Что ж! Если потребуется выбирать между четвертыми Вратами и жаждущими
отмщения итигулами, Эврих предпочел бы посмотреть, куда именно забрасывает
путника
роковая черта...
Раг прервала его размышления, сказав:
Это Харан Киир!..
Двое мужчин невольно вскинули глаза, поворачиваясь к исполинской вершине,
громоздившейся по левую руку. Слова Раг и ее зловещее предупреждение ни дать ни
взять были услышаны. Точно в ответ, над ледяным пиком начало разгораться зеленое
зарево.
Это не было северное сияние, которое на родине Эвриха являлось раз в девяносто
лет и почиталось великим знамением, а в родных местах Волкодава всю зиму висело
зеленоватой бахромой в небесах, колыхаясь под порывами нездешнего ветра; Остров-
ные сегваны, обитавшие еще дальше к северу, рассказывали, будто у них сияние
переливалось цветами и даже иногда разговаривало: потрескивало и шипело. То, что
предстало глазам беглецов, ничуть не походило на тот морозный северный свет. На
вер-
шине Харан Киира возник длинный язык ярко-зеленого пламени. Некоторое время он
держался на месте, дрожа и колеблясь, потом метнулся на склон, растекся по
скалам,
окутывая их светящимся прозрачным туманом, завертелся в устье ледяной расщелины,
отступил в темную глубину... Скрылся из глаз и опять расправился над вершиной,
чем-то
напоминая поднятую ладонь... кивающую, манящую... Зовущую.
Эврих на некоторое время утратил дар речи и просто созерцал необыкновенное
явление, не думая ни о чем. Сама .собой улетучилась даже мысль, обыкновенно
первым
долгом его посещавшая: о Дополнениях, о перышке и чернилах. Он даже не начал
безотчетно подыскивать слова, как всякий раз делал, когда видел нечто,
казавшееся
достойным рассказа. Именно это обстоятельство странная пустота мыслей и
заставило его в конце концов спохватиться. Он встряхнулся, завертел головой и
обнару-

жил, что медленно идет по каменистому, заросшему реденькой травкой склону прямо
туда, где по другую сторону неширокой долины устремлялись вверх снежники Харан
Киира. Ученый аррант оглянулся на Волкодава. Венн тоже шел в ту сторону, хотя и
медленнее. Когда остановился Эврих, остановился и он. Было видно, что странное
наваждение в полной мере коснулось его. Спутники переглянулись, и Волкодав
сказал:
Оно зовет...
Значит, вы тоже слышите Зов, подала голос Раг. Она неуклюже шевелилась
на руках у венна, ощупывая живот. Пока мы понимаем, что делаем, мы еще можем
вернуться!
Эврих зябко передернул плечами. А может, итигулы их все-таки не убьют? Или
удастся найти какую-нибудь нору и отсидеться в ней до рассвета?..
Хотя что должно было измениться с рассветом, оставалось неясно.
Почему вы, оба племени, так боитесь умерших? вдруг спросил Волкодав.
Ведь это ваши умершие. Разве они причинят зло собственным внукам?
Зеленое пламя все так же металось впереди, и Эвриху вдруг показалось, будто оно,
как живое, тянулось к ним через долину. Но не могло пересечь некую границу,
меркло,
тускнело и отступало обратно на вершину, чтобы почерпнуть силы из неведомого
источника.
Живой человек не должен заглядывать туда, где ликуют отлетевшие души...
ответила Раг. Она смотрела на Харан Киир расширенными глазами, и странное зарево
отражалось в зрачках.
Ну а мы пируем и веселимся на кладбищах, чтобы умершие пращуры не
чувствовали себя покинутыми и забытыми, сказал Волкодав. Сколько землю топчу,
еще ни один мертвец мне не гадил так, как живые!
