа, собравшаяся у Жутких Ворот, стала понемногу рассасываться. У всех были свои дела, к тому же вот-вот должна была начатьсятрениров-ка по драконболу.
Медузия подобрала обложку и пошла к винтовой лестнице. Жуткие Ворота затряслись. Слепой и глухой, но всевидящий и всеслышащий хаос заухал, застонал, захохо¬тал, завыл на тысячи разных голосов.

На рассвете Таня проснулась от неясного назойливого бормотания, звучавшего у нее в ушах уже около получаса. Вначале — сквозь сон — она подумала, что это бормочет Безумный Стекольщик, часто оживлявшийся перед рас¬светом, но после различила, что голос был женским. Но даже не это заставило ее стряхнуть остатки сна, а горячая восковая капля, упавшая с чьей-то свечи ей на шею.
— На море-окияне, на острове Буяне, есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый, под тем камнем со¬крыта сила могучая, и силе той нет конца. Выпускаю я силу могучую на ту на красную девицу... тьфу, тоже мне красна девица... да на Татьяну... с каких это пор я Гроттер-шу по имени называю?.. сажаю я силу могучую во все сус¬тавы и полусуставы, во все кости и полукости, жилы и полужилы, в ее очи ясные, в ее щеки румяные, в ее ноги резвые... Жги ты, сила могучая, ее кровь горючую, терзай ее грудь белую, поворачивай ты ее сердце кипучее да на любовь к красному молодцу Гурию да свет Пупперу.... Слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь. Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщипет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучую не ув¬лечь...
Осторожно приоткрыв глаза, Таня увидела Гробыню, которая, наклонившись над ней, быстро читала заговор по толстенной книге. Свеча, которую она держала в руке, бросала на ее смуглое лицо зловещие отблески. Склепова так увлечена была чтением, что не заметила того, что Таня проснулась.
В первый миг Таня хотела выхватить у нее книгу, но, передумав, решила поступить умнее. Она вновь закрыла глаза и, притворяясь спящей, выставила блок Зависникус обломатим, отменяющий действие любой направлен¬ной против нее магии. Теперь Склепова могла ворожить сколько ее душе угодно. Могла даже вскипятить искрами-Мировой океан: все равно от этого не было бы никакого толку.
Правда, зеленую искру пришлось выпускать под одея¬лом, чтобы Склепова не увидела вспышки. Запахло пале¬ной шерстью. Гробыня, не понимая, откуда взялся этот запах, брезгливо поморщилась.
— Вечно от Гроттерши несет всякими магическими ка¬нарейками и горбунками! Просто невозможно жить с этой грязнулей в одной комнате! — проворчала она. — Ладно, с этим разобрались... Одно темное заклинание хо¬рошо, а два лучше... Где там я это записывала?
Гробыня перевернула свою кровать и, некоторые время порывшись под ней, извлекла толстую кусающуюся крысу.
— Еще раз меня не узнаешь — хвост узлом завяжу! Своякислмякис! — шепнула она, красной искрой превращая крысу в записную книжку.
Это была та самая секретная Гробынина книжка, в которую она заносила самые важные заклинания из запре¬щенных и вызубривала их наизусть. Никакими другими за¬клинаниями Склепова принципиально не загружалась, считая, что от того, что не удосужились запретить, все равно не будет толку.
— Кажется, я это где-то в конец засунула... Ага, вот!
Гендель, грекус и Сенекус, Джонсон, Фрейдус, Цицеронис, Фихте, Лейбниц и Бэконис, Кришнамурти, Льюис, Фромм, Кант, Спиноза и Платон. Вы вставатум, пробуждатум, Гроттер Пупперос страдатум, Встрескус поушус ломатум, Мозгопудрис, убеждатум, Страстью со свету сживатум!
Гробыня трижды повернулась на пятках, каждый раз выбрасывая по одной красной искре. Потом испытующе взглянула на Таню, спрятала записную книжку и, дунув на свечу, негромко сказала себе:
—Уф! Ну если теперь Гроттерша не влюбится в Пуп-пера, я прямо даже не знаю, что и делать! Разве только магфиозного купидона звать. Да только что толку — этот дуралей все равно с двух шагов промажет!
Склепова улеглась, поворочалась в темноте, сладко зевнула и почти сразу заснула. Черные Шторы немедлен¬но с жадностью протянулись к изголовью ее кровати и, осветившись голубоватым потусторонним сиянием, при¬нялись отражать всякую ахинею. Пуппер, испуганно оглядываясь, удирал по лесу. За ним на гигантском попугае ле¬тела Верка с целой сумкой драконбольных мячей. Спаса¬ясь от Верки, Пуппер, сам того не замечая, приближался к дереву, на котором с удочкой сидели Гробыня и Гуня Гломов и готовились подцепить Пуппера блесной...
— Давай, Гунечка, давай! Не проворонь его! Пуппер нужен мне живым! — распоряжалась во сне Гробыня, го¬рячо и внятно обращаясь к подушке.
Таня лежала в постели, смотрела на светящиеся Шторы и размышляла о том, как ей повезло. Не проснись она случайно и не успей произнести Зависникус обломатшл, теперь она была бы влюблена в Пуппера и не нахо¬дила бы себе места от любви. Зачем это нужно было Гробыне? Чего она этим добивалась?
Внезапно у нее мелькнула догадка. Спиритический сеанс! Чума-дель-Торт сказала: тот, кого по-настоящему полюбит Таня Гроттер, предаст ее! Вот Гробыня и доду¬малась, чтобы она полюбила Гурия, а тот бы ее предал! Простенький такой план, но не лишенный смысла.
Решив, что спускать Склеповой все без разбору не стоит, Таня скользнула взглядом по комнате. В предрас¬светной серой дымке на своей подставке у шкафа томил¬ся Паж.
— Несчастный Дырь Тонианно! Устал на подставочке? Наверное, хочется полежать? Атыс-батыс-крутипеда-лис\ — проворковала Таня, выпуская зеленую искру. Это было двигательное заклинание, предусмотренное как раз для похожих случаев.
Скелет пришел в движение. Скрипя костями, он со¬скочил с подставки, перебрался под одеяло к Гробыне и улегся на спину, ласково положив ей на плечо свой череп. Тут двигательная магия иссякла, и Паж замер.
— Конечно, я поступила нехорошо!.. Просто, можно сказать, недостойно белого мага... С другой стороны, разве не приятно будет Гробыне, проснувшись утром, об¬наружить рядом своего романтического друга? — сказала Таня.
— Пуппер, отодвинься! Сначала счет в банке, а потом целоваться! — пробормотала сквозь сон Гробыня, отодви¬гая плечом скелет.
Прежде чем заснуть, Таня некоторое время созерцала Черные Шторы. На них Гуня Гломов лихо отплясывал ка¬зачка, а Жора Жикин и подцепленный блесной Гурий, ис¬полняя оперные арии, обмахивали Гробыню турецкими опахалами на длинных ручках, явно отпиленных у метел.

* * *

Наутро, вспомнив о трещине на стекле и угрозе Три-глава, Таня поняла, что обязательно должна с кем-нибудь посоветоваться. Но вот с кем?
Идти сразу к Сарданапалу или Медузии она не реши¬лась. Великая же Зуби была настолько влюблена в своего Готфрида, что даже на уроках вместо обычных сглазов у нее получались огромные букеты только что срезанных роз. Купидончики летали вокруг Зуби целыми крылатыми табунами. Пухлые карапузы пользовались моментом и вы¬прашивали у смягченной Зуби вафли, конфеты и пирож¬ные. М-да, едва ли Великая Зуби вообще была в состоянии отчетливо воспринимать реальность.
Пойти к Ягге? Эта идея была уже лучше, но все равно раньше, чем о Ягге, Таня вспомнила о Тарарахе. К нему она и отправилась вскоре после обеда. Ванька уже был у Тарараха. Он держал, а Тарарах промывал и смазывал раны большой яркокрылой птице с человеческим лицом.
— Ишь, гарпии проклятые! Вот доберусь я до вас! — грозил питекантроп гарпиям, которые с неприятными криками мелькали за витражным стеклом.
— Хорошо, что ты пришла! Прогони гарпий, а то у Ваньки руки заняты! — обрадовался Тарарах, заметив Таню.
Она распахнула окно и выпустила несколько зеленых искр. Отвратительно крича и роняя на лужайку под баш¬ней вонючие кляксы помета, гарпии унеслись к лесу.
Таня готова была поклясться, что в лесу гарпии найдут высохшее дерево, рассядутся и будут сварливо переруги¬ваться, если, конечно, случайно не обнаружат хорошо по¬лежавшую падаль. Тогда они обязательно устроят пирше¬ство, а к ним примажется Мертвый Гриф с его порази¬тельным нюхом на смерть. Долгое время Мертвый Гриф пропадал невесть где, но недавно появился вновь. Тара¬рах утверждал, что видел его на побережье.
Питекантроп закончил обрабатывать птице раны и, приняв ее V Ваньки, пересадил на дубовую перекладину насест, закрепленную в одном из углов его берлоги. Жар-птиц, сидевший на том же насесте, заполыхал оперением, приветствуя гостя.
— Видала раньше такую птичку? — жизнерадостно спросил Тарарах. — Это Алконост. Она в наших краях ред¬кий гость, из-за моря прилетает, как и Сирин. Несет на бе¬регу яйца и погружает их в глубину. Только погрузит — сразу вода становится спокойной на семь дней, пока птен¬цы не вылупятся. А гарпии того... кружат поблизости и до¬жидаются, когда она нестись начнет, чтоб яйца склевать, пока она их в пучину не опустила... Они жутко хитрые, эти гарпии, все видят. Хорошо еще, что я рядом оказался... Яйца-то мы отбили, да только Алконоста все равно, бедня¬гу, исклевали.
Птица с человеческим лицом благодарно посмотрела на Тарараха. Тане казалось, она понимает все, о чем гово¬рит питекантроп, до последнего слова. А потом изранен¬ный Алконост высоко поднял голову и приготовился за¬петь. Глаза у него были вдохновенно полузакрыты. Таня подумала, что ей будет любопытно услышать его пение, как любопытно и узнать, будет ли оно человечьим или птичьим, но Тарарах внезапно схватил ее в охапку и отта¬щил в сторону.
— Уши! — закричал он. — Зажимай уши!
Таня зажала уши, а Ванька замешкался. Он стал было поднимать руки, но внезапно опустил их и застыл, бла¬женно улыбаясь. Лицо у него сделалось отрешенным и счастливым, как у человека, который только что пешком прошел пустыню, едва не испекся, заживо и наконец взял под язык ложечку холодного мороженого.
Тарарах метнулся к ящику, где у него чего только не хранилось, и, схватив пчелиный воск, залепил себе ушные раковины. Потом подскочил к Алконосту и, не церемо¬нясь, набросил птице на голову мешок. Птица отнеслась к этому философски.
Вытащив из ушей воск, Тарарах убедился, что Алко¬ност больше не поет, и стал трясти Ваньку за плечи. В гро¬мадных ручищах Тарараха худенький Валялкин мотался из стороны в сторону. Постепенно глаза у него вновь стано¬вились осмысленными.
— Тарарах, ты чего? — спросил он.
— Как тебя зовут? Отвечай немедленно! — потребовал питекантроп.
— Меня? Ванька!
—А фамилия, фамилия как?
— Тарарах, ты точно перегрелся! Может, тебе еще и свидетельство о рождении показать? ВАЛЯЛКИН!.. От¬пусти меня! — возмутился Ванька, у которого от энергич-, ной тряски стучали зубы.
Питекантроп разжал руки и с облегчением вытер пот солба.
— Уф, повезло! Нельзя слушать пение Алконоста! Тот, кто слушает его, забывает обо всем на свете!
—Но я же не забыл!
— Слава Древниру! Видно, Алконост не успел довести свою песню до того самого места...
— До какого тою самого места' — спросила Таня.
—А я и еж не знаю. И никто не знает, а кто узнает, рас¬сказать потом не может. Говорят только, что есть у него в песне то самое место. Забываешь обо всем на свете — и ничего больше не можешь, кроме как слушать Алконоста и дальше. Вот я и проверял, помнишь ты свое имя или нет...
Мешок с крылатым певцом недовольно шевельнулся. Алконосту было досадно, что его прервали. Хотелось петь еще, вот только в мешке у него не было вдохнове¬ния.
— Запей 5тр1к:аа5!1 — проскрипел перстень Феофила Гроттера,
Как и большинство его высказываний, это было непо¬нятно, но крайне назидательно.
— А что ты чувствовал, когда Алконост пел? На что она вообще похожа, его песня? — спросила Таня у Ваньки.
— Я... я даже не знаю. Ты будто и не слышишь, как он поет и поет ли вообще... Но это было здорово. Мне чуди¬лось, меня подхватывает и кружит, кружит... Несет куда-то. Грудь наполняется воздухом, и ты точно взлетаешь. Ноги не нужны, только мешаются. Я был и здесь, и не здесь, и везде... — неуверенно улыбаясь, признался Валял¬кин.
Тарарах озабоченно поскреб короткими пальцами за¬росшую грудь.
— Ишь ты, гусыня, совсем башку парню задурила!
' Святая простота (лат.).
Надо эту птичку подлатать поскорее да на волю выпус¬тить! А то шут знает до чего допеться можно! — заявил он. —А ты, Ванька, в другой раз меня слушай. Велят тебе уши зажимать — не тяни резину, делай, как тебе говорят!.. Ладно, пошли чай пить, а ты, композиторша, в мешке сиди, раз вести себя не умеешь!
Пить чай с Тарарахом было увлекательно, хотя и не¬безопасно. В его берлоге, как всегда, невозможно было найти чистую чашку. Многочисленные питомцы питекан¬тропа — да и он сам — успевали расколоть все в считаные дни.
При этом сам Тарарах отказывался признать, что у него вся посуда перебилась, и утверждал, что она где-то затерялась. Вот и теперь после безуспешных поисков пи¬текантроп достал несколько банок из-под яда и отправил Таню их мыть.
— Ты не боись, что отравишься... Мы с малюткой Клоп-пиком уже из них пили — и ничего... Пока живы, хотя, ко¬нечно, яд мог попасться и медленный, — успокоил он.
— С Клоппиком? Он тут бывает? — ревниво спросил Ванька.
—А то! Почитай, каждый день выбирается. Играется вон со всякими зверушками да и с собой частенько кого приносит... Вчера вон гадюку где-то отловил, а недавно тарантулов в банке принес... Умничкой растет, да только уж вредный больно. Сам порой не разберусь, чего в нем больше—любви к живности всякой или вредности... — благодушно сказал Тарарах.
Рассказывая, он не сидел без дела. Заправил мятый тульский самовар щепками и, надев на трубу сапог, при¬нялся раздувать огонь. Обуви питекантроп принципиаль¬но не носил, а единственный имевшийся у него сапог — колоссального, надо сказать, размера — использовал ис¬ключительно для растопки самовара. Иногда случалось, что в сапог заползали змеи, а Тарарах не замечал этого, и тогда из сжоварной трубы, пылая жаждой мести, выкаты¬вался шипящий клубок.
Таня совсем уже было собралась рассказать Тарараху о Горбуне с Пупырчатым Носом и о том, что она видела в зеркале, но тут в берлогу к питекантропу примчался взбу¬дораженный Ягун.
— Вообразите, иду я сейчас сюда и случайно подслу¬шиваю, как домовой и домовиха своего дитенка страща¬ют! Напроказил он там чего-то! И думаете, кем стращают? Моей бабусей! Она, мол, не Ягге, а Баба Яга, живет в из¬бушке на курьих ножках, забор вокруг избы из человечес¬ких костей, на заборе черепа, вместо засова человеческая нога, вместо запоров — руки, замок — рот с острыми зуба¬ми. Заманивает гостей и режет ремни у спящих из спины! Ничего себе дела! Я хотел права покачать, да только они все втроем куда-то ушмыгнули. Я только услышал, как до¬мовиха сказала дитенку: «Видел этого юнца? Это внук той кошмарной старухи! Будешь себя плохо вести —„станешь таким, как дядя Ягун!» Я прям зверею, какая языкастая не¬жить стала!
Таня удивленно взглянула на часы. Единственная стрелка уверенно показывала на пламегасительный мяч.
— Ягун, почему ты не на драконболе? Разве сейчас не тренировка? — поинтересовалась она.
— Да ну! Разве теперь можно нормально тренировать¬ся? Соловей О. Разбойник просто как из камнедробилки. Команда никак не сыграется в новом составе, а он это близко к сердцу принимает. Чуть что, свистит — прям ог¬лохнешь!.. Дедал совсем в миноре, из книжки своей не вылезает, только ворчит. Гробыня со всеми подряд пре¬пирается. Лоткова зазналась. Кладет мои записочки Гоя-рыну в пасть и просит на них огнем подышать. Это у нее называется: «избавим планету от мусора».
— С чего бы это? — удивился Ванька. Ягун поморщился:
— Якобы я как-то не так посмотрел на Зализину... А как я на нее посмотрел? Ну, хорошенькая девчонка... Что мне теперь, темные очки выписывать, если захочется по сторонам посмотреть? У Семь-Пень-Дыра и Горьянова просто крыша уехала — набили в пылесосы какой-то тух¬лятины, на сто метров к ним подлетать опасно. И они еще утверждают, что летают лучше меня!.. Крутые, прям как вареные яйца! Вот я и решил задвинуть тренировку.
— Ты же знаешь, Соловей не выносит пропусков. Пара прогулов без уважительной причины — и фьють! — Таня сделала рукой выразительный жест.
— Кто тебе сказал, что у меня нет уважительной при¬чины? Я сам себе выписал освобождение! У бабуси полно магических бланков. Она их никогда не пересчитывает, — косясь на Тарараха, который как раз отошел взглянуть на Алконоста, сказал Ягун.
— Бланков-то да. Но без печати Древнира они недей¬ствительны, — напомнил Ванька.
Печатью Древнира в Тибидохсе называли особую пе¬чать честности. Подобные печати были у всех преподава¬телей и у Ягге. Воспользоваться печатью было несложно, особенно Ягуну. Однако у того, кто поставил ее обманом, вместо печати ярко высвечивалось: «Он нагло врет!»
— Да что ты говоришь! Можно подумать, я сам не знаю про печать! Смотри, стоит себе спокойненько! — за¬явил Ягун, гордо демонстрируя бланк.
«Освобождению верить!» — утверждала печать.
— А вдруг ты действительно болен? Ты об этом не зна¬ешь, а печать знает? — озабоченно поинтересовался Ванька.
— Просто я разобрался, как она работает, —хмыкнул Ягун. — Все зависит от того, о чем думаешь, когда шлепа¬ешь. Если боишься, что обман раскроется или про справ¬ку, — бесполезно, ничего не выйдет. А я стал думать о том, как мне не хочется снова на темное отделение, и о том, как скверно быть сиротой и как здорово, что у меня хоть бабуся есть. Прям на самом деле расчувствовался, даже слезинку уронил, без дураков... Вот печать и подтверди¬ла, что все это правда...-
Таня внимательно смотрела на Ягуна. Порой она ощу¬щала в нем не просто родственную, а суперродетвенную душу. Если бы только Ягун не был таким шебутным и несе¬рьезным.
— Эти магические предметы — они, между нами гово¬ря, совсем тупые. Главное — сообразить, в чем суть магии, и все дела, — продолжал Ягун.
— ЯГУН! ГЛЯДИ! — вдруг крикнула Таня. Магический бланк внезапно вспыхнул у него в руках Пламя охватило его сразу со всех углов. Сачкующий тре¬нировку комментатор едва успел выпустить его и сумрач¬но уставился на белые хлопья пепла.
— Скверно! — сказал Ягун, дуя на обожженную руку. — Кажется, я недооценил Древнира... И кто меня за язык тянул?
Видя, что выбрать более подходящий момент у нее едва ли получится, Таня рассказала Тарараху о четырех.
— Один из них с тремя лицами. А другой — человек-птица, зовут Симорг... Они придут сюда — и гибель всем, правым и виноватым... —закончила она.
Банка в руках у Тарараха лопнула. Он даже не уронил ее: просто слишком сильно стиснул. Хорошо еще, само-- вар не успел вскипеть. Его медные бока только-только на¬чинали накаляться. Он заставил Таню несколько раз по¬вторить свой рассказ во всех подробностях.
— Когда это было? — резко спросил он.
— Что — когда? Когда он угрожал? — не поняла девочка.
— Это не так важно. Когда ты впервые видела Симорга и остальных?
— На той неделе. Даже, пожалуй, чуть раньше, — не¬уверенно сказала Таня. — Но потом я видела их еще раз — они стали гораздо ближе. Мне показал их Горбун с Пупыр¬чатым Носом. Ну, Безумный Стекольщик.
— Мерзкий тип! Он мне сразу не понравился!.. И я ему, кажется, тоже! — авторитетно заявил Ягун.
Тарарах стряхнул с колен осколки банки и решитель¬но встал. Он пересадил Алконоста в большую клетку, чтобы раненая птица не билась в мешке, и завесил клетку снаружи.
— О таких вещах говорят сразу. Запомни: СРАЗУ! Если они того... среди ночи случаются, то прямо среди ночи идут и говорят. Пойдем со мной... Мы должны увидеть Сарданапала! — велел он Тане.
— А мы? — спросил Ванька.
—А вы оставайтесь здесь... Сдается мне, что ничего хо¬рошего нас с Танькой не ждет, а раз так, то вам нечего и соваться, — сурово сказал Тарарах.
Академик Сарданапал был гневен. Усы его прыгали. Щеки светофорно пылали. Он не мог усидеть на месте и бегал по кабинету7, Черномагические книги бились в клет¬ке, превращаясь то в змей, то в жаб. Их давно пора было кормить, но академик даже не оглядывался в сторону клетки.
Золотой сфинкс, недружелюбно щурясь на Тарараха, сидел у дверей на страже. Он попытался не пропустить преподавателя ветеринарной магии в кабинет, и теперь его шкура имела встрепанный вид. Зато, кажется, он уяс¬нил разницу между питекантропом и обычным магом. Пока маг думает, питекантроп уже действует.
Кроме Сарданапала, Тани и Тарараха, в просторном ка¬бинете пожизненно-посмертного главы Тибидохса нахо¬дились еще Ягге, Медузия, Поклеп Поклепыч и Великая Зуби. Готфрид Бульонский отсутствовал: вооруженный не знающим промаха копьем', он бродил по подвалу в по¬исках лазеек, сквозь которые просачивалась нежить, Не¬жить кривлялась и дразнила его, выглядывая едва ли не из-за каждого угла и немедленно скрываясь, едва Готф¬рид кидался к ней.
Рядом со столом академика стояло зеркало из комна¬ты Тани, которое только что с соблюдением всех мер предосторожности перенес сюда Поклеп, Трещина на зеркале стала еще глубже, еще заметнее. Теперь это был .уже не просто зигзаг — во все стороны от него разбега¬лись тонкие нити. Казалось, с другой стороны зеркало по¬крывает мельчайшая паутина.
Горбун с Пупырчатым Носом не показывался. Однако ощущалось, что он где-то близко. Время от времени из-за стекла доносилось его хихиканье или на миг мелькала тонкая рука. Горбун хватал какое-нибудь случайное отра¬жение и, как паук, затаскивал его в угол, где принимался рвать и комкать, точно старую бумагу. Отражения откры¬вали рты в беззвучном крике и в панике заслонялись рука¬ми, как живые. Это было омерзительно.
7 Не верьте античной рекламе! Оно косило просто по-черному.
А еще омерзительнее было то, что никто — ни Сарданапал, ни Медузия, ни Зуби с Поклепом — не мог ничего с этим поделать. Над зеркальным миром они не имели ника¬кой власти, и Безумному Стекольщику это было известно. Академик Сарданапал подбежал к Тане, слегка при¬встал на цыпочки (Таня уже была немного выше его) и с горечью воскликнул:
— Как ты могла? Зачем, скажи, ты вообще вселила в зеркало этот дух? А вдруг момент уже упущен и мы не ус¬пеем приготовить Тибидохс к осаде? Нет ничего хуже, чем получить предательский удар от той, кому доверяешь! ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА?
Таня смотрела на багровые щеки главы Тибидохса и на его прыгающие усы, пытавшиеся щелкнуть ее по носу. Она толком не понимала, что такого ужасного в ее по¬ступке, но на всякий случай упрямилась. У нее еще с Мос¬квы, от дяди Германа и тети Нинели, выработалась особая привычка реагировать на повышенный тон. Когда ее об¬виняли в чем-то, она словно каменела внутри, сжималась и почти зримо представляла, как отскакивают от нее чужие слова и как они падают у нее ног. «Как от стенки горох! Проклятая дура!» — говорил Дурнев.
— Ну вселила я Зеркальщика и вселила! И что теперь, до вечера орать будем? Надо меня теперь живьем съесть? —ляпнула Таня.
На самом деле она отвечала дяде Герману, которого только что на миг представила на месте Сарданапала.
Академик осекся, будто Таня толкнула его в грудь. Он отступил на шаг, опустился на пятки, сразу став ниже Тани, и удивленно, словно впервые ее видел, уставился на девочку. Его глаза под стеклами очков казались больше и беззащитнее, чем были на самом деле. Тане стало стыдно, и она поклялась себе, что больше не станет оправдываться.
Сарданапал щелкнул пальцами. К нему на гнутых нож¬ках подбежало старинное кресло с резной спинкой.
— Кажется, ты вообще не понимаешь, за что мы тебя ругаем... — грустно сказал академик, опускаясь в него. — Это плохо, что ты сразу не рассказала нам, что видела в зеркале. Но, по большому счету, это не самая большая твоя ошибка. Твоя главная — даже преступная — вина со¬стоит в том, что ты произнесла заклинание вызова зер-. кального духа. Тебя не смутило, что это черномагическое заклинание из списка ста запрещенных. Ты даже не заду¬малась, по какой причине оно вообще попало в список.
Таня уныло покачала головой. Ей хотелось напугать Гробыню и досадить ей. Но едва ли для академика это будет весомый довод...
— Какие тут могут быть разговоры! Девчонка с белого отделения сыплет красными искрами направо и налево и запросто произносит черномагические заклинания! Да еще не простые, а запрещенную магию из списка! Ничего себе нравы! — вскипел Поклеп. — Предлагаю ее зомби...
— Довольно, Поклеп! Мы все оценили свежесть и но¬визну твоей мысли, — прервал его Сарданапал.
—Да, но...
— Я сказал: довольно! К обсуждению судьбы ученицы Гроттер мы вернемся позднее. — В голосе внешне безза¬щитного академика появилось нечто такое, что заставило Поклепа сразу замолчать.
А Сарданапал снова обратился к Тане:
— Вы, молодежь, почему-то считаете, что в списке есть случайные заклинания. Или что они вносились туда без должного обоснования. Не так ли?
Таня не ответила.
— Когда-нибудь ты поймешь, что там нет ни одного случайного заклинания!.. Ты хоть представляешь, что тво¬рится в Потустороннем Мире? Сколько там недовольных грозных сил, которым удалось избежать заточения за Жуткими Воротами? Они были бы рады сеять тут разруше¬ние и смерть, но, чтобы прорваться в наш мир, им нужна лазейка. И этой лазейкой стало это проклятое зеркало, когда ты вселила в него Горбуна!
Горбун с Пупырчатым Носом вновь задребезжал стек¬лянным смехом. Он поймал отражение Великой Зуби и те¬перь разрывал его на длинные полосы прямо на глазах у той, кому оно принадлежало. Отражение съеживалось и старело на глазах. Вскоре от Великой Зуби осталась толь¬ко голова — сморщенная, как у древней старухи. Горбун с Пупырчатым Носом небрежно подбросил голову на ладо¬ни и отшвырнул в затянувшую ее зеркальную глубь,
Великая Зубн отвернулась и отошла подальше от стекла. Теперь все преподаватели стояли так, что в зерка¬ле ничего не отражалось, кроме стены кабинета и кореш¬ков магических книг из личной библиотеки академика. Горбуна, как видно, они мало интересовали. Он изорвал несколько книжных отражений, но быстро соскучился и уполз куда-то.
— Самое досадное, что не существует магии, которая бы его остановила, — печально сказал академик.
—А если разбить зеркало? — предложил Тарарах. Глава Тибидохса хмыкнул.
— Да, мы можем разбить стекло. Эдаким надежным пещерным методом, старым как мир, — подтвердил он.
— И Безумный Стекольщик исчезнет?
— Вне всякого сомнения! Едва ли ему захочется жить в осколках! — охотно согласился академик. Питекантроп просиял.
— Тогда, клянусь волосом Древнира, чего мы мудрим? Разнести его, и все дела! — прогудел он и шагнул к стеклу, занося кулак.
— Погоди, не спеши! — остановил его Сарданапал. — Да, зеркала не будет, Горбун исчезнет, но ход из Потусто¬роннего Мира, который открыл этот безумный стеклян¬ный дух, останется... Только он не будет уже привязан к определенному месту. Когда пробьет час, он откроется в любом другом зеркале Тибндохса, в пруду, лужице, окне. В любой поверхности, способной ловить отражения... Даже в драконьих зрачках... А сейчас мы хотя бы знаем место перехода — это уже немало.
Тарарах замер с поднятой рукой. Потом, опомнив¬шись, отступил от зеркала. Его отражение вступило в схватку с Горбуном, потеряло руку, но вырвалось и, напос¬ледок хорошо пнув Стекольщика, ускользнуло от него. Злобно зазвенев, Горбун спрятался за срезом рамы.
Таня понемногу начала понимать, в какую переделку втянула Тибидохс. Если бы не это заклинание из списка ста запрещенных, четверо грозных никогда не смогли бы прорваться из Потустороннего Мира!
Угрюмо смотря в пол, через который она с удовольст¬вием провалилась бы, если бы помнила наизусть соответ¬ствующее заклинание — семьдесят два слога, которые надо было выговорить на одном дыхании, даже Шурасик и тот сбивался, — Таня ждала решения своей судьбы. Она слышала, как Великая Зуби подошла к Медузии и вполго¬лоса разговаривает с ней.
— Если девочка описала верно, это Перун, Велес, Триглав и Симорг... — озабоченно сказала она.
— Триглав... На него это похоже — трехликий ненави¬дит этот мир. Но чтобы Велес и Симорг? Да и Перун слиш¬ком мудр... Но раз Таня слышала имя Симорга, сомнений нет — это они, — согласилась доцент Горгонова.
— Гроттер надо сказать особое спасибо. Девочка по¬старалась на славу. Если они прорвутся, даже у двоих из этой четверки хватит сил, чтобы превратить Тибидохс в развалины. Вчетвером же они не оставят от всего маги¬ческого мира — да и от лопухоидного тоже — камня на камне, — негромко сказала Зубодериха.
— Погоди, Зуби... Не все так просто. У них должна быть цель, Симорг — страж мирового древа. Да и Перун с Белесом справедливы настолько, насколько могут быть справедливы древние боги, до сих пор уверенные, что мир принадлежит им... — задумчиво произнесла Медузия.
— Они утверждают, что у них что-то украли. И требуют, чтобы мы это нашли и вернули... Это сказал Симорг. А потом то же самое повторил трехликий! — не оборачи¬ваясь, сообщила Таня. Так как конкретно к ней никто не обращался — она произнесла это в пространство.
Сообразив, что они говорили недостаточно тихо, Зуби и Медузия укоризненно уставились на нее.
— Вернем что? Что у них похищено? — спросила Зуби.
— Она не знает. Древние боги предпочитают говорить загадками, — ответил за Таню Тарарах.
Простодушный питекантроп ощущал себя винова¬тым: ведь это он привел девочку в кабинет к академику, в полной мере не осознав, какую бурю это вызовет и к каким последствиям для нее приведет.
— Это правда, Гроттер? — буравя ее ледяными глазка¬ми, спросил Поклеп.
— Честное тибидохское! Клянусь Чумихой и Пипины-ми прыщами, — сказала Таня.
Сарданапалу она бы не стала дерзить, но Поклеп дово¬дил ее до белого каления. Таня сама толком не могла по¬нять, что с ней происходит.
—А ты не спросила?
— Нет, как-то не пришлось... — покачала головой Таня.
Она хотела добавить, что общаться с огромной полу¬птицей, которая сразу везде и голос которой похож на трубы Апокалипсиса, — удовольствие ниже среднего, но решила промолчать. Скорее всего преподаватели и сами догадываются, что Симорг не курица.
Поклеп и Зубодериха переглянулись.
— Я думаю, что с Гроттер все ясно. Теперь надо ре¬шить, что с ней делать. Оставлять ее без наказания было бы неверно. Это полностью развалит дисциплину в школе. И это наказание должно быть поучительным! — твердо сказала Великая Зуби.
Поклеп хмыкнул:
— Чего тут обсуждать? Мое мнение вы знаете. Наша школа не курорт. Или зомбировать, или темное отделе¬ние... Я за зомбирование! —заметил он.
— Я за темное отделение. Я сама его заканчивала. Не думаю, что это так ужасно. Мне это пошло только на пользу! — заявила Зубодериха.
Медузия Горгонова приблизилась к Тане. Волосы на ее голове чуть шевелились, но все же — и это вселяло роб¬кую надежду—не превращались в змей. Но стоило Горго-новой заговорить, как внутри у Тани все сжалось.
Голос Медузии был холоден и резал, как скальпель:
— Ты знаешь, Гроттер, я родом из Греции. Мне хоте¬лось бы рассказать тебе одну историю. Некогда Тесен пла¬вал на Крит сражаться с Минотавром. Потом корабль, на котором он плыл, поставили в акрополе одного греческо¬го города в память об этом событии. Когда одна доска ко¬рабля сгнивала или отваливалась, ее заменяли. Через не¬сколько столетий от корабля не осталось ни одной преж¬ней доски, он был целиком новый, но в то же время похож на прежний. И тогда философы стали спорить:
тот ли это корабль или уже не тот... Вот так и ты — смот¬рю на тебя и не могу понять: та ли ты или уже не та?..
Таня смотрела в пол. Медузия отвернулась.
— Я предлагаю перевести ученицу Гроттер на темное отделение! —твердо закончила она.
Ягге негодующе запыхтела вишневой трубочкой. Ду¬шистый дым складывался в причудливых зверей, о боль¬шинстве из которых едва ли слышал даже Тарарах. В цве¬тастом платке, завязанном на груди, в длинной шурша¬щей юбке Ягге ужасно походила на старуху-цыганку. Вот только подойти к ней и пошутить: «Позолоти ручку!» — решился бы не каждый. А если бы решился — это была бы самая одноразовая из всех шуток.
— Я против! Мой Ягун был на темном отделении — и стал ужасно дерганым... Подержи мы его там еще годок, он бы стал как Гуня Гломов. Или как Шито-Крыто... Зырк-зырк во все стороны... Все про всех знаю, никому про себя не расскажу! — проговорила Ягге.
Теперь, когда все уже высказались, последнее слово осталось за Сарданапалом. Академик Черноморов долго молчал, барабаня пальцами по столу. На Таню он упорно не смотрел,
— Мне очень жаль, Таня... Стыдно перед твоим отцом Леопольдом, стыдно перед дедом, но я просто не вижу иного выхода... — наконец произнес он. — Существуют по¬ступки, которые говорят сами за себя, и даже я не в силах что-то изменить. С завтрашнего дня ты будешь учиться на темном отделении.
Таня хотела что-то сказать, но внезапно ощутила, как у нее сдавило горло. Она не могла произнести ни звука. В горле словно застрял камень.
— И пойми: не мы перевели тебя туда —ты сама пере¬шла... Твои поступки перевели тебя, — добавил Сардана-пал.
— 1пс1сИ5 т §су§1ат сир1еп5 уааге СЬагуЬсНт!1 Докати¬лась! Позор на мою седую голову! — проскрипел перстень Феофила Гроттера. Здесь прадедушка Феофил слегка передернул: он был лыс как колено лет с тридцати.
Ты встречаешь Сциллу, желая избежать Харибды (лат.).
— Таня, у тебя есть вопросы? Ты что-нибудь хочешь сказать? — спросил глава Тибидохса.
Таня впервые увидела его глаза. Они — она готова была поклясться — были влажными. «Не мы перевели тебя туда — ты сама перешла», — словно заново услышала она его голос.
Content-Disposition: form-data; name="smiles_on"

1

Глава 8
СВЯЩЕННОЕ ЖИВОТНОЕ ДЯДИ ГЕРМАНА

Дядя Герман, Пипа и тетя Нинель сидели в большой комнате и с умилением наблюдали, как Халявий пальцем ноги выковыривает из уха грязь. Разумеется, для нормаль¬ного человека это было бы трудновыполнимо, но оборо¬тень обладал почти феноменальной гибкостью. Называть же его нормальным никто и не пытался.
—Халявочка, лапочка, ты пальчик не поломай! Бо-бо будет! — проворковала тетя Нинель.
— Тогда, то ись... сама все делай! Только не забывай нежно дуть мне в волосы, а то я не люблю, когда блохи выпрыгивают! Прыг да шмыг, прям замаисся! — нагло от¬ветил оборотень и развалился на диване, положив голову на колени тете Нпнели.
Дурнева, ругая себя, что сама напросилась, наклони¬лась и принялась дуть Халявию в его вылезшууэ шевелю¬ру, одновременно ковыряя в ухе. Дядя Герман и Пипа одобрительно наблюдали за действиями мамули.
После того как Дурневы усвоили, что полуденный бес порой вселяет в Халявия царя Мидаса, чтобы древний дух не истосковался, долго находясь без тела, их отношение к родственничку стало более чем трепетным.
Дядя Герман целыми днями сидел дома, забросив ра¬боту и свалив все на своего заместителя — маленького, робкого человечка, придавленного раз и навсегда стары¬ми джинсами и уцененными строительными касками.
Когда несколько дней назад машину Дурневых рас¬плющил во дворе подавший задом мусоровоз, дядя Гер¬ман только захихикал. Теперь он мог купить десяток таких машин, отломив лишь сиденье от унитаза.
Особого накала дурневское чувство достигало к полу¬дню, когда Халявий в беспокойстве начинал метаться по комнате, толком не зная, кем его осенит на этот раз. Чаще всего он бывал Нижинским. иногда Геростратом (заблаго¬временно готовясь к его появлению, предусмотритель¬ные Дурневы купили оптом десять огнетушителей), иног¬да машинкой для наклейки этикеток. Это было самое тихое и безобидное воплощение. Этикеточная машинка мирно сидела в углу, скрежетала и полосами отрывала обои. Оторвав обои, она их облизывала и клеила на что попало. Иногда даже на Пипу.
В Мидаса Халявий перевоплощался редко, но, когда это все же происходило, брюзгливого царька с придвор¬ными церемониями водили по квартире, умоляя дотро¬нуться до того, что еще не было золотым.
Такса Полтора Километра в такие минуты привычно пряталась. Толстая собака не доверяла дяде Герману, а еще больше не доверяла Халявию, особенно после слу¬чая, когда оборотень, возомнивший себя Александром Ма¬кедонским, принял ее за персидскую шпионку. Да и вооб¬ще человек, от которого пахнет волком, с точки зрения бдительной собаки, никак не может был благонадежен.
— Сильнее дуй, мамаша! А то обижусь и вернусь в Трансильванию прямо сейчас! — зевая, приказал тете Ни-нели Халявий, когда та, подустав, уже с меньшим рвением ковырялась у него в ухе и дула в волосы.
— Очень ты там нужен в Трансильвании! Бум с Малю-той тебя сразу под белы ручки и в распыл! — не выдержал дядя Герман.
— А ты, братик, не выступай, а то тоже дуть застав¬лю! — пригрозил Халявий. — Давай, мамаша, дуй, не оста¬навливайся, а то у меня от ответственных мыслей мозги перегреваются! Ежели они совсем перегреются—золо¬тые прииски мигом закроются на учет.
Тетя Нинель послушно дула, хотя у нее глаза уже вы¬лезали из орбит. Наконец разомлевший от родственной ласки Халявий задремал. Хитрая Дурнева немедленно перестала работать вентилятором и осторожно подложи¬ла ему под голову подушку.
— Мне нужно прийти в себя и набраться сил! Иногда мне хочется прибить этого Рюхиного внучка! — сказала она и, погрозив спящему оборотню кулаком, направилась на кухню, где ее ждала золотая плита и, к счастью, не зо¬лотые продукты. Не так давно она застряла в грузовом лифте, и личный врач благоразумно посоветовал ей отдо¬хнуть от диеты.
Дядя Герман воззрился на часы. До полудня остава¬лось около получаса. Размышляя, как бы ему убить время, он скользнул взглядом по комнате и заметил на столе рас¬трепанную книжицу, которая случайно оказалась с собой у Халявия, когда он прибыл из Трансильвании.
— Нуте-с, посмотрим, что у них там делается на исто¬рической, так сказать, родине! Пипа, дай сюда журналь¬чик! — потирая ручки, сказал самый добрый бывший депу¬тат.
Пипа перебросила папуле книжицу и отправилась к себе в комнату сидеть в чате фанов Пуппера. Она уже че¬тыре дня не ходила в школу, утверждая, что растерла себе новым ботинком пятку, а от мозоли до заражения крови один шаг. К тому же горло у нее было стабильно красное, что очень тревожило мамулю. Она не знала, что Пипа просто-напросто дурачит ее, обнаружив в соседней кондитерской леденцы с красителем.
Дядя Герман покрутил книжицу, отпечатанную на странной шершавой бумаге, и уставился на обложку. Не¬которое время обложка оставалась пустой, но, когда Дур¬нев нетерпеливо топнул ногой в сапоге своего пращура и звякнул шпорами, все переменилось. На переплете, точно спохватившись, что сразу его не узнали, вспыхнули высо¬кие дрожащие буквы, словно выложенные из виселиц:
МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ В КАРТИНКАХ ДЛЯ СЛАБОЧИТАЮЩИХ МАГОВ С ОТКЛОНЕНИЯМИ В РАЗВИТИИ, НЕЖИТИ И ВАМПИРОВ. СОСТ. Ч. БОРДЖИА.
По привычке заглянув на последнюю страницу книги, дядя Герман уяснил, что она отпечатана в типографии из¬дательства «Графа и Графини Фомановых».
Мистический адрес — Лысая Гора, проспект Утоп¬ленника, влад. 5.
Розничная цена 1 экз. — 2 зуба мертвеца с учетом всех налогов. Оплата производится строго через кас¬совую плаху.
— А еще зарплата, аренда, транспорт, складирова¬ние... Шахер-махер... С такой рентабельностью каши не сваришь! — по деловой привычке прикидывать чужие до¬ходы подумал дядя Герман.
Он открыл книжку и погрузился в чтение. Составлена книжка была просто и без изысков. Похоже, Ч. Борджиа был невысокого мнения о своих работодателях либо опа¬сался перегрузить читателя. Вверху каждой страницы была живая картинка, под которой помещалось немного пояснительного текста крупными буквами.
Сварог
Бог огня.
Цвет: небесно-голубой.
Сварог — создатель мира. В свои лучшие времена зажег факел солнца. С легкостью поражал пылающим мечом демонов тьмы.
Имеет двух сыновей — Дажьбога и Сварожича. Уходя на покой, первому Сварог передал божественный дар огня, второму—молнии. Однако Сварог не учел, что у Пе-руна, Свентовита и Триглава — других сильных богов пан¬теона — нет желания допускать его сыновей к власти.
В настоящее время не у дел.
Перун
Громовержец, личность харизматическая. Священные животные и растения: коза, дуб. Символ, любимое оружие: топор и молот. У Перуна серебряная голова и золотые усы. Он мчится на пылающей колеснице и стреляет из лука, прокалывая облака молниями. Жрецы Перуна собираются в дубовых рощах. Они вытесывают из целого ствола истукана и раз¬водят костер из дубовых ветвей, который не должен по¬гаснуть. Несмотря на любовь к дубу, дуба пока не дал.
Владение иностранными языками: старославянский, санскрит.
Семейное положение: многоженец.
Триглав
Бог чумы (не путать с Ч.-д-Т.) и войны.
Символ: змея, изогнутая в форме треугольника.
Цвет: зеленый.
Характер: мстительный.
Триглав любит воплощаться в облике трехголового либо трехликого человека. Лица его закрывает золотая вуаль. Тот, кто увидит его лицо без вуали, умрет. Триглав оклеветал Сварожича, завидует Свентовиту, сеет распри в пантеоне.
Семейное положение: многократный вдовец. В насто¬ящее время холост.
Велес
Бог торговли, лесных зверей, хранитель стад.
Символ:сноп зерна.
Священные животные: вол в пшеничном ярме.
Священные растения: пшеница, кукуруза.
Цвет: коричнево-золотой.
Характер: благосклонный.
Общие сведения: ближайший советник Перуна. Сле¬дит, чтобы обещания не нарушались, сурово карает об¬манщиков и клятвопреступников.
Семейное положение: все схвачено.
Симорг
Хищная птица с человеческим лицом. Страж мирово¬го древа.
Символ: мировое древо.
Характер: был уравновешенный, пока кто-то не спи¬лил древо.
Цвет: зеленый,
Семейное положение: сгорает на работе.
Дажьбог
Сын Сварога. Бог солнца, лета и счастья, -к Символ: солнечный диск. Цвет: золотой.
Утром Дажьбог— молодой красавец с золотыми усами и головой. К вечеру старится, но за ночь вновь молодеет. Летает в золоток колеснице, запряженной двенадцатью огнедышащими конями с золотыми гривами и брызжущи¬ми искрами хвостами. Живет в сияющем небесном дворце, где восседает на троне из золота и пурпура. Не страшится холода, не боится демонов тьмы, прогоняя их сияющим мечом своего отца Сварога. Прислуживают Дажьбогу че¬тыре девицы исключительной красоты. Заря Утренняя от¬крывает утром дворцовые ворота. Заря Вечерняя закры¬вает их вечером. Вечерняя Звезда и Звезда Утренняя (также известна как Денница) стерегут коней Дажьбога.
Семейное положение: состоит в браке с девицей Месяц. Когда супруги бурно ссорятся, у лопухоидов (см, брошюрку «Кратко о лопухоидах») происходят землетря¬сения. Четыре упомянутые девицы в ссоры не вмешивают¬ся. Краснеют, но не уходят.
Сварожич
Сын Сварога. Бог силы п чести. Он же военный бог не¬знатного ратника. Покровитель мирного очага.
Символ: черная голова зубра, двухсторонний топор.
Священные животные: зубр, лебедь.
Характер: нордическип.
Получил от отца в дар молнию. Некоторое время уп¬равлял пантеоном с братом Дажьбогом, пока трон не занял Перун, громовержец, военный бог вождей и знати. Сварожича такое положение вещей не устраивает, но, дорожа покоем, он не сотрясает пока существующего миро¬порядка.
Сварожич иногда воплощается в облике простого воина, носящего шлем с лебедиными крылами. На нагруд¬нике доспехов — голова зубра. В руке у воина — двухсто¬ронний топор.
Семейное положение: не женат
Дядя Герман как раз собирался перевернуть страницу, когда в комнат}' вошла тетя Нинель с блюдом запеченной с сыром курятины. Как всегда в предвкушении еды, на¬строение у тети Нинели было предсвадебное.
— Что ты читаешь, Германчик? — промурлыкала она.
— Да вот книжонку тут одну. Я, признаться, пока не разобрался, про что... Вроде комиксы про каких-то ши¬шек из волшебного мира. Типа, кто кого подсидел и все такое, — промямлил бывший депутат.
— В самом деле? — удивилась Дурнева. — Вот уж не ду¬мала, что наш Халявочка такой образованный. Дай-ка взглянуть любопытства ради!
Тетя Нинель взяла у мужа книжку, пролистала ее и... внезапно челюсть у нее отвисла, будто готовясь принять самый большой кусок курятины.
— Что это? Ты это видел? — охнула она.
—Где?
— Да вот! Ты только посмотри!
Изумленный Дурнев заглянул жене через-плечо н... узрел на последней странице, до которой он еще не дочи¬тал, свой собственный портрет. Схематичный, в чем-то карикатурный, но имеющий исключительное сходство с оригиналом. Дурнев нарисованный подмигнул Дурневу настоящему и панибратски сделал ручкой: мол, полюбо¬пытствуй, что про нас пишет этот нехороший Ч. Борджиа.
Дядя Герман полюбопытствовал и узнал про себя сле¬дующее:
Герман Дурнев
Повелитель живых мертвецов (председатель В.А.М.П.И.Р.).
Символ: старый пень.
Священные животные: такса Полтора Километра.
Цвет: серый.
Характер: отсутствует.
Семейное положение: хронически отетенинелен, но скоро женится на Грызиане Припятской.
Руки у тети Нинели бессильно повисли. Тарелка вы¬скользнула из обмякших пальцев. Сырная курица беспо¬мощно распласталась на ковре, разметав майонезные крылья.
— Что? С какой еще Грызианой Чернобыльской? — страдальчески воскликнула она, —Герман, признайся, ты мне изменяешь?
— Что за глупости? Ты в своем уме? — отмахнулся ди¬ректор фирмы «Носки секонд-хенд».
Дурнев не учел, что тетя Нинель была ревнива, как Отелло.
— Я не верю тебе, Герман! Ты лжешь! Я вижу это по твоим бесстыжим глазам! — воскликнула она.
—НИНЕЛЬ!
—Я тебе не Нинель, ничтожный! С этой минуты мы аб¬солютно чужие люди! Я уйду от тебя и не возьму с собой ничего, кроме балетных тапочек! Ты лишишься жены, а в Большом театре появится еще одна честная балерина! — трагическим голосом произнесла Дурнева.
На этом весь запас благородства тети Нинель иссяк. Приведенная в негодование собственным рассказом, она, схватив диванную подушку, ринулась к мужу чинить рас¬праву.
Дядя Герман носился зигзагами, как загнанный заяц, крича что-то на бегу про сильные задние лапы. В минуту опасности в нем вновь пробудился кролик Сюсюкалка.
— Ты помнишь, изменщик коварный, как я доверялась тебе? — кричала разъяренная Дурнева, неосознанно при¬падая к народным истокам.
Она была в такой ярости, что не заметила, как слова про Грызиану в книге мигнули и исчезли, а на их месте проявилось:
«Уж и пошутить нельзя! Ч. Борджиа».
Но Дурневым было не до оправданий злополучного автора-составителя. Дядя Герман как раз перескакивал через спасительный стул, когда с дивана донесся любоз¬нательный голос:
— О, лесные игрища древлян, то ись? Брачные танцы народов Сибири? Африканский танец плодородия вокруг хлебного дерева? Вы продолжайте, милые, продолжайте! Можете считать, что я просто декоративное приложение к дивану!
Тетя Нинель вздрогнула, выронила подушку и замер¬ла, точно бдительный суслик у своей норки. Дядя Герман споткнулся о стул и растянулся на полу.
— А в волосы мне почему никто не дует, в ухе не ковы¬ряет, а? Это что, то ись, за дела такие? Стоит мне, значит, заснуть, и все — никакого сервиса? Все, родные мои, заби¬раю я свое золотишко и домой в Трансильванию! — про¬должал качать права Халявнй.
Пока бывший депутат и его супруга соображали, как смягчить опечаленного родственника, задребезжал двер¬ной звонок. Все трое, даже четверо Дурневых (считая за-бугорного родственника и за вычетом таксы, которая, как священное животное, была лишена счастья иметь фами¬лию) испытали разную степень ужаса, выразившегося в принятии ими различных цветовых оттенков. Дядя Гер¬ман позеленел, тетя Нинель покраснела, Халявий посе¬рел, а Пипа побледнела, вцепившись в золотого медведя весом в девять с половиной килограммов.
Медведь стал золотым благодаря ГП шиной предусмот¬рительности. Когда вся сантехника, стиральная машина и даже холодильник были уже золотыми и наступил кризис жанра, Пипа догадалась завести Мидаса к себе в комнату и показать самовлюбленному самодержцу свою коллекцию мягких игрушек. Зверушки Мидасу понравились, даже очень.
Звонок продолжал дребезжать.
— А вдруг?.. — начал дядя Герман.
— Молчи! Умоляю тебя: молчи! Не произноси ничего на «Т» и на «Г»! Никаких «ТГ»!!! — взмолилась тетя Нинель, зажимая мужу рот.
Дурневы, наученные горьким опытом, давно уяснили одну простую истину. Когда кто-то звонит в дверь, после¬дующие новости бывают трех видов: хорошие новости, скверные новости и... Таня Гроттер собственной персо¬ной.
Вот п теперь Дурневы, настроившиеся на худшее, не удивились бы, окажись на пороге сама ужасная Таня — одна или в компании с толстым лопоухим подростком, карманы у которого оттопыриваются от запчастей к пыле¬сосу.
Мысли у Халявия текли в другом направлении. Тани Гроттер он не боялся — у оборотня были свои пугалки:
Малюта Скуратофф и костолом Бум.
— Я пошел! Умоляю, меня не беспокоить! — заявил он и, с усилием забившись в тумбочку, осторожно закрыл за собой дверцу.
—А как же в Трансильванию? Разве ты не улетаешь с первой же метлой? Или планы поменялись? — спросила мстительная тетя Нинель.
— Не надо шуток, мамуля! Не в этот опасный для ро¬дины час! — испугалась тумбочка.
Дядя Герман широко перекрестился, чегр сложно было ожидать от председателя В.А.М.П.И.Р., и, подойдя к двери, повернул замок.
На пороге, пристально разглядывая его, замерла хоро¬шо знакомая всем Дурневым фигура... Нет, это была не Таня и даже не Малюта Скуратофф, верховный судья Трансильвании и хранитель исчезнувшей реликвии... Это был всего лишь их сосед генерал Котлеткин — в новом ки¬теле со всеми знаками отличия и в домашних тапочках.
Дурневы слегка оцепенели. С того самого дня, как дядя Герман лишился депутатских корочек, Котлеткины обращали на соседей не больше внимания, чем на урны в парке. А тут вдруг такое явление... «Такие лопухоиды да без намордника! Я прям зверею!» — говорил в таких случа¬ях Баб-Ягун,
Генерал Котлеткин не стал рассусоливать и с ходу перешел в наступление. Одновременно он зыркал во все стороны заплывшими глазками и по военной привычке проводил разведку местности.
— Герман, дружище! — прогудел он. — Я к тебе по делу! Мне Айседорка говорит: может, Дурневы продадут нам свою квартиру?
— Нашу квартиру? С какой это радости?
Повелитель живых мертвецов, занесенный, как толь¬ко что обнаружилось, в мифологическую историю наряду с древними божествами, ошарашенно уставился на сосе¬да. Шпоры на его сапогах сами'собой звякнули. В тот же миг генерал-снабженец испытал сильное смущение непо¬нятного происхождения. Однако смущение это было очень кратковременным. Число генеральских извилин исключало саму возможность длительного психологическо¬го воздействия.
— Почему нет, Герман? Дела у тебя идут неважно, того и гляди арест на имущество наложат, а так моей Айседорке хоть будет где приткнуть свои китайские вазы. Так ты как, Герман, согласен? Мы хорошо заплатим. Не заста¬вишь старого воина краснеть перед женой?
Едва Котлеткин договорил, как из-за соседней двери, точно чертик на пружинке, выскочила сама Айседорка — бойкая дамочка, похожая на осу. Она прошмыгнула мимо дяди Германа, ласково, точно Иуда, облобызала тетю Ни-нель и стала развивать перед ней свои замыслы,
—Ах, ах, ах, подружка, решайся скорее!.. Я уже все продумала! Эту вот стеночку мы снесем — на ее месте сде¬лаем арочку. Обои оборвем, паркет перестелим... Это без¬вкусие — прочь! — кивок на любимую антикварную вешал¬ку тети Нинели, — А вот тут будет бильярдная! Ненавижу звук стучащих шаров, здесь я его хотя бы не услышу.
— Мамуля, но это моя комната! — встряла Пипа, высо¬вывая голову из планируемой бильярдной.
—Ах, ах, ах, рыбонька! Разумеется, у тебя будет своя комната, но другая... — захлопотала Айседорка, пытаясь отловить Пипу и пригвоздить ее к одному месту кон¬трольным поцелуем. — Мы с Котлеткиным уже все за вас решили. В хорошее общество вас все равно больше не пригласят — без пропуска в Думу и без денег, извиняюсь за откровенность, кому вы нужны? Вы будете жить в Ново-переделкине! Прекрасное недорогое место — иногда даже до Москвы можно доехать!.. Бомбоубежище свое есть! А главное, прозаики рядом с подругами гуляют, поэты за пивом шастают — хочешь не хочешь к культуре приобщишься! Ах, ах, ах! Сама б там жила, не виси на мне весь этот генералитет!.. А вам Новопеределкино самое то!
Хрупкий лед терпения тети Нинелп треснул. Громад¬ная, сильная, как грузчик, Дурнева грозно шагнула к зудя¬щей Айседорке. Дядя Герман поймал супругу за локоть. В плутоватых мозгах бывшего депутата созрел план, как раз и навсегда поставить расхампвшихся соседей наместо.
— А сантехнику тоже менять будете? — вкрадчиво спросил он.
Айседорка окинула его оценивающим взглядом. «Ты взвешен на весах и найден очень легким», — ясно говорил ее взгляд.
— О, разумеется! — сказала она.
— Да ладно тебе, Айседора! Может, оставим, а? Давай хотя бы взглянем! — великодушно пробасил генерал Кот-леткин, так же, как и жена, усмотревший в вопросе Дур¬нева проявление слабости и почти согласие.
Маршируя в тапочках, генерал направился к ванной, включил свет и вошел. Дядя Герман, потирая руки, с не¬терпением ждал результата. Примерно минуту все было тихо. Котлеткин не показывался. Айседорка начинала те¬рять терпение, но проскользнуть в ванную вслед за мужем не могла. Коридор перегораживала монументаль¬ная тетя Нинель, под ногами у которой, коварно скаля желтые зубы, бегало священное животное повелителя вампиров.
Упс!
Внезапно в ванной что-то обрушилось, а спустя неко¬торое время оттуда с бледным лицом и следами мыла на кителе выглянул Котлеткин. Вид у генерала был подав¬ленный и далеко не бравый. Он слишком хорошо разби¬рался в драгметаллах, чтобы устоять на ногах. Недаром они с дядей Германом когда-то продавали в Европу плати¬новые ведра и медные костыли для шпал. Котлеткин, по¬качиваясь, стоял на пороге. За его спиной единым слит¬ком громоздилась стиральная машина. Чуть правее золо¬той кран с шипением извергал воду в совсем уже бесценную ванну джакузи, подобной которой не было даже у короля Иордании.
—Айседора, можно тебя на минутку? — расслабленно позвал генерал.
Пугливо переступив через священное животное, Кот-леткина подошла к мужу, и он что-то негромко забормо¬тал ей на ухо. Супруга слушала его недоверчиво, но, когда после этого она взглянула на дядю Германа, на ее лице уже не было никакой спеси. Похоже, она сообразила, что дядя Герман не скоро еще будет ходить по улицам Ново-переделкина с протянутой рукой.
В этот миг часы в гостиной мерно пробшщ долгож¬данный полдень. Полуденный бес небрежно вступил в свои владения. Дверца тумбочки для газет и журналов со скрипом отворилась. Айседорка заглянула в гостиную и завизжала. Перед Котлеткиными предстал Халявий во всей своей первозданной красе. Да, спору нет, все, кто его знал, могли подтвердить, это был он, но одновременно и не он. Что-то в Халявий неуловимо изменилось. Движе¬ния стали быстрыми, вкрадчиво-завораживающими, как у карточного шулера.
Дядя Герман и тетя Нинель переглянулись. Они уже сообразили, что их вновь посетил полуденный бес. Но на этот раз он принес на своих крыльях явно не царя Мидаса. Вздорный золотоносный владыка не двигался так стреми¬тельно и не улыбался так неопределенно. Его вообще ни¬чего не волновало, кроме собственных меркантильных интересов, до тухлости мизерных.
Новый Халявий, судя по всему, был личностью иного склада. Не испытывая ни малейшего смущения, он обо¬зрел всех находившихся в комнате и почему-то особенно заинтересовался Айседоркой. Именно к ней он и стал вкрадчиво подходить, шаркая ножкой.
— Кто это? — с ужасом спросила Котлеткина.
—Ах, матушка-боярыня! Сирота я казанская! Всякий меня обидеть может! — скороговоркой отозвался Халя¬вий.
— Обидеть?
— Обидеть, матушка-боярыня... Скитаюся я по свету белому, где полушечку прихвачу, где хлебушка кусочек... Вы уж позвольте покорно ручку вам облобызать! — требовала сирота, речь которой мало вязалась с ее уверенными движениями.
— Нам вообще-то уже пора! — с ужасом сказала Айсе¬дорка, пытаясь вырвать руку и делая это с величайшим трудом.
Котлеткины, брезгливо косясь на напористую казан¬скую сироту, стали пятиться в коридор. Они не учли, что отвязаться от сироты будет совсем непросто.
— Ты куда, Одиссей, от жены, от детей? Заскакивай еще, роднуля! Ты мне сразу понравился! — прорыдал Ха¬лявий, фамильярно обнимая Котлеткина и ласково похло¬пывая его по спине и плечам.
Генералу стоило немалых усилий выдраться из объя¬тий симпатизирующего ему карлика. Огорченная сирота, от внутренних страданий едва стоявшая на ногах, повисла на шее у Айседорки.
Наконец при деятельном участии Дурневых Халявия удалось отодрать от Айседорки и запереть в Пипиной комнате. Однако Котлеткины, перегруженные впечатле¬ниями, как ослик мешками, уже спешили улизнуть.
На прощанье генерал долго тряс дяде Герману руку, делая это с той энергией, с которой голодный дикарь тря¬сет пальму с кокосовыми орехами.
— Старые запасы? — подмигивая, шептал он. — Ты, брат, в Швейцарии храни, зачем дома-то? Тихая страна, улочки живописные... Если надо — я могу устроить. В бом¬бардировщик загрузим, через границу по-тихому смотаемся и прям на банк скинем прицельным бомбометанием. Пущай знают, из чего у нас на Руси сантехнику льют!.. И того, Герман... приходи ко мне запросто. Да того... прай-сики там какие-нибудь прихвати... Посидим, выпьем, по¬болтаем, как в былые времена! Может, чего сообразим.
Едва за Котлеткиными закрылась дверь, сирота казан¬ская мигом прекратила свои страдания. Халявий поднялся с пола, по-собачьи отряхнулся и с гордостью продемон¬стрировал дяде Герману часы, бумажник и запонки, подо¬зрительно напоминавшие часы, бумажник и запонки Кот-леткина.
— Откуда это? — с подозрением спросил дядя Герман.
— Дорогуша, если б я сам знал! Знать, прилипло отку-да-нить... — расхлябанно ответил оборотень,
Жестом, полным горделивого презрения, он взмахнул рукавом, и оттуда золотым дождем посыпались кольца, браслеты и колье Айседорки.
— Видал-миндал? Жаль, на среднем пальчике колечко пришлось оставить — туго сидело! Тут бы пальчик мыль¬цем подмазать — да мыльца-то я не припас! — с сожалени¬ем сказал Халявий.
Дурневы дико глядели на родственничка, пытаясь со¬образить, в кого он перевоплотился. Нижинский, Геро¬страт, этикеточная машинка? Нет, похоже, эта птица была другого полета.
— Что глядите, али не узнали? Ванька-Каин я! Не слы¬хали о таком? Лучше меня вора на всем белом свете не сыскать... — с гордостью сказал Халявий.