Эврих напрягал слух, ловя шорохи ночи. Погони не было слышно, и от этого только
становилось страшней. Если бы сзади раздавались возгласы, перекличка рогов и лай
злобных ищеек, можно было бы по крайней мере судить, далеко ли преследователи.
Без
этого так и казалось, будто итигулы вот-вот ринутся из-за ближайшего камня. Или
даже
не ринутся, а подкрадутся все так же неслышно, и нож, входящий под ребра, будет
первым, что успеешь заметить. А заодно и последним.
Пошли-ка глянем, кто там зовет нас из горы, сказал Волкодав. Поудобнее
перехватил закусившую губы Раг и двинулся вперед, через маленькую долину,
навстречу танцующему огню. Эврих навьючил мешки, которые опустил было наземь, и
поспешил следом за ним. Странное дело! Стоило принять решение, и потусторонняя
жуть, только что грозившая затопить разум, словно бы отодвинулась. Теперь
арранта
больше заботило, как бы успеть добраться до заповедной горы прежде, чем появятся
итигулы. Неглубокая долинка, разграничивавшая две громады возносящихся скал,
была
совершенно открытой и голой, словно корыто. Когда-то давно, может, во времена
Великой Тьмы, здесь сползал язык ледника, но теперь лед отступил, покинув ложе,
проточенное в утесах. Где-нибудь на равнинах ледниковый шрам давно заплыл бы
плодородной землей, зарос деревьями и травой и изгладился, превратившись в
мягкой
распадок. Здесь все оставалось таким же, каким было тысячи лет назад.
То есть спрятаться негде. Эврих почти бегом поспевал за размашисто шагавшим
венном и ждал, что в заплечный мешок вот-вот воткнется стрела. Он пристроился за
спиной Волкодава, стараясь держаться поближе к нему. У того ведь на спине не
было
ничего, кроме ножен с Солнечным Пламенем.
Зеленый огонь в очередной раз возник над вершиной, сбежал вниз по склону
(Эврих успел обратить внимание, что он не растапливал снега) и остановился прямо
перед ними, .у входа в расселину. Аррант присмотрелся к скалам по обе стороны
входа,
сверкавшим, точно россыпи изумрудов, от близости пламени, и задумался: камень
или
лед?..
Они миновали самое дно лысой ложбины и стали подниматься наверх, и в это
время сзади появились-таки итигулы. Волкодав оглянулся, услышав за спиной
тоскливый
вой утавегу. Белые псы не пожелали искать след беглецов и подавно не собирались
набрасываться и рвать, но не смогли и совсем отказаться от повиновения людям.
Два
народа слишком долго жили в согласии и любви, чтобы память поколений вот так
запросто стерлась. Хотя бы и от пришествия Вожака.
Волкодав посмотрел назад как раз вовремя, чтобы увидеть, как преследователи
возникли из-за скал. И остановились, пораженные зрелищем сбежавших гостей,
уходивших туда, откуда, по мнению итигулов, живым не возвращался никто. Волкодав
сразу понял, что погоня дальше не двинется. Вождь Элдаг в сердцах стегнул ремнем
Старейшую, скулившую у колен, и поднял лук. Многим, должно быть, хотелось
выстрелить в ускользавшую добычу, но обратить оружие в сторону запретной горы
решился только он один. Когда предстоит неведомое и опасное дело, вперед всегда
выходят вожди.
У-у-о-о-о-а... обиженно заплакала псица. Рога мощного горского лука с
гудением распрямились, бросая стрелу. Зеленое сияние волнами катилось с вершины,
и
было видно, как стрела взвилась над долиной, потом клюнула вниз, без промаха
целя
туда, где стояли двое мужчин, умыкнувшие пленницу. Увернуться от одинокой
стрелы,
пущенной за пять сотен шагов, было несложно. Однако уворачиваться не пришлось. В
какой-то миг стрела как будто ударилась о незримую стену, выбила сноп бледных
искр и
соскользнула наземь. К тому времени, когда ее наконечник соприкоснулся с
камнями,
итигулов на противоположном склоне уже не было. Храбрые горцы ничего так не
страшились, как неудовольствия праотеческих душ, рассерженных отчаянным деянием
Элдага. Понятно, не самого вождя следовало в том винить, а троих нечестивцев,
вздумавших осквернять обитель умерших. Да и пращуры, возможно, остановили стрелу
Элдага единственно затем, чтобы самим насладиться отмщением... Но как бы то ни
было,
самым разумным казалось поспешить от Харан Киира прочь и подальше. И еще
несколько дней поменьше торчать в виду священной вершины...