На Тибидохс неотвратимым снежным комом накаты¬валась зима. На этот раз ее ожидание было особенно му¬чительным. Самой зимы еще не было, но уже начались по¬стоянные северные ветры и ночные морозы. По извилис¬тым коридорам школы, мешая привидениям, бродили сквозняки. По утрам на драконбольном куполе лежала из¬морозь, сплетавшая узорные нити и рисовавшая сложные фигуры. Гоярын впал в спячку, и вместо него Соловей вы¬пускал Ртутного и других молодых драконов. Возможно, тренировки совсем бы отложили, но перед Новым годом предстоял матч с полярными духами, и Соловей делал все возможное, чтобы позор с музами не повторился.
Правда, Таню он в команду так и не пригласил. Таня, в свою очередь, тоже упрямилась и не искала с тренером примирения.
Баб-Ягун называл тренировки «продрыювклии» и ут¬верждал, что на морозе в его пылесосе замерзает змеи¬ный бульон. Да-да, не удивляйтесь. С недавних пор внук Ягге заправлял свой пылесос змеиным бульоном, добавляя туда русалочью чешую. Причем чешую он сыпал настоль¬ко щедро, что поклеповская Милюля жаловалась, что все русалки на Буяне теперь плавают ободранные. Но она преувеличивала. Русалки сбрасывают чешую каждое пол¬нолуние, причем делают это на берегу, где при свете луны ее легко принять за золотые монеты. Там же, на берегу, Ягун ее и собирал. Он один знал «русалочьи» места в тихих заводях за стеной камыша. Даже от Тани и Ваньки хранил их в тайне.
Для школы Тибидохс и лично для ученицы четвертого года темного отделения Татьяны Гроттер настали не луч¬шие времена. В связи с опасностью, которая стала уже со¬всем реальной, школа была переведена на осадное поло¬жение.
Каждое новое утро начиналось с того, что Сарданапал, ночевавший у себя в кабинете, подходил к зеркалу и смотрел на трещины на стекле. Горбун с Пупырчатым Носом дребезжал страшным хрустальным хохотом и из¬редка показывал Сарданапалу четыре фигуры. Если преж¬де в их очертаниях можно было усмотреть что-то рас¬плывчатое, то теперь Перун, Триглав, Белее и Симорг были реальны как никогда. Огненная колесница Перуна мчалась сквозь туман, рассекая испепеляющими спицами пустоту. Черный конь Триглава косил огненным глазом, а встречный ветер так раздувал вуаль на жутких лицах бога войны и мора, что, казалось, вот-вот сорвет ее. А над ними грозно раскинулись крылья неустанного стража мирового древа, уже многие столетия не знающего ни сна, ни покоя...
Поклеп ходил по школе и всюду развешивал нравоу¬чительные объявления вроде этого:
«Запрещается зажигать огонь! Иначе пепел, вы¬метенный из комнаты, может оказаться Вашим!»
Срывать эти глупые объявления или исправлять их, из озорства приписывая другие буквы, было опасно: раскле¬енные бумажки умели ябедничать и делали это с большим рвением. Стоило Поклепу оказаться где-нибудь неподале¬ку, как объявления оживлялись и писклявыми голосами, дрожащими от желания нагадить ближнему, принима¬лись выкладывать все, что знали. И даже то, чего не знали, но в силу своей испорченности могли вообразить...
После запрета на огонь в Тибидохсе разом погасли все факелы. Погасла даже печь в гостиной, и сразу стало сыро и холодно. Приходилось обогреваться одеялами, зимней одеждой и несложным заклинанием Прыгулис-дрожалис, имевшим неприятное свойство. Нужно было успеть произнести его во время прыжка, в противном слу¬чае незадачливый заклинатель на некоторое время пре¬вращался в ледяную сосульку. Таких сосулек в Тибидохсе можно было встретить множество, особенно перед пара¬ми у Великой Зуби или Безглазого Ужаса.
Сложно сказать, с чем был связан запрет на огонь. Преподаватели особенно не распространялись, но Таня подозревала, что, хотя богом огня считался Сварог, Перун, как громовержец, тоже имел над ним власть, и огонь мог позволить ему проникнуть сквозь зеркальный барьер.
Программа занятий была существенно изменена. Число часов Зубодерихи и защиты от духов удвоили, а не¬которые менее необходимые пары вообще убрали. Перво-п второкурсников временно отправили к лопухоидам. На более старшие курсы это, к счастью, не распространи¬лось.
Впрочем, «к счастью» это было не для всех. Порой Тане казалось, что она с большим удовольствием улетела бы к дяде Герману и тете Нинели, чем ходила на занятия с темным отделением.
Утешало ее лишь то, что и на белом отделении дела шли не лучше. Ягун жаловался, что бабуся заставляет их пить дождевую воду с опрокинутого кверху дном ведра, не ступать в след оленя или вепря, не разрешает стоять на пороге, переступать через жердь, хомут, веник, топор, вилы, грабли. Даже причесываться по пятницам и то нельзя.
— Я, правда, раньше не шибко часто расчесывался, а тут вдруг захотелось, а нельзя... Панымаешь, обыдно, да?! — говорил Ягун, передразнивая кого-то из лопухоидов. Он, подобно многим в Тибидохсе, часто ловил их ра¬диоволны, особым образом настраивая зудильник.
Поклеп, язвительность в котором бурлила и клокота¬ла, как лава в кратере вулкана, в поисках, на ком бы оты¬граться, нашел у себя в столе доклад Тани по мировому древу и раскритиковал его в пух и прах. Самое забавное, что раньше он отнесся к докладу нейтрально, а теперь вот его запоздало осенило, что работа не отвечает кано¬нам идеального черномагического сочинения, принятым в 1366 году на Лысой Горе.
— Для белого отделения это, возможно, и сошло бы, но для темного... Не чувствуется дополнительной литера¬туры, раз. Стиль кошмарный, два. Написано как курица лапой, три. Мысль прыгает, четыре. Ошибок полно, пять, — перечислял завуч, с удовольствием загибая паль¬цы. — И, наконец, самое грубое упущение--Алатырь! У тебя в докладе ничего нет про Алатырь!
— Про Алатырь? Это такой бел-горюч камень? — пере¬спросила Таня. Она слышала об Алатыре от Гробыни той ночью, когда Склепова пыталась влюбить ее в Пуппера.
Завуч улыбнулся мелкими, острыми, как у хорька, зубами.
— Скверно, Гроттер, скверно! Поверхностные знания самые опасные! Я вижу, ты не брала у джинна Абдуллы «Голубиную книгу». На чем, по-твоему, растет мировое де¬рево? На гумусе? На минеральных удобрениях? У компост¬ной ямы? А, Гроттер?
— Не знаю, — буркнула Таня.
— То-то и оно! В «Голубиной книге» ясно сказано, что посреди моря-океана, на острове Буяне, лежит пуп земли, всем камням отец, бел-горюч камень Алатырь, и растет на нем мировое древо, и текуг из-под него целебные ключи... Так-то, Гроттер! Если я не ставлю тебе «два», то лишь потому, что журнал не успел еще вычеркнуть твою фамилию из списков белого отделения и занести ее в списки темного... Но я лично прослежу, чтобы он слиш¬ком не возился...
Темные маги отвратительно заржали. Они обожали, когда кому-то из белых или особенно из бывших белых устраивали выволочку. Таня почувствовала, что красне¬ет — краснеет как-то совсем глупо, пятнами. И даже ее хваленое чувство юмора почему-то уже не спасало. Она готова была выскочить из класса, как вдруг Ванька Валялкин громко и вызывающе спросил, обращаясь к Поклепу:
— Доклады, конечно, дело хорошее. А просто для ис¬тины... Это правда, что мирового древа больше нет? Что его спилили или оно погибло? И что вы с этим как-то свя¬заны?
Темные мгновенно перестали смеяться. Они сообрази¬ли, что Валялкин вызывает огонь на себя, и притихли в ожидании куда более интересного зрелища. Ненамерен¬но — пли скорее все же намеренно — Валялкпн нашарил уязвимое место Поклепа.
— Что ты сказал? — Поклеп хмуро глянул на Ваньку из-под клочковатых бровей.
Ваньке почудилось, что внутри по позвоночнику про¬катился крошечный ледяной шарик. Дыхание перехвати¬ло. Перед глазами разбегались черные круги.
— Что отучилось с мировым древом? Виноваты вы или нет? — собрав все свое мужество, повторил Ванька. Рука, стискивающая его сердце, разжалась. Поклеп Поклепыч передернулся. Его помятое лицо скривилось. Завуч подскочил к Ваньке и вскинул перстень, как если бы собрался наложить на Валялкина сглаз, но вовремя спохватился, что на него с любопытством смотрит весь класс.
Будет сглажен Ванька или нет — это уже ничего не из¬менит. Эти мерзкие хорьки из четвертого класса все равно докопаются до истины. Поняв это, Поклеп опустил руку.
— Ненавижу эти гнусные слухи! Сплетничают, нет чтоб головой своей подумать... — проворчал он. — Кто знает, где Заповедная Роща?
— Никто не знает. Ученикам туда запрещено хо¬дить, — насмешливо сказала Рита Шито-Крыто. Она порой любила прикидываться послушняшкой.
Поклеп проигнорировал ее комментарий.
— Заповедная Роща в южной части Буяна у скал. В центре рощи — камень Алатырь. Когда-то на нем росло мировое древо. Это одно из чудес — древо едино, но при¬сутствует в любом из трех миров. Сарданапал иногда срав¬нивал его со штырьком пирамидки, на который, точно кольца, нанизаны миры. В Потустороннем Мире его хра¬нителем был Симорг...
— А на Буяне? — напористо спросил Ванька.
— На Буяне — я! — огрызнулся Поклеп. — Это было по¬ручение Сарданапала. Я тогда был молод и... э-э... порой мне не хватало дальновидности. Как-то я отлучился — со¬всем ненадолго — и даже не поставил вместо себя цикло¬пов, а когда пришел, то увидел, что дерево спилено. Ма¬гическая пила, которой это было сотворено, валялась рядом. Подозревали вампиров, Ту-Кого-Нет — много кого, но это ничего уже не меняло. Мировое древо погибло. Причем, будучи единым, древо перестало существовать сразу во всех мирах... То, что прежде соединяло миры, ис¬чезло.
Белые и темные ученики молчали. До них мало-пома¬лу доходило, как серьезно все, что происходит, и какие чувства должны испытывать древние боги к Тибидохсу и его преподавателям.
—Так, значит, это Поклеп деревце проворонил. Не¬бось Симорг готов теперь нашего Клепу в порошок сте¬реть! — едва слышно шепнула Тузнкову Лизка Зализина.
Лучше бы она промолчала. Завуч обернулся и пробу¬равил ее ледяным взглядом. Было странно, что он вообще услышал.
— Очень мудрое замечание, Зализина! По степени фи¬лософского обобщения эта мысль могла бы принадле¬жать вашей кукушке. Только в другой раз я рекомендовал бы вам прикусить язычок! Или очень скоро, я гарантирую, вы останетесь вообще без мыслей... — вкрадчиво сказал Поклеп.
Зализина попыталась крикнуть, шевельнуться, но это было невозможно: глаза цвета бутылочного донышка цепко держали ее, выпивая, вычерпывая из нее все жела¬ния и мысли.
— Примерно так выглядит полное зомбирование со стиранием памяти. Вернее, начальная стадия зомбирования... К сожалению, Сарданапал редко разрешает мне до¬водить эту операцию до конца. Нелепое слюнтяйство, это намного улучшило бы дисциплину! — с сожалением ска¬зал Поклеп, отводя взгляд.
Лиза едва не рухнула на парту.
«Вот так дела! А Клепа-то наверняка применяет магию вуду! А еще светленьким прикидывается!» — с восхищени¬ем подумала Склепова. Вслух она, однако, благоразумно ничего не сказала и даже на всякий случай прошептала за¬клинание, блокирующее подзеркаливание.
После занятий Таня бродила в одиночестве по даль¬ним коридорам Жилого Этажа. Сюда она никогда прежде не забредала — эта часть башни была закреплена за тем¬ным отделением, и светлые маги предпочитали держать¬ся отсюда подальше.
Внезапно оттуда, где коридор смыкался с глухой полу¬круглой стеноп башни, Таня услышала гул голосов и сооб¬разила, что нечаянно оказалась рядом с гостиной тем¬ных.,.
Кроме общей для учеников светлого и темного отде¬лений гостиной, темные давно уже — еще несколько сто¬летий назад — облюбовали для тайных собраний один из угловых залов Жилого Этажа. Это был асимметричный зал со скошенным потолком и единственным узким окном-бойницей, через которое снаружи проникал свет. Пробиваясь сквозь стекло, свет таинственным образом дробился на несколько разной яркости островков, кото¬рые в первой половине дня смещались к центру зала, а под вечер — к резным, с высокими спинками скамьям, на которых обычно сидели темные.
Проникнуть в темную гостиную ученику белого отде¬ления было невозможно. Хотя ход в него не был защищен заклинаниями и фиолетовыми завесами, в одну из ниш в стене был вмурован громадный кувшин с дэвом Неизвест¬но, откуда притащили темные этот долго пролежавший в земле кувшин и сколько десятилетий назад это случилось, но любой белый маг, оказавшийся хотя бы в десятке метров от него, мгновенно ощущал сосущий страх. Серд¬це его сжималось, и он готов был бежать сломя голову. Ра¬зумеется, всей школе об этом было известно, н никто из белых в те края не заглядывал. Темные же ученики, на¬против, охотно бравировали и порой демонстративно об¬нимались с кувшином. Для светлого же мага это было рав¬носильно тому, как если бы лопухоид забрался в атомный реактор, чтобы поджарить там шашлык.
Таня вспомнила о кувшине слишком поздно, лишь когда в грудь ее толкнула холодная, упругая волна нена¬висти. Кувшин был близко — смертоносно близко. В мозгу вспыхнула сотня углей, стремящихся растворить и унич¬тожить саму ее сущность. Таня пыталась сопротивляться, поставила магический блок, но давящая ее сила с легкос¬тью смела его. Девочке казалось, что она проваливается в омут—стремительный, засасывающий.
«Твоя смерть будет мучительной и долгой! Я буду убивать тебя медленно!» — услышала она.
«Я не хочу умирать!»
«Никто не хочет умирать, но все равно приходит¬ся. Богатым и бедным, умным и щпым, праведным и грешным! Зачем откладывать? Почему бы тебе не умереть сейчас, глупая белая девчонка с черного отде¬ления? В твоей жизни будет немало темных минут, немало искушений и страданий, а так ты сможешь их избежать. Сейчас я, дэв смерти, спою тебе пес-с-с-снюс-с-с-с-с-смерти... Ты услышишь ее начало, поуже не услышишь конца».
Таня упала. Она не могла стоять. Голову пронзала ост¬рая боль. Она ничего уже не видела и не слышала, лишь чувствовала рукой холодную глину кувшина. Должно быть, дэв заставил ее тело помимо воли подползти к нему. Сопротивляясь затягивающему ее омуту смерти, Таня под¬няла перстень.
Дэв затянул что-то низкое и однообразное. С каждым новым звуком в Тане оставалось на глоток жизни меньше. Она чувствовала, как мелеет, опустошается н угасает.
«Не надо! Я не хочу! Прочь! НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!» — мысленно крикнула Таня, собрав последние силы.
Внезапно ослепительный прекрасный мир, словно со¬тканный из радуг, перьев жар-птиц и солнечных лучей, мир, которого она прежде не знала и который уж точно не был смертью, открылся ее глазам. А в следующую се¬кунду она произнесла заклинание, которого никогда не знала прежде и которое потом так и не смогла вспомнить. Это были какие-то гортанные, резкие, совсем немелодич¬ные звуки, так непохожие на привычную классическую магию, которой их обучали в Тибидохсе.
Что-то глухо треснуло. Волна ненависти отхлынула. Таня вновь обрела способность видеть и слышать. Угли, пылавшие у нее в мозгу, погасли. Таня поняла что стоит на четвереньках, уткнувшись головой в кувшин. Кувшин распался на черепки, а под ним в полу зияла узкая темная дыра, как если бы дэв поспешил трусливо скрыться в пре¬исподней.
Таня вскочила, помчалась куда-то сломя голову и вне¬запно оказалась в секретном зале темных. Здесь она при¬валилась к стене и долго не могла отдышаться. Перед гла¬зами у нее прыгали красные точки. Страх от пережитого приходил только теперь, холодными червячками запол¬зая в руки и ноги, разбегаясь по всем венам и артериям.
Таню пока не замечали. Она стояла в тени у входа, а темные — человек тридцать — собрались у камина, в кото¬ром, несмотря на запрет Поклепа, развели огонь. Камин был грубо сложен из крупных камней. Трубы у него не было. Дым уходил в узкое отверстие в потолке, располо¬женное над камином.
Разумеется, при таком устройстве дымохода потолок в секретном зале темных был закопчен. Кто-то воспользо¬вался этим и крупно процарапал по копоти нечто вроде свода правил.
СВОД ПРАВИЛ ТЕМНОГО ОТДЕЛЕНИЯ
1. Презирать белую магию и всех «беленьких».
2. Заботиться только о себе, родном, и плевать на всех прочих.
3. Не использовать магию вуду без ограничива¬ющих блокировок и против своих.
4. По возможности гадить «беленьким», препо¬давателям и лопухоидам.
5. Хранить все тайны темного отделения.
Чуть ниже явно почерком Склеповой было приписано еще одно правило: «Гроттершу в гробик!»
«Интересно, Гробыня когда-нибудь угомонится? Это уже даже скучно!» — подумала Таня, когда пришла в себя настолько, что вновь смогла испытывать любопытство.
Уже неделю, чтобы подурачить Гробыню, малютка Гроттер притворялась влюбленной в Пуппера. Она купи¬ла себе календарик с Гурием, изданный на Лысой Горе, и каждый вечер рассматривала его минут по десять, изред¬ка исторгая страстные вздохи и принимаясь осыпать его поцелуями. Гробыня была очень довольна такими резуль¬татами и приписывала все действию своей магии: откуда ей было знать, что Таня просто представляет себя Пипой.
Однако новости, приходившие из Англии, были для Склеповой неутешительными. Что ни день от Пуппера к Тане прилетали все новые купидончики с цветами и кон¬фетами. Разгневанная Гробыня швыряла в них подушками и запуками, натравливала на них скелет Дырь Тонианно, да только никакого проку от этого все равно не было.
Дырь Тонианно, назойливо размахивающий руками, быстро надоедал купидончикам, и они пускали в него свои стрелы, которые, пролетая между ребрами скелета, вонзались в шкаф. Заряд романтики, содержавшийся в стрелах, был так значителен, что на шкафу, несмотря на осень, набухали почки, и, пытаясь зацвести, он выбрасы¬вал ветви и бутоны.
Кроме того, в последнее время Пуппер пристрастился писать письма — такие пространные, что Таня порой сомневалась, пишет ли он их самостоятельно или заколдо¬вывает перо, чтобы оно писало за него, а сам забывает во¬время оттащить перо от бумаги. Письма, одно длиннее другого, можно было обнаружить почти в каждом букете. Порой страдающий от любви Пуппер писал даже по два письма зараз и тогда одно обязательно прятал в коробку с конфетами. А однажды он так разошелся, что п этого по¬казалось ему мало и он раскаленным гвоздиком выжег на каждой шоколадной конфете своп инициалы «ГП», кото¬рые Таня потом кое-где исправила на «ГБ», воображая... ну, разумеется, Генку Бульонова.
Нет, Пуппер явно не собирался забывать Таню и пре¬давать ее, и Склепову это начинало уже тревожить.
Несколько минут спустя Таня оправилась настолько, что гул голосов перестал быть для нее просто гулом, по¬хожим на морской прибои, и, распавшись на отдельные составляющие, обрел какой-то смысл. Теперь она могла слышать, о чем говорят темные.
— Эти светлые маги совсем зазнались! Надо им какую-нибудь пакость сделать. Разом всем! — услышала Таня унылый голос Демьяна Горьянова.
«Чья б корова мычала!» — подумала Таня. Насколько она помнила, Горьянов всегда мечтал об одном и том же — сделать светлым магам гадость. Да только для этого тоже нужны какие-то мозги. Он же даже Ягуна протарапить не мог без того, чтобы не врезаться в купол. Да, скверно быть тусклой личностью, но еще нелепее быть при этом пакостливым и злорадным. Ничто так сильно не подчеркивает ничтожество.
— Ладно тебе, Демьян! Сколько этих светлых вообще? Нас, темных, раза в полтора больше... К тому же все время новые ученики прибавляются! — пробурчал Семь-Пень-Дыр.
Нападающий команды Тибидохса был в данный мо¬мент настроен вполне миролюбиво: стоял п пытался пой¬мать перстнем солнечный луч, чтобы сплести из него аму¬лет везения. Такой амулет мог оказаться полезным в матче с полярными духами, вот только отрезать его нужно было особыми ножницами, выкованными из лунного света.
Во всем Тибидохсе была только одна пара подобных ножниц: у профессора Клоппа. Тот берег их как зеницу ока... Правда, теперь малютка Клоппик разбазаривал былые запасы направо и налево. Так ножницы и оказались у Семь-Пень-Дыра.
— С чего ты взял, что нас, темных, больше? — спросил Демьян,
— А ты посчитай! Пли просто слегка башку поднапря¬ги. Быть светлым магом, а потом загреметь в темные — плевое дело. Каждый год к нам кого-нибудь да переведут. Возьми того же Шураспка или Гроттершу. А вот к светлым от нас почти никого не переводят... — заявил Семь-Пень-Дыр.
После нескольких безуспешных попыток ему удалось добиться, чтобы луч упал на перстень. Удерживая перст¬нем один его край, Пень торопливо щелкнул ножницами. Получилось! Отрезанный солнечный луч, точно прикле¬ившийся сверкающий волос, повис на кольце. Семь-Пень-Дыр разглядывал его, соображая, что делать дальше.
— А Ягун? — не отставал Горьянов. — Он был темный, а потом снова вернулся к своим беленьким! А ты говоришь: никто.
— Гопус-стопус! — Семь-Пень-Дыр произнес удержи¬вающее заклинание и, помогая себе лунными ножницами, стал осторожно закручивать луч в спираль. — Ну, Ягун! Скажешь тоже! У него здесь бабуся!.. Ты еще Поклепа вспомни! Он тоже темным был, а потом вдруг светлым за¬делался! Хотел бы я знать, с какой радости? От таких свет¬лых магов, как он, у меня мурашки по коже бегают... — пробурчал немного погодя Пень, не отрываясь от своего занятия.
Шурасик, сидевший у огня, так что в стеклах очков у него прыгали отблески пламени, снял очки и устало за¬моргал, Зрение у него с каждым месяцем ухудшалось, сползая все глубже в «минус», и даже Ягге ничего не могла с этим поделать. «Могу я тебе, конечно, касатик, твои очи на соколиные поменять, да только у сокола-то глаз осо¬бый... Будешь ты, касатик, всюду одну добычу видеть, а буквочки тебе твои совсем нипочем станут. В тетрадки-то и заглядывать перестанешь, не до того будет. Еще Древ¬ни? говорил: «Чъилш глазами ты на мир смотришь, то ты и есть!» — вещала она.
— Я слышал, Поклеп был хорошим темным магом... Одним из лучших. Использовал не только темную магию, но и магию вуду и вообще чуть ли не на крови гадал. Был, короче, хмырь покруче нашего Клоппа... Не плюйся, Клоппик, я о другом дяде говорю! — сказал Шурасик, мор¬щась.
Малютка Клоппик радостно захихикал, отбегая от ка¬мина. Он рос медленнее, чем ожидал Сарданапал, и, хотя официально еще не был зачислен ни на одно отделение, уже загодя охотнее тусовался среди темных. Так что ни у кого особенно не вызывало сомнений, где ему предстоит учиться, когда придет время.
— Ну а потом с Поклепом что-то произошло... Что-то очень страшное... Говорят, у него было какое-то видение или, может, вещий сон. Несколько дней он даже разгова¬ривать не мог, только дрожал и от всех шарахался, а потом переметнулся к беленьким. И Сарданапал его взял. Не потому, что Поклеп вдруг стал светлым, а потому, что темным ему ну никак нельзя было оставаться после этого... Я так думаю, что он перешагнул грань. Заглянул туда, куда ну никак заглядывать нельзя! И, испугавшись, изменил свою жизнь, — поучительно закончил Шурасик.
Темные — да и Таня тоже — выслушали Шурасика с ин¬тересом. Один только Гуня Гломов некоторое время оза¬даченно крутил головой, пытаясь переварить услышан¬ное, а потом произнес:
— Шур, а Шур! Зазнался, умник? А в лобешннк?! Это была обычная гломовская реакция на все, что не вписывалось в его понимание и вообще было глубже чан¬ной ложки.
Внезапно что-то коснулось Таниной голени. Она на¬клонилась и увидела большую крысу с голым розовым хвостом, выскочившую из щели между камней. Некото¬рое время Таня и крыса смотрели друг на друга примерно с одинаковым удивлением. Должно быть, Таня для крысы тоже была не самой приятной неожиданностью. Таня не¬громко вскрикнула. Крыса опомнилась и неохотно про¬тиснулась в щель. Последним внутрь шмыгнул длинный голый хвост. Он дрогнул и исчез.
Жора Жикин, единственный из темных, кто услышал вскрик Тани, обернулся и увидел ее. Почему-то это так по¬трясло Жору, что он на какое-то время лишился дара речи и замер. Таню это озадачило. А Жикин уже вовсю тряс за плечо Гробыню Склепову.
— Чего тебе? Опять на свидание? Отстань, не то Гломова позову! — недовольно огрызнулась Гробыня. Она грела у огня руки, и ей ужасно не хотелось оборачиваться.
— Там Гроттерша! — зашептал Жикин. Гробыня обернулась и, заметив Таню, недоуменно за¬играла бровями.
— О, какие лопухоиды и на свободе! Я вас умоляю! Зло пожаловать, Гроттерша! — сказала она.
Теперь уже все собравшиеся в зале темные, сколько их было, смотрели на Таню. Тридцать пар глаз. Тане стало слегка не по себе от такого повышенного внимания. Да, Сарданапал перевел ее к ним на отделение, но она была чужая для этого мира, и темным не надо было этого объ¬яснять.
Но сейчас темных поразил, казалось,'даже не сам факт того, что Таня — бывшая белая — посмела заявиться к ним в секретную гостиную, сколько что-то другое. Даже Гробыня, с ходу приветствовавшая ее в своей обычной ма¬нере, теперь явно была озадачена.
Рита Шито-Крыто встала и осторожно, словно на месте Тани мог оказаться призрак, подошла к ней.
— Стоп! Давай разбираться! Как ты сюда попала, Грот¬терша? — вкрадчиво спросила она.
— Бродила и попала, — сказала Таня.
— Э-э... Ну это понятно... А как ты прошла кувшин?
— Очень просто, — пожав плечами, ответила Таня. Со времени проживания у Дурневых она терпеть не могла допросы.
Рита Шито-Крыто оглянулась на остальных темных.
— Ты хочешь сказать, что даже не произносила закли¬нания, когда была рядом с кувшином? — недоверчиво спросила она.
— Нет, — отрезала Таня.
Идиотские вопросы начинали ее раздражать. К тому же непредсказуемая Шито-Крыто, если разобраться, порой бывала занудливее и настырнее Склеповой. Гробы¬ня предпочитала внезапные кавалерийские наскоки. На¬летела, уколола язычком и понеслась дальше. Шито-Крыто же давила, как танк.
— Ты ведь сказала Морлок гниллум скрыжалис? Ну признайся? Кто-то из наших проболтался, да? — допыты¬валась Шито-Крыто,
Таня покачала головой. Шито-Крыто кинулась в кори¬дор и спустя полминуты вернулась белая, как полотно.
— Там только осколки! Гроттерша разбила кувшин с дэвом! — громко сказала она своим.
Темные с изумленными возгласами окружили Таню. Теперь они смотрели на нее с таким удивлением, будто она только что прикурила от адского пламени. За разби¬тый кувшин ее никто не ругал. Должно быть, понимали, что случайно такие вещи не происходят.
— II эта девица четыре года проучилась на белом от¬делении! Разбила кувшин, осталась жива и даже заклина¬ния не произнесла! — воскликнула Рита. — Но ты хоть что-то почувствовала?..
— Это долгая история. Но вообще-то удовольствие было гораздо ниже среднего, — неохотно призналась Таня.
Если Шито-Крыто такая любопытная, пусть читает эн¬циклопедию. Тане же не хотелось, рассказывая, вновь переживать в памяти ту страшную минуту, когда ее осле¬пила боль и голова точно превратилась в жаровню с углями.
— Ну и дела! — сказала Склепова, успевшая уже наве¬даться в коридор. — Дэв смерти просто-напросто улепет¬нул от Гроттерши! Должно быть, она его просто-напро¬сто достала. И я еще живу с этой особой в одной комнате! Бедная, несчастная маленькая Гробынюшка!
К Тане осторожно приблизился Шурасик. Придерживая очки, всезнайка оглядел ее со всех сторон и даже по¬трогал пальцем.
— Надо же... Это действительно ты, а то, знаешь ли, бывают очень правдоподобные призраки. Просто до не¬вероятия правдоподобные. Между прочим, недавно я читал забавную книжечку. Там, э-э, упоминалось имя одной волшебницы, которая тоже не боялась дэва... Разу¬меется, я имею в виду Ту-Кого-Нет... — задумчиво произ¬нес он.
— НЕТ! - крикнула Таня. - НЕТ! Я НЕ ОНА! У Тани закружилась голова. Ее захлестнули ужас и не¬годование. В ушах у нее вновь зазвучал забытый наждач¬ный смех. В пустых глазницах мертвой волшебницы вспыхнул огонь. Сухая рука коснулась ее щеки.
Ты — это я! Я— это ты! Признай это! Мне нужно только твое тело. Впусти меня! Иначе я не смогу воплотиться!
— НЕТ! Я НЕ ЧУМА! Уходи прочь! Уходи! — еще раз крикнула Таня,
Неожиданный и необъяснимый порыв ветра пронесся по залу. Пламя в камине дрогнуло. Наваждение исчезло. Таня провела рукой по лицу, точно снимая налипшую пау¬тину. Темные смотрели на нее как на прокаженную.
Таня села на корточки и обхватила голову руками. Кто-то из темных хихикнул.
— О, разумеется, ты не она. Чумиха гораздо симпатич¬нее... Бедный неопытный Гурочка! Только он может так жестоко обманываться! — присаживаясь рядом на корточ¬ки, с притворным сочувствием заметила Гробыня.
Таня молчала. Склегюва приняла ее молчание за сла¬бость и стала развивать успех.
— Не трогайте Гроттершу! Гроттерша у нас особый фрукт... То она хорошенькая, а то всему Тибндохсу за пять минут так нагадит, что за год не расхлебаешься! А при этом еще беленькой хочет быть, я вас умоляю! — вкрадчи¬во сказала она.
Это был уже явный перебор. Но Гробыня любила по¬зволять себе явные переборы. В другой момент Таня, воз¬можно бы,стерпела, но не теперь.
—Искрис фронтис! — крикнула она и, не помня себя, вскинула перстень.
В глазах у Склеповои мелькнул ужас.
В последний миг Таня спохватилась, что делает что-то не то. Но перстень прадедушки Феофила уже раскалялся. Поняв, что отменить искру уже не удастся, Таня поспеш¬но перевела кольцо на тяжелый дубовый стол, который темные использовали для спиритических сеансов.
Вспышка... Одна... еще одна... еще... Обломки раско¬лотого стола, объятые пламенем, разлетелись по залу. Темные маги бросились прятаться по углам, спасаясь от пылающих головней.
Таня уставилась на свой перстень. Она и сама была на¬пугана не меньше других. Разумеется, она знала, что бое¬вая искра — это не игрушка, но так сильно она никогда прежде не срабатывала. Не отведи она перстень от Гробыни, Склепову пришлось бы сметать с пола веником.
Темные понемногу выползали из своих укрытий. У Шурасика дымились волосы. У Жоры Жикина прожгло брюки, которые он телепортировал с показа мод в Пари¬же, оставив бедного манекенщика-лопухоида без штанов прямо во время показа. Правда, говорят, это помогло тому обратить на себя внимание и сделать головокружитель¬ную карьеру.
Один только Семь-Пень-Дыр, успевший-таки сплести себе амулет везения, избежал неприятных последствий.
— Ну, Гроттерша! Первый раз вижу, чтобы боевую искру белых магов выбрасывали... тройной красной вспышкой... Это... ну прям ваще... Конечная станция! — сдавленно произнесла Рита Шито-Крыто, подрумянив¬шаяся, точно курица-гриль,
Таня недоверчиво слушала ее, запоздало припоминая, что искры, которые она только что выбрасывала, дейст¬вительно были красными. Даже алыми, точно ее перстень выстреливал пылающими углями. Боевая искра белых магов тройной красной вспышкой? Это противоречило всякой логике. Это, наконец, было просто невозможно!
Таня запоздало сообразила, что в последнее время у нее все реже выходило выбрасывать зеленые искры. Они становились все более и более красными, причем помимо ее воли.
Это могло означать лишь одно: превращение оконча¬тельно осуществилось. Она была уже темным магом,
Таня подняла руку с перстнем, сосредоточилась и по¬пыталась выбросить зеленую искру, но кольца Феофила Гроттера выстрелило лишь еще одной пурпурной точ¬кой.
«Пойми: не мы перевели тебя туда, но ты сама туда перешла... Твои поступки перевели тебя...» — прозвучал у нее в ушах голос Сарданапала.
— Таня-дель-Торт выкинуй боевую искру тройной красной вспышкой! А до этого от Гроттер смылься дэв! — задразнился малютка Клоппик и, подпрыгивая, кинулся бежать по коридору, спеша разнести новость по всей школе.
— Таня-дель-Торт... Звучит неплохо! — с издевкой по¬вторила уже пришедшая в себя Гробыня, и Таня поняла, что у нее появилось новое прозвище. Во всяком случае, среди темных магов.

В один из первых дней декабря, вернувшись с обеда, Таня сидела в комнате у Баб-Ягуна и, диктуя перу жар-птица, писала сочинение по апокрифам:
«И сотворил Бог Адама из восьми частей: тело взял от земли, кости — от камней, кровь — от моря, ишза — от солнца, от света — свет, мысли — от обла¬ка, от ветра — дыхание, от огня — теплоту... Когда же Бог ходил за солнцем для глаз и ветром для дыха¬ния, враг истыкал тело Адама палкой, вселив в него семьдесят недугов, и измазал его нечистотами...»
«Вот и меня словно нечистотами измазали. Хуже: на темное отделение перевели!» — грустно подумала Таня.
Перо, которому она перестала диктовать; нетерпели¬во дрогнуло и поставило кляксу.
Кроме Тани и Баб-Ягуна, в комнате находился еще Гуго Хитрый, который, свесив ноги, сидел на обложке своей книги и примерял новый паричок. Вид у похищенного призрака был вполне жизнерадостный. Вот только пари¬чок не прикрывал всей его лысины, и Гуго это порядком раздражало. Он собирался на торжественный ужин к Не¬долеченной Даме и поручику Ржевскому, которому стара¬ниями его деятельной супруги дали орден Ноя II степени.
Орден повлиял на обычно жизнерадостного поручика самым непредсказуемым образом. Он обрюзг и постоянно жаловался, утверждая, что во всем виноват орден. «А для чего же еще нужен этот ваш Ной, только чтоб ныть!» — укорял он.
На мятом блюде зудильника появилась лисья физио¬номия знаменитой ведущей. Она подмигнула бельмастым глазом, загадочно погрозила в пространство тощим паль¬цем и заворковала:
— Чмок-чмок, продрыгленькие мои! С вами ваша кис¬ленько-сладенькая Грызианочка и «Последние магвости». Сегодня в выпуске. В мире, как всегда, полная окрошка:
кто-то с кем-то воюет, кто-то кого-то сглазил, кто-то что-то украл. Дяде Сэму прислали с купидончиком подозри¬тельный кувшинчик. Сэм решил, что это сибирский язвен¬ный запук, и сунул его под снимающий сглаз пресс. Ну и крику было! Оказалось, к Сэму приехала погостить тетка-джинниха из Пакистана. Додумалась сэкономить на ковре-самолете и отправила себя по почте. Опять же сюр¬приз племяннику сделать. Тетке были принесены офици¬альные извинения, а опростоволосившийся Сэм теперь носа из дома не кажет. Впал в депрессию, читает старые открытки и грустно размышляет, как обвинить Бама Хла-бана пли на худой конец Вамдама Гуссейна в покушении на шрам Гурия Пуппера.
Грызиана ехидно улыбнулась, как будто имя настояще¬го виновника покушения на шрам было ей хорошо известно.
— Чего еще новенького? Русские маглерины берут приступом все сцены, уступая по популярности разве что хору имени Четвергова, который, кроме пения, освоил еще и темпоральные фокусы... Сибирские маги научились выращивать в теплицах разрыв-траву. Траву-то они вырас¬тили, но вчера на закате теплицу разнесло вдребезги. Как предполагают эксперты, сторож по забывчивости запер двери, а разрыв-трава этого не любит,
На лопухопдной таможне по небрежности местных магов задержана крупная партия цветков папоротника. Для разрешения ситуации на таможню на скелете своего верного коня вылетел Бессмертник Кощеев. В результате цветки папоротника проследовали к месту назначения, а работники таможни до сих пор пытаются вспомнить, что они делали три предыдущих дня и почему в фуре с контрабандной водкой не хватает семи ящиков.
II. наконец, сенсационная новость из Тибпдохса. Эта школа отечественных магов приобретает все более скан¬дальную репутацию. Как нам стало известно, последние дни Тибпдохс живет фактически на осадном положении. Циклопы блокируют все входы в магическую школу и вы¬ходы из нее. Воздух патрулируют магфиозные купидоны. Усыня, Горыня н Дубыня охраняют Заповедную Рощу, а тридцать три богатыря под личным руководством дядьки Черномора—прошу прощения у академика Черноморова за невольную фамнльярость — патрулируют побережье. Причины, побудившие преподавателей Тибидохса пойти на такие меры, тщательно скрываются от прессы, однако Мапцество Продрыглых Магций уже выразило свою обес¬покоенность этим фактом.
По уже сложившейся традиции, надеясь прояснить, что же происходит на Буяне, мы телепортировалн к нам в студню профессора Клоппа. К сожалению, не так давно этот выдающийся ученый трагически впал в детство, поэ¬тому не исключаю, что наша беседа получится немного сумбурной... — прощебетала Грызиана.
Некоторое время она напряженно улыбалась, одно¬временно делая страшные глаза, а потом, извинившись перед зрителями за магические неполадки, запустила в оператора туфлей. Бедняга задремал и забыл сменить ра¬курс.
Проснувшийся оператор засуетился, и почти сразу на экране зудильника появился детский стульчик; на кото¬ром, поджав под себя ножки н легкомысленно ковыряя пальцем в носу, сидел малютка Клоппик.
— Здравствуйте, профессор! —ласково обратилась к нему ведущая.
— Пивет! — отозвался Клоппик. «Р» он выговаривал по настроению. В настоящий момент настроения у него не было.
— Скажите, профессор, зрителей крайне интересует, как развивается ваш многолетний конфликт с академи¬ком Сарданапалом? — спросила Грызиана.
— Салданапалка плохой! Гадкий! Я залепий ему жвач¬кой замок, а он меня догоняй и делай атата по мой поп! Я три дня мог только стояй! — шмыгая носом, пожаловал¬ся малютка.
— Кошмар! — ужаснулась Грызиана. — Так обходиться с профессурой! А доцент Горгонова? Вероятно, она за вас вступилась?
— Медузка тозе бяка! Она меня укладывай спай в де¬вять часов и дфа раз тозпиПундусом запустий, если я буду б.егай по коридоам и гоняйся за пивидений! — плаксиво поведал Клоппик.
— Чудовищно! Надеюсь, Магщество Продрыглых Маг-ций заинтересуется этими возмутительными фактами!.. А теперь, профессор Клопп, не могли бы вы пояснить, чем обусловлены повышенные меры безопасности в школе Тибидохс? — вкрадчиво спросила Грызиана.
Клоппик легкомысленно захихикал.
— Я слышан, как Медузка говонль с Салданапалкой! Они думаль: я спай, а я не спай! Они говорил, какие-то дядьки приходий к Таньке Гроттер и тлебовай ее вернуль то, что она у них стащий! А если она не венуй — они пере¬шмякай весь Тнбидохс! Но Танька им ничего не венуй!
— В самом деле? Неужели Гроттер взяла что-то чужое? — навострила уши Грызиана.
— Ага! Она шустлая! Я недавно улониль конфет, хо-тель втолой лаз в лот сунуй, а Танька его у меня выхватил и выбосиль!.. Навлай мне про каких-то миклоб! Она всегда влай! Недалом Салданапалка ее на темный отделений пе-леводиль! Она тепель там учийся! — радостно подтвер¬дил Клоппик.
Грызиана многозначительно уставилась в зудпльник.
— Гроттер замешана в краже? Она на темном отделе¬нии? Ну, лично я ничему уже не удивляюсь! Эта девочка катилась под гору уже тогда, когда посмела стать сирот¬кой и почти однофамилицей Пуппера! — веско сказала она. — К сожалению, нам пора заканчивать нашу переда¬чу. Однако мы обязательно вернемся к этой теме в даль¬нейшем... Профессор Клопп, что вы тут прыгаете? Неуже¬ли в вашей гениальной памяти всплыли еще какие-то факты?
— Дяденьки и тетеньки, у меня до вас плосьба! — про¬пищал малютка Клоппик. — Будьте такие добленькие! Сказай: Киякус калакатис!
— Зачем? — не поняла ведущая.
— Ну позязя! А то я заплакан! — умильно захихикал профессор.
—Киякус калакатис!
— Не киякус ксишкатис, а киякус калакатис!
— А... Ну киякус каракатис! — догадавшись, автома¬тически повторила ведущая.
Стул, на котором сидела бельмастенькая ведьма, вне¬запно взбрыкнул. Грызиана исчезла из кадра, вероятнее всего — судя по звуку — впечатавшись в потолок.
—А-а-а-а-а-а!
—Хи-хи! Это быль стулоплыгательный заклинаний от малютка Клоппик! — жизнерадостно сообщил карапуз. Он огляделся, заботливо проверяя, куда приземлилась Грызиана, и внезапно завопил: —Ай! Низзя меня шлепай! Я маленький! Я пожаловался в Магщество Плодлыглых Магций!
Изображение на зудильнике запрыгало. Вместо веду¬щей там появился чей-то малоинтересный ботинок. Похо¬же, взбешенная Грызиана, кинувшись вдогонку за гени¬альным малюткой, сшибла с ног оператора.
— Ну вот, конец передачи! И, как всегда, на самом ин¬тересном месте! — жизнерадостно сказал Баб-Ягун, весе¬ло глядя на приунывшую Таню.
Внезапно зудильник перестал прыгать, и на экране вновь появилась Грызиана. Она выглядела изрядно запы¬хавшейся, но довольной. Похоже, ей удалось-такн отло¬вить малютку Клоппика н, надрав ему уши, телепортиро-вать обратно в Тнбидохс.
— Пардон, продрыглики мои! Магические неполад¬ки!.. Уффф! Итак, магвостн драконбола. Время матч-а между сборной Тибпдохса и командой полярных духог окончательно согласовано. Он состоится 31 декабря как раз в канун Нового года — на главном драконбольном поле острова Буяна. Уверена, данный матч не останется незамеченным и привлечет внимание болельщиков. Нака¬нуне Нового года силы полярных духов, по слухам, возрас¬тают многократно, и духи вовсю используют потайную магню. Все это значит, что матч обещает быть интерес¬ным. А теперь, кисленькие мои, вцепитесь в стульчики! Навострите ушки! Вас ожидает нечто особенное! Тренер Тибидохса Соловей О. Разбойник пригласил в свою коман¬ду несравненного Гурия Пуппера, и Пуппер неожиданно дал согласие, чем переполошил английских фанов и едва не довел до инфаркта своего тренера! Не исключено, что в сборной Тибидохса Пуппер будет выступать под вторым номером, заменив Демьяна Горьянова. Правда, Пуппер пробудет на Буяне недолго. Замена произойдет всего на одну игру. Вскоре после матча он вернется в Англию и во¬зобновит тренировки с командой невидимок.
Ну все, проклятнкп! Чмок-чмок! С вами была ваша обо¬жаемая Грызианочка! Не пропустите следующие выпуски, а то сглажу! — Бельмастенькая ведьмочка послала зрите¬лям несколько убойных поцелуев. На подоконнике у Ягуна запрыгал стакан.
— Я уже прямо сейчас боюсь! — сказал Баб-Ягун и, не дожидаясь, пока Грызиана окончательно исчезнет, затол¬кал зудильник в шкаф.
Это было непросто, поскольку шкаф у Ягуна был под завязку забит всевозможной драконбольной сбруей. В ка¬талоге все эти штуки казались ужасно нужными. Только вдумайтесь! Умиротворитель разгневанных драконов! Сверхзвуковая насадка на пылесос! Магический раздваи-ватель, производивший зеркального двойника, который дурачил противника! Однако стоило выложить за них де¬нежки, как все оказывалось полнейшей ерундой. Нет, су-пермячеулавливатель действительно ловил мячи, но при этом они почему-то взрывались в руках у игрока, по непо¬нятной причине путая его с драконом. Сверхзвуковая на¬садка... Никто не спорит, пылесос действительно начинал летать быстрее, но при этом сам счастливый обладатель насадки глох на добрую половину дня (а с ним и часть зри¬телей). Раздваиватель же... впрочем, об этом лучше не вспоминать. Что хорошего в том, что зеркальный двой¬ник постоянно мельтешит у тебя перед носом, мешая обо¬зревать поле, да еще выкрикивает всякие нехорошие слова в адрес арбитра!
Ягун злился, ругался, божился, что больше не даст себя обмануть, зашвыривал бестолковое снаряжение в шкаф, но через неделю, обо всем забыв, уже выпрашивал у бабуси дырки от бублика на что-нибудь очередное в том же духе.
Тане было проще. У нее сроду не было денег — ни в магическом мире, ни в лопухоидном. А у кого нет денег, тот лишен всех связанных с ними искушений п неприят¬ностей. В противном случае что помешало бы ей, как Кате Лотковой, купить магические серьги «Розы купидона», от которых на ушах у нее начала пробиваться рыжая собачья шерсть. Пришлось срочно прибегать к помощи Ягге.
После произнесения заклинания шерсть на ушах у Лотко¬вой пропала, а злосчастные «Розы купидона» преврати¬лись в срезанные мозоли мертвяка.
— Никогда не покупай ничего made in Lysaja Gora! A no их каталогам тем более. Там, на Лысой Горе, чего только не встретишь... — назидательно сказала Ягге.
Тане, которая лежала тогда в магпункте после перело¬ма, стало немного жутко, по одновременно жгуче захоте¬лось попасть на Лысую Гору и хотя бы одним глазком взглянуть, как там и чего. По слухам, па Лысой Горе раски¬нулся целый город, населенный магами и нежитью. Даже вампирам и тем разрешалось там бывать. О том, что про¬исходило в этом городе, ходила слава самая дурная, что, естественно, только повышало интерес к этому месту.
Сарданапал бывал на Лысоп Горе редко и только по необходимости, Медузпя немного чаще, Тарарах время от времени, а вот Великая Зубп и Поклеп летали почти каж¬дую неделю. Ученикам было сложнее: им запрещалось покидать Буян до завершения полного курса обучения, Правда, порой кто-нибудь находил способ о дурачить/^й-аль Гардарику и потом рассказывал такое, во что почти невозможно было поверить.
— Никак в себя не приду! Пуппер играет вместо Горья-нова! Оно конечно, Демьян на поле только мешался, но мне интересно, с какой это радости Гурнп согласился? С полярными духами играть не шутка, а тут еще 31 декаб¬ря! С нпмн-то и в обычное время не справишься, а тут к ним такая магическая сила приходит, что представить страшно. И с чего это Пуппер расхорохорился? — поинте¬ресовался Ягун.
Он никак не мог переварить эту новость.
Таня молчала. Она-то знала, почему Гурий согласился. Скорее всего, все было так: Пуппер вызвался сам, предложив Соловью на время взять его в команду, а Соловей, разуме¬ется, не стал отказываться. Да и какой тренер отказался бы? Если даже музам — неплохой, но далеко не блестящей команде — сборная Тнбидохса продула с разгромным сче¬том, то против полярных духов без замены им было вооб¬ще не выстоять.
Но почему Соловей О. Разбойник не пригласил вер¬нуться ее, Таню? Что она, хуже Пуппера? Или Склепова с Попугаевой на поле устраивают его больше? Нет, упря¬мый одноглазый тренер просто не собирался делать пер¬вого шага к примирению. И она, Таня, не собиралась. Пусть все идет как идет!
Гуго Хитрый наконец натянул свой паричок.
— Пусть теперь Недолеченная Дама попытается заик¬нуться, что у меня невеликосветский вид! Я ее покусаю! Я покажу, кому не хватает внутренней культуры! — кате¬горично заявил он.
— Угу, — сказал Ягун. Он знал, что спорить с Гуго бес¬полезно. Его можно только хвалить н пользоваться его со¬ветами.
— Так, значит, Гурий прилетает в Тибпдохс раскалы¬вать девичьи сердца! Ой, предвижу я, наши красавицы произведут военную мобилизацию, чтобы заполучить эту залетную птичку, — продолжал рассуждать разошедший¬ся призрак.
— НТО! Ты так и не вспомнил, кто тебя украл? — пере¬била Таня. Ей захотелось сменить тему. Гуго пожал плечами.
— Все спрашивают меня об одном и том же, прямо даже скучно! Да не помню я... — сказал он. — Но послед¬нее время я вижу странные сны. Очень странные. Я бы даже назвал их пророческими... Я вижу трость, у которой вырастают корни, или, возможно, не трость, а что-то очень похожее. Интересно, как бы истолковал это мой друг Зиги?..
Неожиданно дверь распахнулась. В комнату заглянула Верка Попугаева. Все удивленно уставились на нее.
— Как, вы еще не знаете? — крикнула она. — На Зали-зину напали! Ее нашли в кабинете Сарданапала у зеркала! Таня и Баб-Ягун сорвались с места.
— Эй, стойте! Главного забыли! Вы что, не знаете, что я не могу никуда уйти без этой штуки? — закричал Гуго, не¬терпеливо подпрыгивая на обложке и запуская в Ягуна старомодной туфлей с бантом.
Когда Таня и Баб-Ягун подбежали к кабинету академи¬ка, возле него столпилась уже вся школа. В кабинет нико¬го не пропускали. У дверей на страже сидел золотой сфинкс, а приведенные Поклепом циклопы пытались оттеснить толпу от дверей. Правда, проделывали они это без особого рвения. Причина была очевидна. В спешке циклопы забыли надеть жилетки от сглаза и теперь небез¬основательно побаивались запуков.
К Тане и Ягуну протиснулись Ванька Валялкин и Тара-рах. Питекантроп только что вышел из кабинета,
— Ну что там? Рассказывай, я умираю от любопытства! Уже умер! — размахивая париком, набросился на Тарараха Гуго Хитрый. От нетерпения книжный призрак едва не падал с обложки.
Тарарах кисло покосился на Гуго. Простодушный пи¬текантроп не слишком любил плутоватого мага. Гуго был для него... м-м-м... слишком многогранным, что ли? Тара-раху же нравились личности, может, не такие сложные, зато цельные. Вроде Ваньки Валялкпна.
— Не здесь! ТУТ слишком много ушей! — сказал он. Питекантроп повернулся и, без усилий, точно ледо¬кол, рассекая толпу, подошел к полукруглому окну. Отсю¬да дверь в кабинет Сарданапала была хорошо видна, од¬нако толпы уже не было. Проникавший сквозь витраж¬ное стекло свет окрашивал лицо Тарараха в фиолетовый, розовый и желтый цвета.
Но и здесь было не совсем безопасно. Многие учени¬ки, видевшие, что Тарарах вышел из кабинета, как бы не¬взначай придвигались поближе. Другие же, глядя совсем в другую сторону и внешне ничуть не интересуясь Тарара-хом, поспешно настраивали подслушивающие заклина¬ния.
Заметив это, Ванька Валялкпн выбросил зеленую искру.
— Ушкуе намакушкус! — произнес он. - . В тот же миг по меньшей мере двадцать пли тридцать учеников — и среди них такие, которых ну совсем нельзя было заподозрить, -— принялись тереть уши. Протпвопод-слушивающее заклинание действовало безотказно. На ближайшие десять минут все не в меру любопытные особы были обезврежены, пополнив армию глухарей и старых артиллеристов.
— Тут того, такое дело... — грустно сказал Тарарах. — Решил я Сарданапалу Алконоста показать — чего-то никак у него раны не заживают. Я уж волнуюсь. Видать, у гар¬пий-то на когтях яд был. Посмотрел академик Алконоста, кой-что толковое присоветовал, и пошли мы к нему в ка¬бинет за справочником противоядий. Заходим — и глазам не верим. У зеркала стоит Лизка Зализина и пытается раз¬бить стекло. Обе руки уже в крови, порезалась, но зерка¬ло пока держится, только трещина глубже стала. Я ее от¬тащил, трясу, кричу, а она смотрит сквозь меня и точно не меня видит, а стену за моей спиной. Сама бледная, скулы пылают...
—АСарданапал?
— Ну он-то первый догадался, что Лизка не сама доду¬малась зеркало разбить... Кто-то ее зомбировал или даже хуже — древнее заклятие наложил. Сарданапал сказал, что такое заклятье в тысячу раз хуже зомбирования. Если так вот просто его снять — Лиза умрет, и все...