Странно! сказал Эврих. А мы ничего не заметили, когда там проходили! Ты
ничего не ощутил, Волкодав?..
Волна зеленого пламени поземкой стелилась над снегом и камнями, летя к ним по
склону. Бежать или прятаться было бесполезно, Эврих успел только напрячься всем
телом и зажмуриться, прикрывая ладонью лицо... и опять ничего не произошло.
Мерт-
венное свечение неосязаемо обтекло его ноги и втянулось в устье расселины, залив
ее
отблесками пылающих изумрудов. Эврих вошел следом. В спины людям дохнул первый
порыв ветра, долетевшего с далеких вершин.
Расселина тянулась вверх по склону, постепенно уводя все дальше в недра горы.
Странное негреющее пламя змеилось вперед, то ярко разгораясь, то затухая. Время
от
времени оно притрагивалось к людям, Должно быть первым за столетия решившим
проникнуть сюда. Постепенно они перестали вздрагивать и Шарахаться от неощутимых
прикосновений, и Эврих даже начал подспудно удивляться собственной недавней
боязни.
Теперь он ощущал только жгучее любопытство, побуждавшее отбросить усталость и
страх и выяснить наконец, что за тайну хранил в себе Харан Киир. При этом аррант
понимал краем сознания, что все творившееся с ними было частью заклятия.
Известно
же, как ловко умеет недобрая сила найти подход к человеку. Небось никому не
скажет:
Иди-ка сюда, я из тебя чудовище сделаю. Кому хватает простых радостей, тому
они
будут обещаны. Кого не подманишь посулами, тем назначат свою, особую цену. В
одном
затронут честь воина, другому посулят спасти от гибели друга, третьему загадают
загадку, которую непременно захочется разрешить...
Порою Эврих мимолетно задумывался об этом и пытался сообразить,
действительно ли они с Волкодавом, как выразилась Раг, перестали понимать, что
делают, и слепо шли вперед по велению Зова? Или ими все же двигала их
собственная
воля, а значит, они в любое мгновение могли повернуться и выйти наружу?..
Потом до него в очередной раз доходило, что все эти рассуждения не имели
смысла, поскольку идти назад попросту не хотелось.
Несмотря на два тяжелых мешка и груды битого камня, то и дело вынуждавшие
пробираться на четвереньках, Эврих обогнал Волкодава и шел первым. Звезды
окончательно пропали над головой, расселина превратилась в самую настоящую
пещеру.
Венн с его ночным зрением, возможно, и так не переломал бы здесь ноги, но Эврих
был
весьма благодарен сиянию, озарявшему нагромождения заледенелого камня. Вот
впереди наметилось расширение, искрившееся ледяными гранями и кристаллами инея
на стенах, и аррант, скользя и спотыкаясь, даже прибавил шагу... Голос
Волкодава, глухо
раздавшийся сзади, осадил его:
Дальше не пойдем... госпоже плохо. Первым чувством, посетившим молодого
ученого, была досада. И угораздило же Раг как раз когда я оказался у самого
порога
неведомого!.. Он стыдливо подавил недостойное движение души, бросил мешки и
побежал назад к Волкодаву.
Женщина мотала головой, изо всех сил закусив губы. Эврих понял с первого
взгляда, что срок воистину наступил. Волкодав уже стоял на одном колене,
осторожно
опуская роженицу на подостланный плащ.