— А кто его наложил? — спросил Гуго. Тарарах медленно повернулся к нему.
— Откуда я знаю: кто? Чего ты у меня спрашиваешь? — огрызнулся питекантроп. — Небось пли этот зеркальный Горбун — вот уж кому я бы с удовольствием поотрывал ноги и руки! — или кто-то из четверки. Больше некому.
— Я сегодня Зализину на обеде видел... Веселая такая была, улыбнулась мне. Кукушку еще дала подержать, — вспомнил Ванька.
— То-то и оно. Я тоже на обеде Лизку видел и тоже ничего такого не заметил. А кукушка в кабинете тоже была. Летала как сумасшедшая, в окна билась, в зеркало. Едва поймал ее, — кивнул Тарарах.
Питекантроп дал заглянуть себе за пазуху, и все увиде¬ли, что там со встопорщенными перьями, втянув шею, сидит кукушка.
— Многовато у меня чего-то птиц в берлоге становит¬ся... Жар-птиц, Алконост, теперь вот кукушка... Прям и не знаю, что мне со всем этим курятником делать, — сказал Тарарах.
Баб-Ягун хмыкнул. Он умел оценить хорошую фразу, даже сказанную случайно.
— Что-то тут не сходится, — заметил он. — Не пойму я, как Зализпна вообще оказалась в кабинете. По-моему, к Сарданапалу так просто не проникнуть. Оно конечно, можно предположить, что академик по рассеянности уст¬роил день открытых... хп-хи... зверей, ну а сфинкс куда смотрел? От этой киски мало кто укроется! Не понимаю...
Сообразив, что Баб-Ягун прав и в кабинет к Сарданапа¬лу так просто не попасть, Таня и Ванька посмотрели на Та-рараха, но питекантроп только руками развел..
— Зализина была в кабинете. Уж можете мне пове¬рить. И больше ко мне не приставайте! — сказал он.
Неожиданно толпа расступилась, и Таня увидела, что к ним направляется Великая Зуби.
— Гроттер! — окликнула она. —Академик тебя зовет! Таня заметила, что Зубодериха избегает смотреть на нее, а лишь нервно поигрывает кистями длинного шарфа.
— Зачем? — робко спросила Таня.
— Не задавай глупых вопросов! — Зуби повернулась и быстро пошла к кабинету.
Тане ничего не оставалось, как последовать за ней. Она едва успела наудачу, точно талисмана, коснуться Ванькиной руки. Ученики — белые и темные — с равным любопытством смотрели на них, ощущая, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
Сфинкс зарычал было, преградив им дорогу, но Вели¬кая Зуби строго взглянула на него сквозь толстые линзы очков. Присмиревший страж вспрыгнул на дверь, мгно¬венно потеряв объем и сделавшись плоским.
В кабинете, как и в тот раз, когда ее перевели на тем¬ное отделение, собрались все преподаватели. Зеркало было завешено тканью. Изредка ткань раздувалась, и Таня слышала с той стороны шторы стеклянный смех Горбуна. Смех звучал гораздо громче и увереннее, чем в прошлый раз. Безумный Стекольщик явно становился сильнее с каждым днем.
Залпзина, неподвижная, как восковая фигура, сидела на кресле Сарданапала. Возле нее хлопотали Ягге и сам академик. Ягге что-то нашептывала и выдувала из вишне¬вой трубочки кольца дыма. Они опоясывали Зализнну и, замирая, таяли, словно пытались снять с нее часть порчи.
Таню охватила жгучая жалость к Лизе. Не задумыва¬ясь, она бросилась к ней и опустилась на корточки, так что их лица были теперь примерно вровень.
Когда лицо Тани оказалось совсем рядом, во взгляде Зализиной на краткий миг мелькнуло что-то осмыслен¬ное. Словно прежняя Лиза проглянула на миг из-за запо¬тевшего стекла.
— ЭТО ТЫ ВИНОВАТА, ГРОТТЕРША! ПОЧЕМУ Я, А НЕ ТЫ? ПОЧЕМУ НЕ ТЫ? - крикнула Лиза и, вытянув руки, бросилась к Тане.
Таня в ужасе отпрянула. Академик и Ягге попытались вновь усадить Лизу в кресло, но сумели сделать это лишь С помощью Медузип.
Поклеп Поклепыч, подбоченясь, злобно уставился на Таню. И она вновь — это становилось уже почти привы¬чным — почувствовала, как в ее тело ввинчиваются ледя¬ные сверла сосулек.
—Парус cnycкатyc! — быстро произнес Сарданапал. Зеленая искра скользнула по волосам беснующейся Зализпноп, которая билась в руках у Медузии и Ягге, как припадочная. Тело обмякло. Голова опустилась на грудь, а когда поднялась вновь, в ее полузакрытых глазах сквози¬ла прежняя отрешенность.
— Сегодня Гроттер должна полететь на Лысую Гору! Мы должны получить то, что было у нас отнято! Иначе первым умрет это захваченное тело, а за ним п другие... Это было мое последнее предупреждение! Предупреж¬дение Трпглава! —мертвенным, чужим голосом произне¬сла Зализина.
Ткань на зеркале вздулась пузырем и опала. Хохоча, Безумный Стекольщик пробежал по трещинам из нижне¬го угла в верхний.
Черномагическпе книги в клетке превращались то в больших черных галок, то в змей, пытавшихся протис¬нуться сквозь прутья. Таня смотрела на них н гадала, что сейчас скажет .ей Сарданапал. Но академик ничего не го¬ворил. Он молчал, размышляя.
В кабинете они остались вдвоем — Таня и Сарданапал. Даже Медузпя, которой не хотелось выходить, удалилась, правильно истолковав настойчивый взгляд главы Тпби-дохса. Когда дверь за последним преподавателем закры¬лась и Ягге с санитарными джиннами бережно отвели ша¬гающую точно зомби Залнзину в магпункт, Сарданапал долго испытующе смотрел на Таню. И в том, как он смот¬рел, не было раздражения или гнева — скорее, Сардана¬пал смотрел грустно, сострадательно и с бесконечным по¬ниманием.
— Ты слышала, что сказала Зализина, не так ли? — на¬конец негромко спросил академик.
—Да.
— Я понимаешь, кто в действительности говорил это за нее?
Таня кивнула. Ответ был слишком очевиден.
— Несколько ночей я провел в библиотеке у джинна Абдуллы. С ним вместе мы просмотрели сотни книг и ма¬нускриптов... Бесполезно. Никакая магия не сможет за¬крыть зеркальный ход из Потустороннего Мира, открыв¬шийся по твоей неосторожности. Но сейчас не время ис¬кать виновных.
Глава Тибидохса покачал головой, показывая, что больше не будет возвращаться к этой теме.
— Между мирами — Потусторонним и нашим — всегда существовал строгий закон равновесия. Ничто не может перейти из мира в мир, не нарушив хрупкого баланса. Те¬перь, когда у Симорга, Перуна, Велеса и Триглава что-то пропало, наш мир сделался должником их мира... Пока мы не вернем им похищенного, ход останется открытым.
Таня услышала в зеркале подозрительный звук. Ей по¬чудилось, что на ткани, которой было завешено стекло, возникла маленькая темная точка. Но Сарданапал продол¬жал говорить, и она отвернулась от зеркала.
— Ошибочно считать, что все языческие боги заточе¬ны за Жуткими Воротами. Поверь, девочка моя, лишь не¬большая часть... Другие предпочли уйти в Потусторонний Мир. Симорг, Перун, Велес и Триглав—лишь первые, кто стремится пробиться к нам. Даже сумей мы чудом их оста¬новить — что почти невозможно, — за ними последуют другие, и Тибидохс рано или поздно будет разрушен. Мы первые, потому что нас они винят в гибели мирового древа. Потом под удар попадет весь остальной магичес¬кий мир, и наконец пострадает даже мир лопухоидов... И снова в центре всех событий оказалась ты, Таня Грот¬тер, Как ты думаешь, почему они требуют, чтобы именно ты вернула им украденное?
— Может, потому, что я вызвала дух Безумного Сте¬кольщика? — предположила Таня.
Борода Сарданапала с сомнением шевельнулась.
— Возможно. Но, возможно, тут есть что-то еще. По¬верь, останавливая на ком-то своп выбор, древние боги всегда имеют очень веское основание... Раз они требуют, чтобы украденное нашла ты, — значит, никто другой: ни я, ни Медузия, ни Поклеп — не сможет сделать это за тебя. Хотя мы тоже что-то умеем. Я не отпустил бы тебя на Лысую Гору, но выхода нет... Раньше тебе не приходилось там бывать?
— Нет, — произнесла Таня.
Усы академика грустно обвисли. Похоже, они ожида¬ли другого ответа.
— О, разумеется, — сказал Сарданапал. — Просто я по¬думал: может, ты выбиралась туда тайно. В наше время... кгхм... всякое случалось. Встречались ученики, которые регулярно нарушали школьные правила... Кого бы вспом¬нить?.. Леопольд Гроттер, скажем, был яркий пример... Кгхм... В любом случае Лысая Гора не место для учеников Тибидохса. Ничему хорошему там не научишься, а вот погибнуть можно довольно просто. Я десятки раз предуп¬реждал об этом Леопольда в этом самом кабинете.
Таня ощутила головокружение. Внутри у нее потепле¬ло, словно что-то родное, забытое на миг коснулось ее. Так происходило почти всегда, когда она слышала об отце или матери или сама начинала думать о них. И тогда ей казалось, что Леопольд и Софья где-то рядом и смот¬рят на нее, невидимые, поддерживая ее и согревая любо¬вью.
— Мой отец нарушал школьные правила? — как бы не¬взначай спросила Таня. Ей хотелось узнать об этом больше.
Сарданапал разгладил бороду и кашлянул в ладонь. Тане показалось, что он сделал это, пряча улыбку.
— М-м-м... «Нарушал» — не то слово. Твой отец терпеть не мог правила как таковые. Лучший способ заставить его что-нибудь сделать было сказать, что это запрещено. Причем не просто запрещено, а строго-настрого. Однаж¬ды я застал его на крыше с хорошо знакомым тебе контра¬басом. Твой отец пытался улететь на Лысую Гору, к тому же, как потом выяснилось, не в первый уже раз. Помню, был большой скандал. Профессор Клопп требовал, чтобы я перевел его на темное отделение. Но, как видишь, он остался на белом, а на темное перешла его дочь... Кгхм... Да Леопольд и его контрабас гремели тогда на всю школу! Кажется, он не расставался с инструментом ни днем, ни ночью. Как-то мы обходили ночью комнаты, про¬веряя, не удрал ли кто воевать с нежитью (тогда была война, и все удирали на фронт), и я увидел Леопольда, спящего в обнимку с контрабасом. Даже укрытого с ним одним одеялом... М-м-м...
Таня жадно слушала академика. Ей приятно было даже не столько подтверждение, что контрабас принад¬лежал ее отцу (это она знала и прежде), сколько новое для нее известие, что Леопольд и контрабас были нераз¬лучны. Значит, как и она, Леопольд разглядывал все его трещины, гладил ладонью полировку п подкручивал колки, натягивая струны. Она подумала, что всякий раз, прикасаясь к контрабасу, она прикасается к отцу.
— Да, этому контрабасу не одна сотня лет, и, кстати, полет — это лишь часть его магии. И не самая значитель¬ная, — как бы между прочим сказал академик.
В тот же миг он многозначительно взглянул на Таню. Возможно, он рассказал бы о контрабасе и Леопольде что-то еще, но внезапно ткань, закрывавшая зеркало, вспыхнула. Огонь, возникший в ее нижнем левом углу, B одно мгновение охватил всю ткань целиком и норовил до¬тянуться ло бумаг на столе академика. Так вот что означа¬ли эти звуки и темное пятнышко! Горбун исхитрился под¬жечь покрывало!
— Трыгус шипелус! — крикнула Таня.
Заклинание сработало, но с опозданием—слишком яростным было пламя. От ткани остались лишь обгорев¬шие. чадящие душным дымом лохмотья.
Горбун с Пупырчатым Носом дребезжаще расхохотал¬ся и, поймав отражение Сарданапала, попытался оторвать у него голову. Но прежде чем ему это удалось, зеркальный академик выбросил искру, отбросившую Безумного Стекольщика за срез стекла, где он принялся мерзко скре¬жетать и ругаться. Отражение академика величественно запахнулось в плащ и телепортпровало, вероятно, наме¬реваясь появиться в одном из других зеркал Тибидохса.
Настоящий Сарданапал распахнул окно, чтобы дым поскорее выветрился.
— Ну вот... Третья простыня за день. II еще одна ночью! Если так пойдет и дальше, скоро придется перехо¬дить на скатерти-самобранки. У меня уже не осталось ни одной простыни. Не одолжи мне Медузия свои, я давно спал бы на голом матрасе... — печально сказал он.
— А вы попробуйте Черные Шторы! Когда зеркало стояло у нас в комнате, по-моему, Горбун Шторам не осо¬бенно нравился... — озаренная счастливой идеей, предло¬жила Таня.
Она была уверена: Черные Шторы не позволят над собой измываться. Достаточно спросить об этом улопухо-идов из прачечной или у тети Нинелп. Да и огонь им, ка¬жется, не страшен.
Совсем недавно, убирая комнату, они с Гробынеп пы¬тались вытрясти из Штор пыль и заметили внизу, рядом с одной из кистей, вытканную серебристой нитью фразу:
«Кому суждено быть повешенным, тот в пучине не сги¬нет и в огне не сгорит».
Академик хмыкнул.
— Ты так считаешь? Хм... С другой стороны, почему бы и нет? Попытка не пытка. А Склепова не будет возра¬жать? — улыбнулся он,
— Гробыня-то? Да она только обрадуется, даже если Шторы выкинут в болото! — убежденно сказала Таня.
Ее так и подмывало добавить, что сегодня все утро Шторы отражали Пуппера, который в одном оранжевом мотоциклетном шлеме и зеленых в синюю полоску шор¬тах, с бензопилой гонялся за своей метлой. Красная как рак Гробыня швыряла в Шторы чем попало и утверждала, что это не ее сон, а Танькин...
—А теперь слушай! — проговорил Сарданапал. — Слу¬шан и запоминай с первого раза. Времени у нас мало. Се¬годня около полуночи ты возьмешь контрабас и подни¬мешься на крышу Главной Башни. Внимательно оглядись по сторонам. На северо-восточной стороне крыши на зубце ты обнаружишь нацарапанную стрелку. У меня есть сильное подозрение, что она появилась не без участия твоего отца... Стрелка показывает направление на Лысую Гору. Ровно в полночь я на несколько минут сниму блоки¬ровку на Грааль Гардарику... Этого будет достаточно, чтобы ты смогла покинуть Буян. До Лысой Горы можно долететь за четыре-пять часов, а можно провести в доро¬ге всю ночь. Все будет зависеть от ветра и от того, не со¬бьешься ли ты с пути. Запомни расположение звезд. Справишься? В конце концов, ты четыре года проучилась магии, а это не так уж и мало.
— Я постараюсь не сбиться... — сказала Таня.
— Это хорошо, что ты говоришь «постараюсь». Это вселяет некоторую надежду, что ты реально смотришь на вещи... —улыбнулся академик.
— А на Лысой Горе? Что я должна искать? — спросила Таня.
Академик перестал улыбаться.
—А вот этого я не знаю. И никто не знает. Уверен, все само устроится как должно. Видишь ли, девочка моя, этим миром правит нравная особа по имени Судьба. Она хороша уже тем, что заведомо не признает никаких пра¬вил. Более того, она действует вопреки всему и все равно все устраивает наилучшим образом. Единственное, чего Судьба не выносит, — пассивных, ленивых и сонных люден, которые сидят на одном месте и боятся совершать ошибки. А теперь ступай и готовься к полету! И помни, что когда-то, когда Тнбидохс только начинал строиться, на его стене висел щит с девизом: «Не бойся идти не туда — бойся никуда не идти!»
— Бойся никуда не идти... — эхом повторила Таня.
— Вот именно. После, помнится мне, щит утащила не¬жить п утопила в болоте. Многие века она шастала здесь совсем без страха, пока мы ее не приструнили. А теперь ступай п найди побольше теплой одежды. Сегодняшняя ночь будет морозной, особенно на сквозном ветру, — ска¬зал Сарданапал.
При этом правый ус академика показал на дверь, левый на окно, а борода волнообразно зашевелилась, де¬монстрируя, что ей все равно, какой путь из кабинета вы¬берет малютка Гроттер, лншь бы он был самым коротким.
Золотой сфинкс провожал Таню до дверей. Он не рычал, но вид у него был крайне недоброжелательный.
Таня шла п размышляла, сможет ли она взять с собой Ягуна п Ваньку. Они-то, скорее всего, согласятся, но как отнесутся к этому языческие боги? Может, лучше вообще ничего не говорить друзьям?
— Да, совсем забыл! — внезапно окликнул ее Сардана¬пал.
Таня обернулась. Сфинкс остановился у ее ноги, пока¬зывая, что хотя ее и окликнули, но назад в кабинет не звали.
— На случай, если тебе придет в голову взять кого-ни¬будь с собой... Кгхм... Это я к тому, вдруг у тебя случайно появится такая мысль? Заметь, Перун, Белее, Трпглав и Симорг называли только одно имя—твое. Других имен они не называли.
Девочка ошеломленно застыла. В который уже раз она убеждалась, что академик читает ее мысли, как от¬крытую книгу.
— Хорошо. Я полечу одна, — грустно сказала Таня, не замечая, что у глаз академика залегли лукавые морщинки.
— Погоди! Давай теперь рассмотрим проблему с точки зрения моего друга Сократа... — продолжал Сардана¬пал. — Спморг, Перун, Белее п Триглав посылали именно тебя, но ведь они не утверждали п обратного: то есть того, что ты непременно должна лететь одна. А раз так, едва ли стоит истолковывать их слова буквально п отка¬зываться от помощи тех, кто может ее предложить. Наде¬юсь, ты меня понимаешь... Да, спасибо за идею с Черными Шторами! Мне самому любопытно, кто пз этих двоих возь¬мет верх.
Баб-Ягун закончил набивать бак мелким мусором и перемешивать его с майонезом и растительным маслом. Туда же он добавил немного шерсти оборотня, чешую ру¬салки и скелет крысы. Сунуть в бак крысиный скелет ему присоветовал Гуго Хитрый, с пеной у рта утверждавший, что он придаст пылесосу дополнительную верткость в по¬лете.
Получившаяся смесь больше всего напоминала содер¬жимое помойного ведра, которое не выносили дня три, но регулярно утрамбовывали.
—Ах, мамочка моя бабуся, как аппетитно получилось! Сам бы съел! — кривясь, сказал Ягун, тщательно вытирая руки и привинчивая к баку пылесоса верхнюю часть с мо¬тором.
— Так за чем дело стало? Приятного аппетита! — пред¬ложил Ванька Валялкин.
— Видишь ли, друг мой маечник, вся проблема в моем желудке... Он у меня исключительно старомодный и не разделяет моих передовых взглядов. Кроме того, если мои пылесос останется без заправки, на Лысую Гору нам придется добираться вплавь, что, учитывая глубину и раз¬меры океана, нервозность моей бабуси и мою уникальную способность подхватывать насморк, не самая лучшая затея, — сказал Ягун.
Он протер пылесос тряпкой, проверил, хорошо ли завязаны узлы талисманов, и, защелкнув на трубе самую ско¬ростную щетку из своей коллекции, добавил:
— Да и вообще сейчас декабрь.
Когда, выйдя из кабинета Сарданапала, Таня нашла Ваньку и Баб-Ягуна и спросила, не согласятся ли они со¬провождать ее, оба, разумеется, с готовностью согласи¬лись, но долго не могли опомниться от изумления.
— Неужели Сарданапал разрешил нам лететь на Лысую Гору втроем? — недоверчиво спросил Ягун.
— Да. Не напрямую, но очень ясно намекнул, что не будет против. Мне другое интересно: как он догадался, ведь я его даже не спрашивала, — сказала Таня.
Ягун опасливо покосился на дверь кабинета главы Ти-бидохса.
— Тшш! Академик, того.., подзеркали

Глава 11
ГУРИЙ ПУППЕР - ОДИНОКИЙ И... ПОХИЩЕННЫЙ

Вернувшись в Тибидохс к полудню, Таня, Ванька и Баб-Ягун застали на Буяне жуткий переполох. Первой их мыслью было, что случилось самое страшное. Симорг, Перун, Белее и Триглав прорвались в их отсутствие из По¬тустороннего Мира, но нет... Зеркало по-прежнему стоя¬ло в кабинете у Сарданапала, а сам проход худо-бедно блокировался защитной магией.
Оказалось, причина переполоха была в некоей новос¬ти, которую с утра десятки уже раз передавали по зудиль-нику. Вот и сейчас, едва Таня вошла в комнату, зудильник вновь затарахтел:
— Привет, проклятики и продрыглики! И вы, маги, ма-гессы, магвочки и маггеры! С вами ваша очаровательная Грызианочка! Целую ваши ушки, лысинки и тэ дэ! А те¬перь вцепитесь в стульчики! Сегодня в «Последних маг-востях» всего одна тема, зато какая!.. На рассвете из Маг-форда таинственно исчез Гурий Пуппер! Подробности ис¬чезновения самые кошмарные! Окно комнаты Пуппера было распахнуто настежь. На полу валялись вещи и плащи-невидимки из уникальной пупперовской коллек¬ции. Сам Гурий пропал неизвестно куда. Его любимая метла также не была обнаружена на привычном месте.
Как полагают, Гурий Пуппер был похищен перед рассветом группой неизвестных магов. Вероятнее всего, они скрутили нашего дорогусика, наложили на него зомбн-рующее заклятие и, погрузив на его же собственную метлу, увезли в неизвестном направлении. Первыми про¬пажу обнаружили гуриехранители Прун и Гореанна из фан-клуба, когда совершали утренний обход Магфорда. Произошло это около четырех часов утра. Сейчас оба на¬ходятся в маглицин, где, рыдая, дают исчерпывающие по¬казания. Магов-дознавателей больше всего интересует, каким образом группа похитителей смогла проникнуть в тщательно охраняемый Магфорд. Это могло произойти только в случае, если кто-то сообщил им заклинание перехода, которое в целях конспирации менялось каж¬дые два-три дня.
Неизвестно также, с какой целью был похищен Пуп-пер, однако американский маг дядя Сэм уже успел обви¬нить во всем всемирного злодея Бама Хлабана, о котором точно известно лишь то, что последние сто лет его никто не видел. «Хлабан похитил Пуппера в бессильной попытке разрушить мировую демократию и покуситься на нашу традиционную систему ценностей! Так как нам пока неиз¬вестно, куда именно был перевезен Гурий, мы ответим вы¬садкой магического десанта одновременно во всех стра¬нах мира! Наши ковры-самолеты уже готовы к ковровым бомбежкам!» — заявил дядя Сэм, впервые представший перед прессой после истории с тетей.
Магвокаты Пуппера с утра стоят на ушах и подают в суд на кого попало. Личный тренер и личный пресс-агент Пуппера выдвигают самые невероятные версии. Магфорд оцеплен тройным кольцом маглиции, которая прочесыва¬ет каждый уголок этой школы волшебства. Профессор Ы.Ы.Флянг принимает таблетки от расширения печени и дает интервью, красочно описывая свои переживания. Оказывается, перед рассветом он плохо спал, и у него жутко чесались ноги. «У меня так всегда бывает в предчув¬ствии беды!» — замечает Флянг. Издательство, занимаю¬щееся выпуском календарнков с Гурием, уже заключило с господином Флянгом договор на серию романов с рабо¬чим названием «Гурий Пуппер — одинокий и похищен¬ный». На банковский счет Гурия Пуппера в банке гоблинов наложено блокирующее заклятие. Теперь с него нельзя снять ни одной зеленой мозоли. Это сделано на случай, если похитители украли Гурия в надежде получить за него выкуп...
Грызиана Припятская продолжала тарахтеть, друже¬любно моргая бельмастеньким глазом, что не мешало ей порой бросать в снимавшую ее камеру косой взгляд, от которого у всех, кто видел ее на экранах зудильников, на¬чинали трещать защитные жилетки. Те же, у кого жилет¬ки отсутствовали, были, скажем, в стирке, ощущали лег¬кое головокружение и сильную, почти патологическую симпатию к бойкой ведьмочке.
Неожиданно в кадре на миг появилась чья-то волоса¬тая рука в кольцах и золотых часах и положила перед мадам Припятской бумажку. Грызиана взглянула на нее, и лицо ее внезапно приобрело выражение, которое бывает у охотничьих собак, почуявших дичь. Длинный верткий нос ведьмы втянул воздух.
—Ну держитесь, продрыглики! Сейчас ваша Грызиа-ночка вас ошарашит! Поднимите мне веки, как говаривал мой первый муж Вий! Минуту назад мы получили из Тиби-дохса сообщение! Его прислал один из наших друзей, ко¬торому мы всецело и полностью доверяем. К сожалению, в целях сохранения секретности я не могу сообщить вам имени нашего информатора, а лишь вскользь замечу, что его не поддающийся расшифровке кодовый позывной ДемГор. Не думаю, что это хотя бы на миллиметр подви¬нет вас к разгадке тайны.
Грызиана поднесла к глазам бумажку:
— Итак, сам текст сообщения: «Вчера в полночь трое старшеклассников Тибидохса — Татьяна Гроттер, Иван Валялкин и Баб-Ягун — улетели с крыши Главной Башни в неизвестном направлении. Они отсутствовали всю ночь и вернулись лишь утром. На руках и лице Татьяны Гроттер были следы крови. Тчк.».
Мадам Припятская многозначительно кашлянула три раза, словно поставив троеточие.
— Разумеется, я не берусь делать никаких выводов, особенно бесплатно, но не логично ли предположить, что Гроттер, Валялкин и Ягун направились в Магфорд, пробрались в комнату Пуппера, учинили там разгром, после которого похитили самого Гурия, связав его, поло¬жим, простыней? Ох уж эти русские с их кошмарными за¬конами и дикими нравами! Ой, мама, я же сама русская, ну да это не в счет... Вынесем меня за скобочки и будем счи-гать, что я цивилизанутая... тьфу ты... цивилизованная, а мой дедушка англичанин.
— Чушь собачья! Вот уж точно цивилизанутая!!! — с раздражением произнесла Таня.
Она взяла зудильник и метким, натренированным дра-конболом движением запустила его под Гробынину кро¬вать. Зудильник ударился о стену. Слышно было, как Гры¬зиана вначале выругалась, а потом злобно сказала:
— И еще один фактик к размышлению! Про кровь на одежде Татьяны Гроттер! Была ли это кровь бедного анг¬лийского сиротки, которого эта кошмарная девица запы-тала до смерти?.. Пока, продрыглики! Скучайте по своей Грызианочке! И не забывайте меня бояться!
—Ага, уже прям вся дрожу! — пробормотала Таня, бы¬стро сообразившая, что в самое ближайшее время ей при¬дется давать объяснения.
Дверь кто-то пнул ногой. В комнату ввалилась хмурая Гробыня. Таня была почти уверена, что та сейчас обру¬шится на нее с обвинениями, но Склепова была не в на¬строении на кого-либо нападать.
— Привет, Гроттерша! Моего маленького Пупперчика сперли, слыхала? Вот гады завистливые! — буркнула она.
— М-м-м-м... — пробормотала Таня. Гробыня ее не слушала. Она слушала себя. .
— Вся школа как улей гудит. Пуппер-Пуппер-Пуппер.. И кому, интересно, понадобился мои Гурочка, а?
Гробыня подозрительно взглянула на Таню, но после, махнув рукой, сказала:
— Ладно, Гроттерша... Там тебя Сарданапал зачем-то зовет. Велел мне передать, что он будет у себя в кабине¬те... Так что топай! Желаю тебе пуха, пера и всех прочих неприятностей!
Когда Таня, косясь на золотого сфинкса, вошла в каби¬нет к главе Тибидохса, академик стоял у зеркала и разгля¬дывал Черные Шторы. Шторы злорадно трепетали. Изредка они хищно раздувались, и тогда с другой, зазеркальной стороны слышался жалкий писк Безумного Стекольщика.
—Хочу сказать тебе спасибо за идею... Сегодняшняя ночь прошла довольно спокойно. Во всяком случае, для Тибидохса. Правда, это можно сказать не о всех, — заме¬тил Сарданапал, поворачиваясь к Тане.
Безумный Стекольщик издал леденящий душу крик, в котором слышалась паника. Шторы зашевелились и оку¬тались фиолетовым черномагическим сиянием. Крик Гор¬буна моментально смолк и перешел в надрывный, почти волчий вой, который логичнее было ожидать от оборот¬ня, чем от зеркального духа.
Академик приподнял Шторы. Горбун с Пупырчатым Носом сидел, забившись в верхний угол. Он был угрюм и злился на весь белый свет. На изнаночной стороне Штор отражался другой стекольщик — с чудовищным горбом и распухшим багровым носом, смахивающим даже не на нос, а на огромную раздувшуюся мочалку. И этот новый стекольщик, злобный, как рой ос, все время подпрыгивал, размахивал тонкими руками и обрушивал на первого Гор¬буна волны магии.
— Сам напросился! Часов до трех все было спокойно, пока ты не надумал поджечь Шторы. Сидел бы себе тихо — теперь бы не жалел! — назидательно обратился к нему академик.
Безумный Стекольщик раздраженно зыркнул на Сар-данапала, однако даже не покусился на его отражение. Он был окончательно подавлен. Академик опустил Чер¬ные Шторы, вновь заставив двух горбунов соприкоснуть¬ся, и отвел Таню в сторону. Его длинные усы весело пры¬гали.
— Видишь ли, девочка моя, —таинственно прошептал он, — как я понял, свойство этих Штор в том, что они уде¬сятеряют всякую направленную против них магию и пере¬сылают ее по обратному адресу. Полагаю, именно этим можно объяснить появление второго Горбуна, который теперь задает жару первому. Ведь если разобраться, то Шторы тоже нечто вроде магических зеркал, только они отражают не внешнюю сущность, а внутреннюю... То, что происходит у нас в душе: наши страхи, кошмары, затаен¬ные мысли... А бороться со своими затаенными мыслями злобой — не самая верная тактика!
Золотой сфинкс зарычал на черномагические книги, бившиеся в прутья клетки, и всполохом света вспрыгнул на стену, сделавшись плоским, как картина. Похоже, он вновь развлекался с третьим измерением.
— К сожалению, Перуна, Симорга, Белеса и Триглава
Шторам все равно не остановить... Их магии явно не хва¬тит, чтобы не пропустить к нам эту четверку, тем более что древние боги редко страдают внутренней противоре¬чивостью. Они цельны, яростны и крайне редко думают. Вернее, они думают одновременно с действием и возво¬дят все свои действия в абсолют, выдавая их за вселен¬ский закон. Но, возможно, теперь у нас появился шанс, — продолжал академик. —А теперь твоя очередь. Что там на Лысой Горе?
Таня подробно, ничего не пропуская, рассказала о подслушанном разговоре и мертвяке.
— Вампиры ищут посох... — закончила она. Сарданапал задумчиво кивнул. Тане, внимательно смотревшей на него, почудилось, что ее слова не слиш¬ком удивили академика, словно он догадывался обо всем заранее.
— Посох... Да, скорее всего, им нужен именно он... — сказал Сарданапал. — И не только вампирам. Возможно, ты не знаешь, но посох волхвы вырезали из ветви мирово¬го древа много лет назад. Волхвов, служителей и первых жрецов, давно уже нет на свете, но это не меняет дела. В посохе сосредоточена огромная энергия поклонения древним богам. Вера, накопленная за столетия. Если разо¬браться, то именно он, посох, давал богам силы сейчас, в переменчивом мире, когда все о них забыли. Вампиры ук¬рали этот посох у языческих богов, надеясь с его помо¬щью навредить нам, магам. Но после кто-то похитил посох у самих вампиров. Ты не догадываешься, где посох может быть теперь?
— Нет. Но все это точно связано как-то с моими родст¬венниками Дурневыми. Если, конечно, можно следовать совету мертвяка, — осторожно сказала Таня.
Сарданапал усмехнулся. Его усы сложились в назида¬тельную и одновременно крайне двусмысленную фигуру.
— Бывают такие загадочные родственники, с которы¬ми все на свете связано. Эдакие перекрестки, к которым волей-неволей сходятся все дороги. С точки зрения лопу-хоидов, это нелогично и странно. С точки же зрения ис¬тинной магии, как ее понимал, скажем, Древнир, нет ни¬чего объяснимее. Последней и единственной случайнос¬тью этого мира было само возникновение мира, как шутил некогда профессор Клопп. Правда, теперь Зигфрид уже не шутит, а лишь забивает мне замок всякой дрянью. Не¬давно даже ухитрился привязать моему сфинксу жестянку к задней лапе, — заметил он.
— Значит, мне придется лететь к Дурневым? — спро¬сила Таня.
—Возможно, и очень скоро... Но... час еще не пробил.
— А когда он пробьет? — удивленно переспросила Таня.
Академик покачал головой. Сфинкс на стене предо¬стерегающе зарычал. Оба явно не собирались делиться своими тайнами.
— Сейчас не время говорить об этом. Я сам еще много¬го не знаю, — уклончиво сказал Сарданапал. — Не беспокойся, мы с Медузией не спустим с Дурневых глаз... И еще одно: о Пуппере не волнуйся. Не слушай этого бреда по зудильнику. Я знаю, что ты никак не связана с похищени¬ем Гурия... Да и вообще, у меня есть основания сомневать¬ся, что его похитили.
— КАК? Так, значит, Гурия никто не?.. — начала Таня. Улыбнувшись, академик махнул ей усом, показывая, что занят и никаких других пояснений не будет.
— Иди! Со временем ты сама все узнаешь. Меди неда¬ром говорит, что слишком большое нетерпение всегда портит удовольствие, — сказал он жизнерадостно.
Когда Таня выходила, Черные Шторы шевельнули тя¬желыми кистями, прощаясь с ней. Безумный Стекольщик скорбно и душераздирающе завыл, царапая раздуваю¬щуюся ткань.
Говоря простым русским языком, он окончально доко¬нал сам себя.
Потянулись дни — пасмурные, короткие дни декабря. Ветер, снег, мороз... Потом оттепель — и снова ветер, снег, мороз. Смотреть было совершенно не на что. Разве что на замерзших русалок, которые по очереди дежурили у полыньи, карауля, чтобы ее не затянуло льдом, да на не¬жить, деятельно шнырявшую в рытвинах и писавшую ночью на выпавшем снегу всякие нехорошие слова для обогащения и без того феноменальных познаний малют¬ки Клоппика.
Ваньку Валялкнна Ягге и Тарарах попросили помочь присматривать за Зализиной. Большую часть дня Лиза не¬подвижно сидела на краю кровати в магпункте и смотре¬ла в стену. Но порой в нее вселялся злобный дух. Она вскакивала, начинала выкрикивать нечто нечленораз¬дельное, билась о стены и даже пыталась выброситься в окно. По этой причине возле нее все время должен был кто-то находиться. Таня тоже предлагала Ягге свою по¬мощь, но Ягге заявила, что это невозможно. Стоило Зали¬зиной увидеть Таню, как приступы следовали у нее один за другим. Она бросалась на нее, кусалась и пыталась заду¬шить...
— Это не она, ты не думай... Это все сглаз этот, будь он неладен, — говорил тогда Тарарах, бережно удерживая извивающуюся Зализину в своих медвежьих объятиях.
В любом случае Тане было ясно сказано, чтобы она держалась от магпункта подальше.
Соловей О. Разбойник, характер у которого совершен¬но испортился, устраивал команде по две тренировки в день — утром и вечером. Таня не тренировалась с коман¬дой, хотя ежедневно летала на контрабасе, что называет¬ся, для души. Изредка, чтобы окончательно не утратить драконбольные навыки, она занималась по системе Дела¬ла Критского. Ловить горошины, просто подбрасывая их, было ей малоинтересно, и она придумала накладывать на них ушустряющий сглаз. В результате вся горсть с умопом¬рачительной скоростью разлеталась в разные стороны — оставалось только мчаться следом и ловить.
Вымотанная сборная Тибидохса, в течение нескольких часов «разогревавшаяся» с пятью-шестью молодыми дра¬конами, была как бочка с порохом. После тренировки, когда Соловей уходил, достаточно было искры, чтобы между игроками вспыхнула ссора. Как-то острый на язык Баб-Ягун сказал нечто колючее Семь-Пень-Дыру, кото¬рый, в свою очередь, хамски повел себя по отношению к Кате Лотковой, едва не протаранив ее в воздухе.
Когда Семь-Пень-Дыр размахнулся (он предпочитал лопухоидные способы драки), Ягун выдвинулся вперед, чтобы разобраться с ним, но тут Верка Попугаева с визгом:
«Ай, мальчики, не надо драться!» — повисла у Ягуна на плече. Внук Ягге невольно замешкался. Семь-Пень-Дыр воспользовался удачным моментом и ударил. Ягун упал.
— Попугаева! Больше не надо меня защищать! — мрач¬но сказал он, поднимаясь. Семь-Пень-Дыр к тому времени уже умчался куда-то на своем пылесосе.
— Но я же хотела как лучше! — воскликнула Попугаева.
— Я так и понял. В следующий раз, когда ты захочешь как лучше, просто отойди в сторонку... — посоветовал Ягун.
— Но драться отвратительно! Это противоречит уста¬ву школы! Темное и белое отделения должны существо¬вать в мире... Я сообщу Клоппу! — поджимая губы, сказала Верка.
— Угу, сообщи... Вон он стоит, твой Клопп, далеко хо¬дить не надо... Эй, Клоппик, кончай ковырять палочкой драконий помет, поди сюда!
— Нет, не Клоппу! Я скажу Сарданапалу! Сегодня же! Он должен знать о поступке Семь-Пень-Дыра! — поправи¬лась Верка.
— Ой, мамочка моя бабуся! — взмолился Ягун. — ПОПУ¬ГАЕВА!!! Да что за существо ты такое! Не надо никого за¬щищать! Не надо никому ничего говорить! Все без тебя разберутся! Умоляю: сгинь! Просто провались сквозь землю, и все! Надоела ты мне хуже горькой редьки! Ты всем надоела!
Верка оскорбленно вспыхнула и отошла. Ягун почув¬ствовал себя неловко. Он явно задел в душе Верки струну, которую никак нельзя было задевать. Да, Попугаева неле¬пая, но разве она виновата в своей нелепости? Разве не бьется в ее груди такое же сердце, которое хочет любить и хочет, чтобы и его тоже любили?
Внезапно кто-то коснулся Ягуна. Он вздрогнул и по¬вернулся. Перед ним стояла Катя Лоткова. Она платком промокнула ему кровь на губе. А на лице у Лотковой было нечто такое, что Ягун ощутил, что его акции резко подня¬лись в цене...
* * *
В тот же день перед обедом Таня ненадолго заглянула в гостиную Жилого Этажа. Она вспомнила, что вчера, го¬товясь к снятию сглаза, забыла на подоконнике тетрадь. Тетради на месте не оказалось, но Таня догадалась загля¬нуть за спинку стоявшего рядом дивана, который, по слу¬хам, некогда использовался для полетов. Таня полезла за тетрадью. Она была за диваном, когда услышала, что в гостиную кто-то вошел, и определила по голосам, что это были Жора Жикин и Ванька Валялкин. О ее присутствии оба явно не подозревали.
Вначале Таня собиралась, выбрав момент, выскочить и напугать их, но почти сразу передумала. Это было бы глупо и слишком по-детски. Ей захотелось посмотреть, как поведет себя Ванька, когда он рядом не с ней, а с кем-нибудь еще,
Две пробегавшие мимо третьекурсницы искоса взгля¬нули на Жикина и, перешептываясь, захихикали, надеясь обратить на себя его внимание. Жора наградил их снисхо¬дительной улыбкой и помахал ручкой.
— Жикин, а ты ведь девчонкам нравишься! — сказал Ванька.
— М-да, кое-кому... — принялся скромничать Жора.
— Ничего себе — кое-кому! Половине школы!
— Да ладно тебе! Я ведь для этого ничего не делаю! — небрежно развалившись на злополучном диване, согла¬сился Жикин.
— Совсем ничего? Прямо ничегошеньки? — усомнился Ванька.
— Как тебе сказать... Девчонки, они любят раскован¬ность, уверенность, но вместе с тем надо порой и за руку взять, и поцеловать, если придется. А дальше, как грипп, все само собой распространится. Это вроде как правило:
если в тебя влюбились хотя бы три девчонки — через не¬делю их будет уже десять. Те своим подругам проболтаются, те своим... Вон третьекурсницы только что прошли видел? Я ведь, между прочим, не помню даже, как ю зовут... — самодовольно заявил тибидохский лев.
— А мне показалось, ты пх знаешь... Ты им так улыб¬нулся.
— Опыт, милый мой, опыт... — томно сказал Жора. — Заметь, девушек было две, а я, выходя из положения. улыбнулся даже не кому-то конкретно, а глядя между ни¬ми. Теперь каждая думает, что я улыбнулся ей. Тактика!
Ванька спокойно смотрел на него. Сложно было по¬нять, как он относится к словам Жикпна. Таня надеялась. что без восторга. Ее лично Жикнн раздражал. Он был самовлюбленный красавчик, весь какой-то искусствен¬ный, подленький даже не до мозга костей, а до костного мозга. Только одна эта подлость и была в нем настоящей. о чем сам Жпкин едва ли догадывался.
— Девушки, они, друг мой, бывают разные, — продол¬жал разглагольствовать Жора. — Но в каждой что-то есть, если разобраться. У -меня на это наследственный нюх... Недаром мои лопухопд-папа выплачивал алименты даже одной знаменитой актрисе... О его прочих женах я не говорю. А актриса эта мелкая оказалась женщина, без
полета...
—Хм... Вот ты какой! А Гроттер, она красивая?—не¬ожиданно услышала Таня Ванькпн голос.
Таня напряглась. Самым правильным было выйти из своего укрытия, по она этого не сделала. Вместо этого она осторожно выглянула, стараясь не упустить не то что слова, но даже выражения лиц Жикина и Ваньки. Но тут ее поджидало разочарование: она видела лишь их спины.
— Ну э-э... Если ты так хочешь... ладно, скажу. — Дон-Жуан тибидохского разлива замялся, подыскивая пра¬вильный эпитет.
Всех ящичков, по которым Жора Жикин рассортиро¬вывал девушек, у него было четыре. Первый, самый элит¬ный, именовался «высший класс», второй был «норма», далее шел ящичек «у нее красивые глаза», и, наконец, самый большой и просторный именовался: «она любит животных».
Таня чувствовала, что Ванька с нетерпением ждет от¬вета. Она и сама ждала его с нетерпением и страхом.
— У нее красивые глаза. Но... и животных она тоже любит, — выдавил наконец Жикин.
— То есть она некрасивая? — спокойно уточнил Ванька.
— М-м-м... Ну что значит некрасивая? До Лотковой или там до Склеповой, ясное дело, не дотягивает. Но все-таки лучше Попугаевой... В общем, для тебя, наверное, сой¬дет, — снисходительно сказал Жикин.
Таня была уверена, что Ванька сейчас ударит Жикина в нос, стремясь придать классическому носу Жоры более простые формы. Но... Ванька этого не сделал.
Вместо этого он достал из кармана маленькую дере¬вянную шкатулку, в которой, видно, лежали какие-то травы для магпункта, повертел ее в руках и закрыл крыш¬ку. Потом встал, окинул Жору задумчивым взглядом и быстро ушел. Через некоторое время, пожимая плечами, удалился и Жикпн.
Таня продолжала сидеть за диваном,'уткнувшись лбом в его источенный жуками деревянный каркас. Она ничего не видела и не слышала. Ее трясло от слез и безыс¬ходного гнева. На душе у нее было так мерзко, будто туда кто-то плюнул. Плюнул не чужой, до кого ей не было дела, а тот, перед кем душа давно уже доверчиво откры¬лась.
Таня ощутила себя преданной. Преданной и продан¬ной...
* * *
Поздно ночью, когда Таня, выплакавшись, уже спала, в окно кто-то настойчиво постучал. Таня открыла глаза и приподнялась на подушке, пытаясь понять, померещи¬лось ли ей. Гробыня мирно посапывала. Во сне она мало походила на роковую девицу с темного отделения и была мила и тиха, как ангелочек. Сложно было поверить, что в этой головке в дневное время могут роиться зловещие за¬мыслы.
Скелет Паж, он же Дырь Тонианно, поскрипывал на своей подставке и, покачивая перьями на шляпе, видно, шептал судьбе самые разнообразные слова.
Стук повторился. Таня подошла к окну и, прижавшись носом к стеклу, осторожно выглянула.
Перед окном — одетый не по погоде, продрогший, как цуцик, с застывшей на носу сосулькой неясного происхождения — завис на метле Гурий Пуппер. Он был одино¬кий и печальный. Казалось, еще мгновение — и он просто обрушится вниз, превратившись в ледяную глыбу.
— О, Таня, Танечка! Я сбежал в Тибидохс! Я буду жить у вас! Я ненавижу Магфорд! — произнес он с надрывом.
— Ты с ума сошел! Тебя ищут! Тут некоторые болтают, что я тебя насмерть запытала, — только и сказала Таня.
— Таня, пожалуйста, открой мне окно! Или я буду упа¬дать в сугроб и умирать на ровный место! — одеревенев¬шими губами произнес Пуппер.
Он говорил по-русски довольно правильно для ино¬странца, но с забавными ошибками, возникавшими всякий раз, как он сбивался с проторенной речевой дороги.
Таня решительно толкнула раму. Пуппер вместе с мет¬лой с трудом протиснулся в комнату, впустив ледяной зимний воздух...

* * *
Холодно. Кровь стынет в жилах, превращаясь в кол¬кие кристаллы. Таня спит и видит сон, что стала сосуль¬кой. Она смотрит на свои прозрачные руки и ноги и боит¬ся сломаться. Так проходят века. Время не течет, а перева¬ливается, точно глыба льда.
А потом внезапно что-то происходит. Таня понимает, что она в кабинете Сарданапала. Это уже не сон, а явь. Над Таней склонились Ягге и Великая Зуби. Стрелка часов показывает на скатерть-самобранку. Таня догадывается, что теперь время ужина, а значит, матч закончился самое большее час назад. Время оттаивает, возвращается к при¬вычному течению...
— А где Пуппер? — машинально спросила Таня.
Ягге фыркнула и запыхтела вишневой трубочкой. Один из клубов ароматного дыма сложился в лебедя. Ле¬бедь повернул длинную шею, посмотрел на Таню и, взмах¬нув крыльями, исчез.
— Мы победили, да? Что с Пуппером? — снова повто¬рила Таня.
— Все нормально с твоим Гурием. Ссадины кое-какие есть, но до свадьбы заживет!
— Пуппер не мой! И свадьбы никакой не будет! — рас¬сердилась Таня.
— Конечно, конечно. Чего ты меня убеждаешь? И не вскакивай. Лежи себе! — миролюбиво согласилась Ягге. — Кстати, знаешь, о чем спросил Пуппер, когда мы извлекли его из Гоярына?
— Ну и о чем? Небось про метлу?
— Он спросил: «Где Гроттер?» Таня прикусила язычок.
— Мог бы и не по фамилии. У меня имя есть, — защи¬щаясь, буркнула она.
Но провести Ягге и Великую Зуби было совсем непро¬сто.
— Лучше о Ваньке подумай, сколько он у дверей изво¬дился, бедный. Одних котлет штук десять съел — так переживал! Огурцов я уже не считаю! Сидит сам не свой, бледный, перед собой смотрит и котлеты ест... А майка такая старая, такая рваная!.. — укоризненно сказала Вели¬кая Зуби.
Ягге предостерегающе взглянула на нее, и Великая Зуби умолкла. Тане стало приятно, что Ванька изводится у двери, но она упрямо решила этого не признавать.
— Ничего он не мучается! Плевать ему на меня! Поду¬маешь, котлету съел, страдалец! —заявила Таня. • — Да что б ты понимала! Думаешь, настоящая лю¬бовь — это когда цветы и купидоны, как у твоего Пуппера? Любовь — это, милочка, как раз майки и котлеты! — не¬ожиданно набросилась на нее Ягге.
Таня хотела возразить, но закрыла глаза и стала беско¬нечно падать куда-то. Она падала, падала и все никак не могла упасть. И снова ей казалось, что прошли века.
Когда же Таня вернулась к реальности, Ягге и Великая Зуби уже ушли. Рядом же с Таней в глубоком кресле сидел сам пожизненно-посмертный глава Тибидохса ака¬демик Сарданапал Черноморов.
Поняв это, Таня с трудом села на диване. Ее знобило. На полу, похожие больше на тряпку, лежали Черные Шторы. От Штор пахло гарью, что не мешало им пребы¬вать в прекрасном настроении и отражать что попало. На¬пример, Дырь Тонианно в обнимку со Склеповой или тетю Нинель, мучительно пытавшуюся влезть в джинсы шестидесятого размера. Безумный Стекольщик исчез. Ве¬роятно, Шторы одержали над ним верх, заставив Горбуна провалиться в преисподнюю.
Зеркало было разбито вдребезги. Лишь несколько ос¬колков, больше похожих на зубы, торчали в раме.
— Сфинкс ничего не смог сделать. Это случилось ближе к концу матча... Похоже, мне не стоило смотреть драконбол. Думаю, там, в Потусторонних Мирах, давно ждали подходящего случая... — сказал Сарданапал.
— Боги прорвались в наш мир, да? — спросила Таня. Академик обернулся и задумчиво заглянул в разбитое зеркало.
— Еще нет, но уже почти... Нам дают последний шанс. Скорее всего, это произойдет сегодня ночью. Момент, ко¬торого я так ждал, наступил... Существовали причины, по которым тебя никак нельзя было отправить за посохом раньше, чем разобьется это стекло, — сказал академик.
Он подошел к столу и, открыв одну из тяжелых тумб, достал большую бутыль.
— Отхлебни! Это придаст тебе сил!.. Но-не больше глотка!
Таня осторожно отпила. Жидкость обожгла ей гортань. Она закашлялась. По жилам распространилось жи¬вительное тепло. Озноб сразу прекратился. Сарданапал сам отхлебнул из бутыли — пожалуй, чуть побольше глот¬ка — и заткнул горлышко пробкой.
— Только не говори Ягге, договорились?.. Это всего лишь слабенький бальзам из молодильных яблок, к тому же разбавленный на две трети живой водой и слезами ру¬салок... Вот уж не пойму, почему после него запрещается управлять транспортными средствами и пылесосами! — убеждая сам себя, сказал академик.
Его носик застенчиво замигал. Глава Тибидохса со¬брался с мыслями.
— За час до полуночи мы с Меди телепортируем тебя в лопухоидный мир. Если тебе и придется лететь на контра¬басе, то лишь в самом конце, уже перед самым домом. Со¬гласна? — ободряюще сказал Сарданапал.
— А что мне делать у лопухоидов? Я надолго у них ос¬танусь? — спросила Таня, представляя себе, как будут счастливы Дурневы получить такой новогодний подарок.
Академик очень серьезно, даже строго воззрился на нее. Его разноцветные усы вытянулись в два восклица-тальных знака.
— Тебе нужен честный ответ? — спросил он.
— Да, — встревожилась Таня.
— И откровенный?
— Да, — тревожась еще больше, сказала Таня.
— Тогда вот он: «Не знаю».
— Как — не знаете?
— Просто не знаю, и все! Ты должна найти посох и вернуть его Симоргу. Но как, и где, и при каких обстоя¬тельствах это произойдет, не ведает даже Древнир. Знай я все наперед, поверь, я бы сам легко мог полететь к лопу-хоидам. Но ошибки в магическом мире исправляет лишь тот, кто их совершает... Ты впустила в мир Безумного Сте¬кольщика — и ты должна устранить все последствия. Дру¬гого просто не дано!.. Единственное, что я могу, —дать тебе вот это! — грустно произнес Сарданапал.
Он порылся в карманах. Оттуда посыпалась всякая дребедень, больше уместная для малютки Клоппика, чем для убеленного сединами главы Тибидохса.
— Возьми! — академик протянул Тане свернутый пер¬гамент. — Пока не заглядывай. Прочитаешь у Дурневых. Если посох рядом — он отзовется!
— Как отзовется? — не поняла Таня.
Но Сарданапал либо не услышал, либо сделал вид, что не слышал. Он вытащил пробку из бутылки и, понюхав, приложился к горлышку.
— Как бы не выдохлась!.. Или нежить высосет — в но¬вогоднюю-то ночь... Ну, за благополучие Тибидохса! Чтоб светлых магов было больше, чем темных!.. — напутство¬вал он самого себя.
Напустив на лицо побольше безразличия, Таня вышла из кабинета. Безразличие, разумеется, предназначалось для Ваньки, однако Таня увидела лишь сфинкса, который не без интереса обнюхивал валявшуюся на полу половин¬ку котлеты. Поняв, что его врасплох застигли за этим прозаическим занятием, больше достойным кошки, сфинкс недружелюбно зарычал на Таню и вспрыгнул на дверь.
— С Новым годом! Желаю тебе поменьше вреднос¬ти! — обратилась к нему Таня.

* * *

Гуннаробус фессит энкрилит фермосум! Слова заклинания принудительной телепортации долго звучали у Тани в ушах, пока она в кольце зеленых искр пронизывала пространство. Телепортироваться было не больно и даже не страшно, учитывая, что теле-портировали ее все же не Гуня Гломов с Дуськой Пупси-ковой, а Сарданапал с Медузией — настоящие профи, предусмотревшие все случайности. Самым непривычным было, пожалуй, разъединение души с телом. Таня видела свое тело словно со стороны и лишь в самом уже конце, когда телепортация завершилась, вскочила в него, точно спешащий студент в вагон метро...
Кокон искр, оберегавший ее, померк. Тан-я-осознала, что сидит на контрабасе, плотно обхватив его левой ру¬кой, согнутой в локте. В правой руке она сжимала смычок. Было безветренно. Внизу в сиреневой ночной дымке, ко¬торую освещали лишь пунцовеющие фурункулы фонарей и бордовые пролежни скоростных шоссе, лежала огром¬ная Москва...
В мире лопухоидов, как и на Буяне, падал густой снег. Видимость была скверной. Тане пришлось немало порыс¬кать над городом, прежде чем она обнаружила тот самый дом на Рублевском шоссе. Он торчал в глубине квартала, точно воздетый к небу палец. Вокруг высотки, скрадывая ее контуры и окрашиваясь падавшим из окон желтоватым электрическим светом, белыми мухами роился снег...
После громадного Тибидохса многоэтажка дяди Гер¬мана внезапно показалась Тане жалкой и маленькой. Но выбирать не приходилось. Наклонившись к контрабасу, Таня стала кругами снижаться, как вдруг что-то прегради¬ло ей дорогу.
Малютка Гроттер едва успела произнести Чебурыхнус парашютис форте и избежать столкновения. А потом она неожиданно увидела, что перед ней завис Пуппер -заснеженный и ссутулившийся от холода. Гурий сидел на чужой, незнакомой ей метле, явно одолженной у кого-то из фэнов. О том, что это была метла именно фэна, можно было судить хотя бы по надписи на палке: «Гурий Пуппер — вот кто супер!»
— ГУРИЙ! Откуда ты здесь взялся? — крикнула Таня. Пуппер закашлялся. Он был то ли смущен, то ли про¬стужен.
— Мне рассказал Прун. Он подслушивал у дверей ка¬бинета Сарданапала... Точнее, не то чтобы подслушивал, но... кх... Гореанна послала его на разведку. К счастью, Прун не рассказал ни о чем Гореанне, а сразу побежал ко мне. Едва я понял, что ты сегодня ночью будешь улопухо-пдов, я удрал из магпункта и сразу помчался сюда. К счас¬тью, Грааль Гардарика не была заблокирована. Три часа в дороге — и вот я здесь... Метлу мне пришлось стащить у Гереанны.
— Надеюсь, сегодня ночью она не планировала гене¬ральной уборки, — буркнула Таня.
Но ворчала она скорее по привычке. На самом деле она была рада видеть Пуппера. Они снова летели бок о бок. Дурневский дом прорисовывался все ближе, все от¬четливее.
— Откуда ты узнал адрес? — спросила Таня,
— Как откуда? Я же присылал к тебе купидонов, — уди¬вился Пуппер. Похоже, он был крайне доволен собой.
—Ах да! Что-то я совсем перегрелась. Или переохла¬дилась! — Таня посмотрела на плечи Пуппера, которые, точно перхоть, покрывал снег. — Ты сегодня какой-то... э-э... осугробленный... —заметила она, не подумав.
Гурий достал из кармана словарик и долго его пролис¬тывал, близоруко щурясь в темноте.
— Спасибо на добром слове, — сказал он с такой печа¬лью, что Тане стало его жаль.
— Спокойно, Гуряндий! Разве ты не хотел на мне же¬ниться? Вот сейчас познакомишься с моими родственнич¬ками! — заметила она.
— О да! — с пафосом воскликнул Пуппер. — Уверен, твои тетя и дядя чудесные люди! Я буду просить у них твою руку!
— Да хоть ногу проси, главное, чтоб не по частям! — хмыкнула Таня, пытаясь представить себе, какое лицо будет у дяди Германа и тети Нинели, если Пуппер и впрямь сморозит нечто подобное. Хорошо хоть блокиро¬вок на магию больше нет, Пуппер всегда успеет вовремя телепортироваться.
Гурий воспрял. Его осанка стала значительно лучше. Кажется, бедняга и впрямь преисполнился надежд. Таня решила пока не портить ему настроение. Сладкое всегда лучше оставить на третье.
— Ты не представляешь, Таня, что происходит сейчас в Англии! Я разругался из-за тебя со всей своей родней! — грустно сказал Гурий.
— Но ты же сирота... А, ты говоришь о тете Настур¬ции! —догадалась Таня, уже наслышанная о родственни¬ках Гурия.
— Не-а, тетя Настурция — это полбеды. Она покричит и успокоится. У меня есть другая тетя, которую очень любят дети. Но ее имя нельзя называть, особенно перед сном, или тебе обязательно приснится целая дивизия маг-вокатов, — пояснил Пуппер.
— Ого, она такая злая? — удивилась Таня.
— Нет, она не злая, но очень шустрая. Она взяла копи-райты на все родинки, шрамы и прыщи, а также на фурун¬кулы, волосатые бородавки и пигментные пятна. Никто не имеет права иметь их, кроме нее. Так что лучше вооб¬ще не произносить ее имя, а то ничем хорошим это не за¬кончится, — озабоченно сказал Пуппер.

* * *

... Контрабас и метла снизились. Теперь они скользили вдоль окон. Не желая сталкиваться с консьержкой, кото¬рая наверняка стала бы приставать с идиотскими вопроса¬ми, Таня решила разбить стекло на лоджии и влететь туда, но после решила, что это будет бестактно. К тому же, если разбить стекло, тетя Нинель придет в бешенст¬во, а разъяренный гиппопотам, по описаниям натуралис¬тов, гораздо опаснее льва.
«Правильнее будет приготовить Дурневых постепен¬но. А это можно сделать, только если прибыть обычным способом — через дверь», — решила она.
Она отыскала открытый общий балкончик нескольки¬ми этажами выше Дурневых и нацелила на него смычок, одновременно пробормотав тормозящее заклинание.
Поняв, куда она летит, Пуппер опередил ее и, спрыгнув с метлы, предупредительно помог Тане слезть с контрабаса.
«Да, он джентльмен, этого у него не отнимешь!» — по¬думала Таня, подавая ему руку.
Вскоре Таня и Пуппер, нагруженный, кроме метлы, еще и контрабасом, уже стояли около двери Дурневых.
ДЗЫНЬ! — громко огрызнулся звонок, когда Таня, со¬бравшись с мужеством, надавила кнопку пальцем.
— Нас разглядывают в «глазок»! Почему они так долго не открывают? — некоторое время спустя удивленно ска¬зал Гурий, переминавшийся с ноги на ногу рядом с Таней.
— Дай лопухоидам морально приготовиться к тон ра¬дости, что их ждет! — проговорила малютка Гроттер.
Язычок наконец щелкнул. Дверь распахнулась, и Таня лицом к лицу вновь столкнулась со своими дорогими род¬ственниками. Дурневы пасмурно уставились на нее, и она сразу ощутила себя дома. Ей захотелось завыть на луну. Наступившая пауза была куда длиннее, чем в финале «Ре¬визора».
— Ну вот, Гроттерша приехала! —хрипло, как вурда¬лак, сказал наконец дядя Герман.
Он стал еще более тощим, чем Таня помнила его с прошлого раза. Зато тетя Нинель раздалась вширь, выле¬зая за пределы не только логики, но и здравого-смысла. Пипа же осталась все такой же очаровашкой, разве что прыщей у нее стало на пару дюжин больше, что в общем объеме ее достоинств было малозаметно.
Одно хорошо — Пипа не утратила своей феноменаль¬ной доброжелательности.
— О, мамуль, смотри: у Гроттерши новый парень! Того коллекционера пылесосов она куда-то спровадила! — со знанием дела сообщила она.
Магфордец, чуть подняв брови в знак удивления, по¬клонился с английской вежливостью. Шапка с пумпоном слетела с его волос. Открылся лоб. Пипа присмотрелась к Таниному спутнику повнимательнее и... неожиданно сползла вдоль стены. Тетя Нинель едва успела подхватить дочь под мышки.
— Посмотри на его лоб! Разве ты не видишь? — зашеп¬тала Пипа.
— Что не вижу? — не поняла тетя Нинель.
— Ничего не видишь? Это же Гэ Пэ! Гэ Пэ!
— Я не Гэ Пэ... Я Гурий. Гурий Пуппер! — деликатно улыбаясь, уточнил Танин поклонник.
—А-а-а-а! Это он! На фотографии он другой, но там же актер, а этот настоящий... — охнула Пппа и уже оконча¬тельно свалилась в обморок.
Халявий колобком скатился у нее с плеч.
— О Древнир!!! Это сам Пуппер! Такие люди и без ох-раны! —умилился он.
Поняв, кто перед ними, дядя Герман и тетя Нинель за¬думчиво переглянулись. Их лица мгновенно утратили прежнее брюзгливое выражение, с которым они смотре¬ли на Таню, словно собирались сдать ее в психушку.
— Значит, Гэ Пэ... м-дэ... а мы тут на рамочку для вашего портрета недавно потратились. Прежняя рамка у нас насквозь процелована, это уже даже негигиенично, — кашлянул бывший депутат.
— Да и стеклышко, того, треснуло уже... Видно, Пи-почка на подушечке не совсем удачно головкой поверну¬лась, — добавила тетя Нинель.
Таня с трудом узнавала своих родственников, так кош¬марно они лебезили. Дурневы, хотя в отличие от своей дочери и не были пуппероманами, как люди глубоко прак¬тичные, на всякий случай просчитывали новые открыв¬шиеся им возможности. Например, они прикидывали, нельзя ли одолжить у Пуппера денег и потом их не воз¬вращать. То, что дядя Герман и тетя Нинель уже и теперь были ничуть не беднее Пуппера, в расчет не принималось.
— В комнату, в комнату проходите... А ты, Танька, по¬ложи свой барабан куда-нибудь в угол, а то с него вода течет. Бери пример с молодого человека! Молодой чело¬век даже в гости со своим веником приходит — вот что значит западная культура! Не то что мы, дубины неотесан¬ные! — распоряжалась тетя Нинель.
— Хи-хи! Может, у него и туалетная бумага своя с собой есть? — не удержался и захихикал Халявий.
Тетя Нинель, продолжая удерживать на лице добро¬желательное выражение, ущипнула его. Бедный оборо¬тень подскочил едва ли не до потолка.
— Уйду я от вас — злые вы! — взвыл он.
А дядя Герман уже усаживал Пуппера за стол.
— Салатику? Шампанского?.. Не надо? Ну и правильно!
Пьющий подросток — это хуже, чем женщина-начальник! Когда-то в конце восьмидесятых я начинал с маленького ночного магазинчика—так, поверишь ли, ни капли спирт¬ного не продавал детям! Даже сигарет и тех не продавал! Ни-ни, даже себе в убыток! Детям приходилось переда¬вать деньги через сторожа! Он у меня теперь зам гене¬рального по кадрж.
Пуппер схватил бокал шампанского и залпом выпил. Он явно намеревался просить Таниной руки и теперь на¬бирался храбрости. Дядя Герман почти насильно затолк¬нул в Пуппера несколько ложек салата и похлопал его по щечке.
— Люблю! С первого взгляда люблю! Прям сын род¬ной! Папку-то своего помнишь?.. Сирота? И я, представь, сирота! Как загребли моего фатера за спекуляцию валю¬той в семьдесят третьем, так и сирота... Потом мне папашка уже из Америки писал! Советником там был по нарушению прав человека, пока зеленая змейка его вконец не зажали-ла... Дельный был мужичок, весь в меня! — Разглагольст¬вуя, дядя Герман оценивающе поглядывал на Пуппера, прикидывая, не наступил ли момент просить в долг.
Гурий выпил еще бокал шампанского. Потом встал и набрал полную грудь воздуха.
«Ну все! Ноги моей будет просить!» — подумала Таня, внимательно наблюдавшая за ним с другого конца стола.
— Многоуважаемые родственники Татья... — начал было Пуппер, но дядя Герман ловко заткнул ему рот бутербродом с красной рыбой и почти насильно усадил его на стул.
— Анекдот не желаешь? — сказал он. — Значит, так, антураж такой: волк несется за зайцем! Заяц забегает к себе в дом и уже едва дышит. Волк ломится в двери и кри¬чит: «Заяц, отдай мне мои пять рублей, а то сожру!» Заяц сползает вдоль двери и говорит: «Какие четыре рубля, не знаю никаких трех рублей, жена, у тебя есть два рубля, дай ему рубль!»
Гурий Пуппер даже не улыбнулся, зато мадам Дурнева перепугалась не на шутку.
— Герман, умоляю! Только не про зайцев! Не надо ни¬чего ушастого! Хочешь, чтобы у тебя случился рецидив? — басом загрохотала она.
— Что, не смешно? Ах да! У вас же там другая валю¬та! — догадался директор фирмы «Носки секонд-хенд», безуспешно прождав некоторое время реакции иностран¬ца. — Кстати, хотел спросить: банк-то тебя не обманывает? Ежели что, мы этим гоблинам рога-то пообломаем! Двой¬ным учетом и по ушам, по ушам! Они у меня мигом в рай¬онную сберкассу младшими операционистами запросятся!
Пуппер решительно встал, заставив подпрыгнуть стол. На щеках у него появились красные пятна. К углу рта прилип кусочек рыбы.
— Я! Я хочу жениться! — выпалил он. Бывший депутат ничуть не удивился.
— Ну и женись, если больше делать нечего. Только поверь, мой мальчик, наличие жены еще никого не сдела¬ло счастливым! — великодушно согласился он.
— Так вы согласны? Тогда я женюсь на Тане! Я прошу у вас ее руки! — еще решительнее произнес Пуппер. Шам¬панское сделало его смелым.
Тетя Нинель привалилась к стене. Стена выдержала.
— Мамуль! Ты слышала? Эта противная Гроттерша все делает мне назло! — донесся из коридора душераздираю¬щий вопль. Что-то с грохотом обрушилось на пол. Это Пипа, пришедшая было в себя, вновь лишилась чувств.
— Мне только семнадцать! А в моей стране нельзя же¬ниться раньше двадцати одного года без согласия опеку¬нов... А мои опекуны никогда не согласятся! Ни тетя На¬стурция, ни другая тетя, которая снится магвокатам... Я го¬ворил с ними тысячи раз — они говорят, что Таня гадина и лимитчица... И вообще фамилия у нее подозрительная, — страдая, продолжал самозабвенно бормотать Пуппер. — Я хочу, чтобы у нас с Таней была помолвка! Потом, когда мне исполнится двадцать один (ей тогда будет восемнад¬цать), состоится свадьба!
— Вот когда исполнится двадцать один, тогда и прихо¬ди! Прям в тот же день! — с облегчением закивала тетя Нинель, сообразившая, что это будет совсем еще не скоро. —А пока не хочешь ли пригласить нашу Пипочку в кино? Девочка будет просто счастлива. Говорят, вышел на экран очень хороший фильм — «Гэ Пэ и узник Тарака¬на»... Айседорка Котлеткина уже ходила, и ей очень понравилось. Она рыдала в голос, когда узник Таракана го¬нялся за Гэ Пэ. Правда, потом оказалось, что это был со¬всем не тот, на кого думали, но билетов в кассу все равно обратно не принимали...
Осчастливленный Пуппер на правах будущего родст¬венника выпил еще бокал шампанского. Таня решила пока не огорчать его отказом, тем более что это было бы только на руку Дурневым. «Потом откажу», — подумала она.
Не прошло и получаса, как Дурневы недружно, но с большим чувством пели:
В лесу родилась Гроттерша, в лесу она росла! Зимой и летом стройная зеленая была!
Развеселившийся Пуппер петь по-русски не мог, но вовсю подтягивал.
Пришедшая в себя Пипа с ненавистью глядела на ма¬лютку Гроттер.
— О, Таня, какие у тебя чудные родственники! — вос¬торженно воскликнул Гурий, подбегая к ней. —Какие они непринужденные, какие естественные! Моя тетя Настур¬ция и другая тетя, чьего имени нельзя произносить из-за магвокатов, в сто раз зануднее! Они бы сейчас сидели с такой кислой миной, будто проглотили ящерицу или дох¬лую жабу!
— В самом деле? А я почему-то готова махнуться с тобой родственниками, не глядя. Да еще Пипу дать в при¬дачу, просто как сувенир! — проворчала Таня.

* * *

С того момента, как Таня с Пуппером появились в квартире Дурневых, Халявий посматривал на них хмуро и с большим подозрением. Он даже забился в дальний угол и уселся на ковре рядом со шкафом. Похоже, совесть его была неспокойна.
— Кольца... то ись... понапяливали... Терпеть не могу! Ты их приглашала? Я — нет! И чего приперлись? — шепо¬том жаловался он таксе Полтора Километра. Такса, успев¬шая уже найти с Халявием общий язык, согласно тявкала, демонстрируя полное единство мнений.
Внезапно перстень прадеда Феофила на руке у Тани раскалился безо всякой видимой причины. Таня вскрикну¬ла, мгновенно вспомнив о своем поручении. Посох! Если она вернется с пустыми руками, эта новогодняя ночь ста¬нет последней ночью Тибидохса. Таня осторожно развер¬нула пергамент, который дал ей Сарданапал. Лист перга¬мента был чистым. Она удивленно оглядела его с двух сто¬рон и наконец догадалась выпустить искру.
Искра получилась красной, что Таню не особенно уди¬вило. Последнее время у нее выходили почти исключи¬тельно красные искры. По пергаменту пробежало синева¬тое пламя. Казалось, он должен был сгореть, но вместо этого огонь разбежался по углам, вытянулся и, соединив¬шись тонкой струйкой, образовал огненные буквы.
Дядя Герман и тетя Нинель вскочили.
— Гроттерша хочет поджечь квартиру! Папуля, можно я вызову пожарников по твоему мобильнику? — пискнула Пипа.
Обычный телефон в квартире Дурневых уже два дня не работал: Халявий перегрыз провода, когда в послед¬ний раз вообразил себя машинкой для наклеивания этике¬ток.
—Лучше по маминому. Мой почти наверняка прослу¬шивают. Думаешь, зачем я все время держу аккумулятор отдельно и прячу его ночью в старые тапочки? — маши¬нально сказал самый добрый депутат.
— Мой разряжен! По своему вызывай! Где твой? — ог¬рызнулась тетя Нинель, предупреждая вопрос Пипы.
Пипа засмущалась. Она еще не говорила родителям, что превратила свой мобильник в золотой слиток. Не без участия царя Мидаса, разумеется.
Таня не прислушивалась к крикам суетившихся Дурне¬вых. Дядя Герман, Пипа и тетя Нинель словно перестали для нее существовать. Она впилась взглядом в огненные буквы, зная, что ей ни в коем случае нельзя сделать теперь ошибки в заклинании. А оно, как назло, было не в рунах, не в лопухоидных буквах, а написано латынью. Она навер¬няка сбилась бы, не приди к ней на помощь перстень Фео¬фила Гроттера.
—Fluminajam lactis, jamflumina nectaris ibant!1 — опережая ее, проскрипел он.
' Реки текли молоком, текли нектаром (лат.). — Овидий о «золотом веке» человечества («Метаморфозы», I, III).
Тане осталось лишь повторить, усилив заклинание двойной искрой.
Халявий неожиданно заверещал. Ковер, на котором он сидел, вздыбился, и из-под него вылетела длинная трость из красного дерева.
— Вот это да! А мне ты говорил, что прячешь там кости! — пораженно воскликнул председатель В.А.М.П.И.Р.
Халявий попытался ухватить трость на лету, но опоз¬дал. Зато такса Полтора Километра вцепилась в трость зу¬бами и, вися на ней, по воздуху прилетела в руки к Тане.
— О песик! Мой научный руководитель обожает песи¬ков... на завтрак, обед и ужин! — нежно сказал пьянень¬кий Пуппер.
Испуганная такса разжала зубы, перекатилась по ковру и десантировалась под диван, где стала дожидаться поддержки с воздуха. Роль авиации в данном случае вы¬полняли дядя Герман и тетя Нинель.
— Это был такой нэйшинал хьюмор... но вообще-то не¬важно, — примиряюще заметил Гурий.
Таня разглядывала трость из красного дерева с при¬чудливыми узорами на рукояти. На первый взгляд в ней не было ничего магического. Неужели из-за этой заурядной палки Симорг, Триглав, Перун и Велес готовы были на¬шинковать их мир, как капустный кочан?
— Как-то слишком уж просто! — с подозрением сказа¬ла Таня. — Получила посох, и все! Никто меня не убивал... Люстра на голову не падала. Чумиха из-под кровати не вылезала! Щас кто-нибудь начнет качать права, что таких хо¬роших концов не бывает!
— И не будет! Отдай посох, девчонка! В клочья разо¬рву! Покусаю! — внезапно завопил пришедший в себя Ха¬лявий.
Он вонзил в пол короткий нож, перекатился через него — и вот уже в комнате скалит желтоватые зубы волк. Прижимая уши, волк стал подкрадываться к Тане. Сооб¬разив, что дело пахнет кровопролитием, дядя Герман, тетя Нинель и Пипа гуськом кинулись спасаться в кори¬дор. Такса еще глубже забилась под диван. Зато Пуппер, не поддавшись панике, встал между Таней и оборотнем.
Таня спокойно смотрела на приближающегося обо¬ротня. Возможно, пару лет назад она и испугалась бы, но в последнее время ей много чего удалось повидать на уро¬ках нежитеведения.
—Воркалакус эндус черногорил\ — отчетливо произ¬несла она, вскидывая руку с перстнем. В свое время Меду-зия потратила немало сил, вдалбливая ученикам заклина¬ние против оборотней.
Полыхнула искра — и бунт был мгновенно подавлен. Волк забился в свой угол и, постепенно, безо всякого маг-дарвинского на то соизволения, превращаясь в человека, печально заныл:
— Гады вы все! Ворюги, то ись, воню-учие! Палочку у сиротки украли, у-у-у-у-у!
— А сам ты где ее взял? — спросила Таня. Халявий укоризненно хлюпнул носом.
— Где взял, там больше нету! У вампиров, то ись... И вообще не я ее украл, а Ванька-Каин! То ись, конечно, Ванька-Каин тоже я, но не тот я, который я, а тот я, что не я вовсе. А потом тот я, который я, сообразил, что тот я, что не я, стащил очень нужную вещь!.. Эта палочка, она власть над миром дает!.. Может, хе-хе, поделим мир на троих, а?
— Как ты его делить собрался? — с интересом спросил Пуппер.
—А вот так! Тебе, парнишка, Северный полюс. Грен¬ландию еще бери, ты у нас малый шустрый! Таньке — Южный полюс... Ну Австралию еще до кучи со всеми кен¬гуру! Ну а мне, то ись, все, что посерединке! — с надеждой поднимая голову, забормотал оборотень.
— А что ж ты раньше мир не захватил? Посох-то у тебя уже давно! — сказала Таня.
Халявий пригорюнился.
.— Стащить-то я посох стащил... Из вампирьего мира в лопухоидный сбежал... А с посохом, то ись, полный облом. Бабой Рюхой клянусь! И так его кручу, и сяк кручу — а толку и на дырку от бублика нет! Ну не знаю я, чего с ним делать!
— ЗАТО МЫ ЗНАЕМ! — отчетливо и веско произнес кто-то.
Стекло брызнуло осколками. В комнату влетел здоро¬венный черный гроб. Крышка откинулась. Из гроба с буль¬кающим хохотом выбрались Малюта Скуратофф и Бум.
— А вот и мы! Не ждали? В принципе, телепортация никогда не была лучшим способом перемещения в про¬странстве... Быстро — да, согласен, зато не успеваешь по¬лучить удовольствие от самого полета! — заявил Малюта. Он подошел к Пупперу и похлопал его по плечу.
— О, мальчик, который выжил после вчерашнего супа! Прекрасная пара для девочки, у которой была ро¬динка на носу! Но где же радость, написанная на ваших лицах? Где лучезарные улыбки? Никто не хочет вернуть мне мою маленькую тросточку!.. Я вспомнил, где видел тебя, девчонка. Ты следила за нами на Лысой Горе!
Прежде чем Таня успела опомниться, Малюта вырвал посох у нее из рук. Тем временем Бум метнулся к шкафу и кистью, которая была у него с собой, быстро начертал какой-то сложный рунический символ.
— Это чтобы шпага графа Дракулы и прочие наследст¬венные сапожки не беспокоились... Зачем — гы! — иску¬шать нашего дорогого председателя? — довольно пояс¬нил он, небрежно отшвыривая кисть.
Малюта взмахнул посохом.
— Кажется, кто-то интересовался, что надо сделать с этой палочкой, чтобы получить власть? Да ничего такого, на что не был бы способен средний лопухоид!.. Всего лишь разломать на куски! Тогда языческие боги умрут, ми¬ровое древо не возродится, и мы, вампиры, займем место древних богов, получив всю их силу. Ваш дурацкий мир магов при этом, правда, тоже пострадает, о чем я нимало не жалею! Слишком долго мы были слабыми и бесправны¬ми, укрываясь в жалкой Трансильвании... К сожалению, уничтожить посох можно было только в новом году—по¬тому мы и ждали так долго. Но ведь январь уже наступил, или я что-то путаю, милые мои задрыглики?
Малюта Скуратофф осклабился. Зубы у него были мелкие и неважные, за исключением разве что двух глаз¬ных и двух парных им нижних — острых и тонких, как у кота.
—А раз так, не будем откладывать! Отрицательных ге¬роев, ту же тетушку Чуму, например, всегда губила излиш¬няя болтливость... Потому она и провалилась в Тартар раньше, чем могло позволить ей ее хрупкое здоровье. За дело!
Верховный судья вскинул колено, собираясь с размаху сломать об него посох, но немного раньше Пуппер вы¬крикнул:
— Искрис фронтис!
Боевая искра белого мага понеслась к Малюте. Спаса¬ясь от нее, Скуратофф уронил посох и торопливо запах¬нулся в черный плащ. Зеленая искра попала в него и по¬гасла с шипением и дымом, точно уголь, упавший в масло. Малюта пошатнулся, но тотчас взмахнул своим черным плащом. Таня с Пуппером, отброшенные неведомой силой, отлетели в угол комнаты. Они врезались бы в стену, если бы не диван,
— Мой плащ выдерживал и не такое... Продолжим! — проворчал Скуратофф, разглядывая след, оставленный искрой.
Он наклонился за посохом, но внезапно Бум, стоявший у шкафа, издал хрюкающий звук. Расширившимися зрачками он с ужасом уставился в потолок, где в этот миг возникли контуры зеркала из кабинета Сарданапала.
— Что такое? — нервно спросил Малюта.
— Боги! Они пришли! — крикнул Бум.
В тот же миг, соткавшись словно из воздуха и света, в комнате возникла человеколикая птица. Она становилась все материальное, облекаясь в плоть и кровь.
— Симорг, будь он проклят! Хранитель мирового древа! — крикнул Малюта.
Закрыв рукжи голову, Скуратофф трусливо отскочил от посоха, который так и не успел поднять. Симорг с гор¬танным клекотом упал на посох и накрыл его раскинуты¬ми крыльями. Таня увидела, что птица выглядит неважно, гораздо хуже, чем когда-то в зеркале. Перья поредели, зо¬лотистые волосы казались седыми.
—А, Чума!!! Симорг прилетел один. Остальные еще не прорвались! Мы можем успеть!!! Бум, убей его! — крикнул Малюта, опомнившись.
Бум прыгнул сверху на птицу с человеческим лицом и, прижав ее к ковру, принялся осыпать ударами. Симорг, не готовый к нападению, попытался взлететь или хотя бы перевернуться когтями кверху, чтобы защищаться, но раз¬дувшийся от крови вампир, умелый боец, не дал ему такой возможности. Он был слишком массивен и чудовищно силен. Да, Малюта Скуратофф знал, кого использовать для «деликатных поручений».
После каждого нового удара Симорг терял силы. Орлиные перья летели во все стороны. Но все равно птица продолжала отважно защищать посох, закрывая его своим телом.
— Ишь ты, слабый какой! Давай, давай, Бум! Без миро¬вого древа-то боги скоро все передохнут, и мы, вампиры, займем их место! Разумеется, я имею в виду настоящих вампиров, а не всяких примазавшихся начальничков! — из¬девался Скуратофф, имея в виду понятно кого.
Дурнев, запершийся в ванной вместе с семейством, издал возмущенный вопль, однако в дальнейшие споры вступать благоразумно не стал.
Распаленный успехом, Бум наносил удар за ударом. Его тупое лицо с вялым подбородком перекосилось от гнева. Он почти уже не сдерживал себя.
— Не теряй времени! Перегрызи ему горло! — под¬прыгнув от нетерпения, выкрикнул Малюта.
Бум озадаченно оглянулся на шефа, а после, накло¬нившись, острыми вампирьими клыками попытался впить¬ся человекоптице в шею. Но в этот миг Таня с Пуппером разом выпустили в вампира боевые искры. Несмотря на за¬щитный плащ, они все же попали в цель и отбросили Бума на полшага. Впрочем, он сразу же вскочил и вновь бросился на птицу.
Раненый Симорг, получивший короткую передышку, закричал гортанно и страшно, точно призывал к себе кого-то.
— Прикончи его, только не пей кровь! Для вампиров кровь богов гибельна! Она разъедает внутренности. А этими щенками я займусь сам! — предупредил Малюта Скуратофф, медленно поворачиваясь к Тане и Пупперу.
Но он опоздал.
Разбитое зеркало полыхнуло еще трижды. Рядом с птицей с человечьим ликом материализовались трое в одежде, запыленной после долгого пути. Самая большая из комнат дурневской квартиры едва вмещала их, несмот¬ря на то что Перун, Триглав и Белее прорвались в лопухо-идный мир, оставив колесницу, черного коня и вола по ту сторону зеркального прохода.
«И придут они. Будет их четверо. Первый — ярост¬ный и гневный, с тремя лицами под золотой вуалью... Другой — справедливый с серебряной головой и золо¬тыми усами... Оружием же ему служат молот и то¬пор. Третий, благосклонный, хранитель стад, власти¬тель всех зверей, домашних и лесных... Четвертый же, страж, с телом птицы и суровым ликом...
Они придут за тем, что принадлежало им, и горе всем, если они не найдут, чего ищут», — всплыло в па¬мяти у Тани.
На древних богов едва можно было смотреть из-за ис¬ходившего от них ослепляющего сияния. Это сияние было чем-то сродни холодному огню жар-птиц. В созна¬нии у Тани все мелькало и смазывалось. Она не могла удержать в пжятилица. Слепой, бесконечный, заворажи¬вающий ужас охватил все ее существо. Она ощутила себя маленькой, слабой, нелепой, неумело и случайно вылеп¬ленной из глины — должно быть, именно так чувствует себя смертный, когда видит бога. И, должно быть, таким же жалким ощущает себя божок языческий, когда видит Бога истинного.
Возможно, Т

* * *

В доме на Рублевском шоссе — и одновременно во всех трех мирах и в бесконечности, в той изнаночной части бытия, которая одна и управляет миром, — прорас¬тало вечное древо, вновь соединяя воедино, стягивая не¬зримыми, но прочными нитями разрозненное целое. Земля, небо и Потусторонние Миры вновь становились частью единой системы. Трепетные листья примиряли и залечивали раны, принося на своих зеленых ладонях малые частицы надежды. В уставший, истертый, надоев¬ший сам себе мир капля за каплей, росток за ростком при¬ходил покой.
Раненый Симорг встрепенулся. Силы возвращались к нему капля за каплей. Чем выше становилось древо, тем громче и увереннее кричала птица-хранитель.
Когда древо — осязаемое и одновременно бесплот¬ное — занимало уже всю комнату, оно внезапно дрогнуло и пропало. Но не исчезло и не погибло — Таня ощутила, что так и должно было случиться. Древо заняло свое место. Вместе с древом пропал и Симорг, в последний миг огласивший комнату торжествующим клекотом.
Теперь в комнате были лишь Таня, Пуппер и три язы¬ческих бога. Некоторое время боги стояли в молчании, но затем что-то переменилось, и все трое разом повернулись к Тане и Гурию.
- МАГИ, ДУТЫЕ НИЧТОЖЕСТВА! ЖАЛКИЕ ОТБЛЕС¬КИ ВЫРОДИВШЕГОСЯ ДРЕВНЕГО ВОЛШЕБСТВА... ВЫ ДУНОВЕНИЕ ВЕТРА, КОТОРОГО УЖЕ НЕТ... ПРОЧТИТЕ СВОЮ СМЕРТЬ В МОИХ ГЛАЗАХ! - сказали за золотой вуалью три рта Триглава.
-Какой кошмарный выспренний стиль... Эй, Пуппер, слезай с меня! — буркнула Таня, на спине которой все еще сидел Гурий. Глупо было умирать в такой нелепой позе носом в ковер тети Нинели.
Смертоносный Триглав шагнул к ним, потянувшись к вуали, но неторопливый Велес коснулся его плеча. Бог-убийца остановился.
— НЕ ЗЛИ МЕНЯ, ПОКРОВИТЕЛЬ СТАД! ПУТЬ СЮДА БЫЛ СЛИШКОМ ДОЛГИМ, ЧТОБЫ Я ОТКАЗАЛСЯ ОТ УБИЙСТВА. МОЮ ДОРОЖНУЮ ПЫЛЬ СМОЖЕТ СМЫТЬ ТОЛЬКО КРОВЬ! — прошипел он и, отвернувшись от Ве-леса, сделал еще шаг.
Тяжелая рука вновь легла на его плечо. Триглав, зары¬чав, потянулся к оружию,
— Я ПРЕДУПРЕЖДАЛ ТЕБЯ, ПОКРОВИТЕЛЬ СТАД! НЕ СМЕЙ МЕШАТЬ МНЕ, ИЛИ ПОЖАЛЕЕШЬ!- крикнул он, вновь оборачиваясь.
Перед ним был уже не Велес, а Перун.
— СМИРИСЬ И ОТОЙДИ, БОГ МОРА И ВОЙНЫ... СЕ¬ГОДНЯ ЗДЕСЬ НЕТ ТВОЕЙ ЖАТВЫ, - спокойно прика¬зал он.
— МОЯ ЖАТВА ЕСТЬ ВСЕГДА И ВЕЗДЕ! НИКТО НЕ СМЕЕТ УКАЗЫВАТЬ МНЕ, ДАЖЕ ТОТ, КТО ХВАЛИТСЯ ВЛАСТЬЮ НАД ГРОМОМ! -заупрямился Триглав.
— ВОЗМОЖНО, НО ТЕПЕРЬ ТЫ ИХ НЕ ТРО¬НЕШЬ! ЭТИ МАГИ СПАСЛИ СИМОРГА. МЫ ДОЛЖНЫ ИМ ЖИЗНЬ В ОБМЕН НА ЖИЗНЬ, - твердо возразил Перун.
— МНЕ ПЛЕВАТЬ НА ВСЕ ЗАКОНЫ! Я УБЬЮ ИХ! Рука Триглава легла на рукоять меча. Рука Перуна — на молот. С минуту боги молча смотрели друг на друга. Потом Белее вышел вперед и встал рядом с Перуном. Он был безоружен, в сражении богов оружие решает далеко не все,
Триглав убрал руку с рукояти меча.
— Я НЕ ТРОНУ ИХ СЕЙЧАС, - сказал он, Бог мора и войны еще раз скользнул взглядом по Тане и Пупперу и отошел без сожаления. Таня услышала его голос, прокатившийся в ее сознании, точно морская волна, стирающая следы на песке:
— НАШИ ДОРОГИ ЕЩЕ ПЕРЕСЕКУТСЯ. ПОКА ЖЕ ВАША ЖИЗНЬ БУДЕТ ВАМ НАГРАДОЙ!
Триглав захохотал, разом вскинул к потолку руки и исчез в серном дыму. Белее и Перун исчезли считаные се¬кунды спустя —- без шума, дыма и пыли.
Таня услышала лишь ржание застоявшихся коней и томное мычание вола. Боги удалились.
— Ну что, насиделся на моей спине? Может, слезешь хоть теперь? — спросила Таня. Гурий отпустил ее и слез,
— Прости, я задумался, — сказал он.
— В следующий раз, когда задумаешься и перепутаешь меня со скамейкой, схлопочешь Пундус храпундус, — предупредила Таня.
В комнате все было перевернуто кверху дном. Опро¬кинутый стол, осколки посуды. Дверца шкафа с начертан¬ным руническим знаком была оплавлена с одного края, где ее задел молот Перуна.
— Тетя Нинель давно собиралась сменить в квартире обстановку, — сказала Таня. — В любом случае нам нужно отсюда линять. Мне не хочется проводить новогоднюю ночь у лопухоидов,
— О, Таня! Ты решила улететь, не прощаясь со своими родственниками? Это очень по-английски! Мы после при¬шлем им купидончика с извинениями! — одобрительно сказал Пуппер.
Вскоре контрабас и метла вылетели из разбитого окна, взяв курс на Тибидохс. Пока они неслись над горо¬дом, Таня все время смотрела вниз. Снегопад уже закон¬чился. Город мало-помалу готовился встретить первый рассвет нового года. Лишь изредка внизу взрывались пе¬тарды и пробегали искристые змейки салютов.
Пока в их квартире шла разборка богов с вампирами, Дурневы п примазавшийся к ним Халявий благоразумно отсиживались в ванной, запершись на задвижку. Лишь много времени спустя дядя Герман отважился выглянуть в коридор и осторожно всунул нос в комнату.
— Ну как там? — нервно крикнула из ванной Пипа.
Она была в такой панике, что готова была захлопнуть дверь и бросить папулю на произвол судьбы.
— Тут никого нет — ни Пуппера, ни Таньки, ни вампи¬ров, никого, — дрожащим голосом отвечал дядя Герман.
— И Пупперчика моего нету? Украли, гады, народное русское достояние! — огорчилась Пипа.
Вместе с мамулей они прокрались в комнату, а в сле¬дующий миг страшный сдвоенный вопль огласил дом на Рублевском шоссе.
— П-п-почему ты нам ничего не сказал? — набросились они на дядю Германа.
— Да я как-то не сообразил! Не думал, что это вас напу¬гает, — вяло оправдывался бывший депутат.
Наконец к Пипе вернулся ее обычный здравый смысл.
— Подумаешь, гроб! А каких еще новогодних подар¬ков вы ожидали от Гроттерши? Скажите еще спасибо, что она никого туда не засунула, — фыркнула она.

* * *

Уже рассвело, когда Пуппер и Таня добрались нако¬нец до Буяна.
—Грааль Гардарика!
Семь радуг слились в одну, пропуская их.
Они ожидали, что в Тибидохсе все спят, но не тут-то было. Перед воротами собралась огромная толпа. Ах, ах, ох и прочие чувства! Кого здесь только не было! Действи¬тельно, кого? Все вроде были. Гуня Гломов, Шурасик, Семь-Пень-Дыр, Верка Попугаева, Дуся Пупсикова, Рита Шито-Крыто, Кузя Тузиков, Гробыня Склепова — и осталь¬ные буквы алфавита.
Над толпой с радостными возгласами носились поляр¬ные духи, осыпая всех подарками и ватрушками из рога изобилия. Снеговик приплясывал со снежной бабой. Снежная Гурия раздавала автографы болельщикам. Хо-лодрыжник гонялся за малюткой Клоппиком, запустив¬шим в него какой-то мудреный запук. Санта-Клаус, отра¬ботавший все новогодние праздники еще 25 декабря, тянул свой бесконечный «Джингл-белз» и целовался с оленем.
Путаница и суета были такие, что Таню и Пуппера за¬метили не сразу. Лишь после, когда слух об их прибытии, подобно кругам от упавшего в реку камня, прокатился по толпе, все бросились к ним и обступили.
— Судя по тому, что мы все еще живы, древние боги получили свой посох — и это радует! — поправляя на носу очки, заявила Великая Зуби.
— Видели, сколько подарков? Дед Мороз прилетел к нам перед рассветом! Я что хочу сказать: старику у нас, тьфу-тьфу, понравилось. Полярные духи обожают тех, кому удалось их вздуть... — сказал Тарарах, украшенный гирляндами, как новогодняя елка.
— Я телепортировал зеркало к Дурневым, когда сооб¬разил, что не смогу помешать им прорваться... Надеюсь, телепортация вышла кор-кор-кор-р-ректной? — уточнил академик Сарданапал, в обеих руках которого было по бо¬калу.
Волосы Медузии гневно шипели, когда она пыталась, поддерживая академика, придать ему строго вертикаль¬ное положение.
— Более чем. Все было чудно! — заверила его Таня. Сарданапал что-то еще говорил, но Таня почти не слу¬шала академика. Внимание ее было отвлечено другим. К ней, широко улыбаясь, сквозь толпу пробивался Ванька Валялкин. На лице у него было такое идиотское счастье, что Тане почудилось, будто она сходит с ума. Что этот Ва¬лялкин, ничего не понимает? Если бы он только не улы¬бался... Эта его знакомая, приветливая улыбка, да еще такая, будто ничего не произошло, теперь была хуже по¬щечины.
Ванька подошел и остановился в полушаге, глядя на нее. Таня не выдержала.
— А ты иди отсюда, предатель! — не удержавшись, крикнула она ему.
Губы у Ваньки дрогнули, точно она ударила его по лицу. Он хотел что-то сказать, но повернулся и бегом бро¬сился прочь. Его желтая майка мелькнула на миг яркой за¬пятой.
Таня смотрела ей вслед. Гнев проходил, но обида ос¬тавалась.
— А ну перестань Ванюшку обижать! Я тебе за Ванюш¬ку уши надеру! — вдруг набросилась на нее Ягге.
Таня пораженно уставилась на старушку. Ей никогда не приходилось видеть Ягге в таком непритворном гневе.
— Ягге, ты чего? Он правда предатель!
—Кто предатель? Ванька? Ишь ты, победительница! Костыль богам вернула! Таня Пуппер называется!.. — заки¬пела старушка.
—ЯГГЕ!
— Ба, не надо! — попытался остановить ее Ягун, но его бабуся разошлась не на шутку.
— Ты думай, что говоришь! Предателем кого назвала! Зализину-то из-за тебя Триглав сглазил... С тобой спутал, когда она в кабинет к Сарданапалу пробралась.
— Ну и что, но при чем тут Ванька? — пожала плечами Таня.
— Как при чем? Вот и получилось, что Лизка участь твою на себя приняла. Что с тобой должно было случить¬ся—с ней сталось... Все книги мы с Медузией перерыли — не можем заклятие снять, и все... Умирает девчонка, все соки из нее проклятый Триглав тянет... Да только видим мы, что этим сглазом ты с Зализиной одной нитью связа¬на. А нить эта словно через зеркало проходит. Чуть тебе лучше или веселее — Зализиной сразу хуже становится. Чуть тебе хуже — Лизка сразу на поправку идет. Но ты-то сильная, а она слабая...
— Я сильная? — усомнилась Таня. — Ну пускай силь¬ная... А Ванька при чем?
— А при том! Вот и пришлось нам с Медузией у Ваньки потребовать, чтоб он разговаривать с тобой перестал.
Клятву с него взять, чтобы он до Нового года даже и слу¬чайно на тебя не смотрел... Иначе ты любовью своей и счастьем бедную Зализину совсем бы со свету сжила, хоть, может, и не хотела бы того. Один только шанс у нас был... Слыхала небось, на обиженных воду возят? Тогда у дивана мы тоже все нарочно подстроили, чтобы Лизке хоть глоток жизненных сил дать. Сейчас-то, когда посох вернули, Триглав сглаз снял, и Лизке уж ничего не грозит, а тогда... Ванька к тебе выбежал счастливый, а ты его раз: предатель!..
— А перо? Зачем он перо украл? — Таня схватилась за него, как за соломинку.
— Перо — да вот оно, твое перо! Зализина его проси¬ла, когда очнулась, вот Ванька и принес! Теперь-то уж на, не нужно оно ей! — Ягге выхватила из складок своей длинной цыганской юбки перо жар-птица и с гневом суну¬ла его Тане.
. Таня уставилась на перо. Теперь она почти его ненави¬дела.
— Но почему так жестоко со мной? Но зачем, зачем? Почему именно Ванька? — крикнула она.
— Как зачем Ванька? Ты вообще слышишь меня или нет, девчонка? — забурлила Ягге. — Ты что, не знала, что Зализина все эти годы была в Ваньку влюблена?
—Лизка? В Ваньку?
— А в кого еще, не в меня ж, старуху? А Ванька на нее и не смотрел, с тебя, дурищи, пылинки сдувал! Кроме тебя, об этом весь Тибидохс знал! К кому Лизкина кукушка все время летала, а? Не помнишь?.. А на чем сам Ванька на Лысую Гору летал?.. На гнезде вороньем? Думаю, Лизка из-за любви своей и к зеркалу этому проклятому пошла... Хотела там судьбу свою увидеть!
—Ягге...
— Что «Ягге»? Умереть должна была Лизка, если бы ты хоть на час радость почувствовала! Понимаешь ты это или нет? Знала б ты, как Ванька-то по тебе сох, когда ты, коло¬да бесчувственная, Пуппера кадрила! Где у тебя только глаза были!
Таня задыхалась. Мир переворачивался у нее перед глазами, раскалывался и вновь собирался...
— Но Чума-дель-Торт говорила, что меня предаст тот, кого я полюблю. Вот я и...
— ЧУМА? Так вот кто для тебя авторитет? Ты что, те¬перь всегда будешь слушать эту мертвую старуху? Дума¬ешь, она тебе добра желает? Ишь ты, советницу себе нашла — Чума-дель-Торт!.. Всегда с Чумихой советуйся, она тебе худого не скажет!.. Эй, стой, куда?
Таня уже ее не слушала. Сунув контрабас Ягуну, она мчалась за Ванькой. Она бежала быстро, так быстро, что ветер свистел у нее в ушах, как во время драконбольного матча.
Гурий Пуппер уронил метлу и осел на снег. Губы у него прыгали. К нему, утешая, бросились тренер, Прун с Горе-анной и несколько магнетизеров. Фэны нестройными воз¬гласами выражали свое сочувствие. Некоторые даже предлагали свернуть наглой Таньке шею.
— Эта девчонка со своей паршивой родинкой тебя не стоит! — шипели они.
— У нее нет родинки, — убито сказал Гурий.
— Все равно она гадина! Не переживай так, Гурий! Мы тебе другую найдем! Да у тебя жен будет, как у турецкого султана! — восклицали магнетизеры, быстро вертя у Пуп-пера перед глазами стеклянными шариками. Но Гурий был безутешен.
— О Таня, любовь моя! — кричал он, лягая тренера и вышибая у магнетизеров шары. — Неужели тетя, которая снится магвокатам, была права и ты никогда не будешь моей? Я всегда буду любить тебя, Таня!.. Я завоюю твою любовь, клянусь тетей Настурцией!