Давай, лекарь... проворчал он, поглядывая на Эвриха. Мне что делать?
У арранта, правду сказать, несколько дрогнуло сердце. То есть он лечил и даже
спасал людей. И сам себя без лишнего хвастовства полагал неплохим знатоком
врачевания. Но вот роды принимать ему пока еще не доводилось, а все, к чему
приступаешь впервые, внушает понятное опасение. И в особенности, если дело столь
ответственное и непростое!
Воды бы нагреть... выговорил Эврих и запнулся, сразу поняв: ляпнул глупость.
То есть воду легко было добыть, наколов льда со стен. Или даже сбегав наружу за
снегом. Но вот на чем растопить?.. Дровам в пещере, понятно, взяться было
неоткуда. Да
и снаружи, насколько помнилось Эвриху, не было ни сушняка, ни кустов. А пожухлую
траву для мало-мальски пристойного костерка пришлось бы собирать до рассвета...
К немалому удивлению арранта, Волкодав молча вытащил из своего мешка котелок
и деловито застучал по ледяной стене обухом топорика. Эврих хотел спросить его,
каким
образом он собирался развести огонь, но тут у Раг вырвался стон, и аррант
поспешно
склонился над женщиной.
Вы... должны... оставить меня, с трудом выплавила она. Уходите...
Никуда мы не уйдем, милая, ласково проговорил Эврих. Теперь, когда он
внутренне примирился с необходимостью задержки, его досада улеглась, уступив
место
деловитой сосредоточенности, и в памяти как-то само собой начало всплывать все

касавшееся рождений. Он принялся греть и особыми движениями разминать
окоченевшие руки, добиваясь тока тепла и такого знакомого ощущения упругого
живого
комка между разведенными ладонями. Куда это ты нас прогоняешь? Волкодав сейчас
костер разведет, а там, снаружи, совсем холодно... да и ветер, по-моему,
поднимается...
Слово врач, как ему объясняли когда-то, совсем не случайно состояло в родстве
со словом врать, сиречь говорить, и в особенности произносить заклинания.
Половина, если не больше, лекарского успеха зависела от умения подыскать нужное
слово, способное отвлечь страдальца от горестного созерцания и обратить его дух
на
путь излечения. Эврих сказал все как надо и допустил только одну ошибку: взял
Раг за
руку. Как раз в это время ее прихватило опять, и маленькая женщина с невероятной
силой стиснула пальцы лекаря, превратив их в белые слипшиеся стручки.
Тяжело дыша, она простонала:
Я должна... одна... мужчинам опасно... погубите себя... и моего... маленького
сына...
Какого сына? изумился Эврих. Неужели тебе никто еще не говорил, что ты
носишь дочь?
Ему некогда было присматриваться, чем занимался Волкодав, но оттуда, где
возился венн, уже явственно пахло дымом и начинало понемногу распространяться
тепло. Вот только запах у дыма был совсем не такой, какой бывает, когда огонь
поедает
дрова. Эврих подумал о диких козах, обронивших в пещере помет. Горящий навоз,
впрочем, тоже пахнет не так...
Он деловито положил руки на живот Раг, послушал исходившие оттуда токи, а
потом начал осторожными движениями успокаивать и утешать больную плоть.
Скажи, милая, обратился он к женщине, что побудило тебя вновь
отважиться на материнство? Ведь ты, прости меня, достигла возраста зрелости. У
тебя,
наверное, есть взрослые дети? Легко ли ты прежде рожала? Если я буду это знать,
я
смогу лучше помочь тебе...
Взгляд шанки, обращенный вовнутрь страдающего тела, понемногу вновь стал
осмысленным. Раг неожиданно повела глазами:
Ты умеешь все понять о ребенке... А самого главного не распознал... Я совсем
недавно заплела одну косу... Год назад я была девственницей, сынок.
Во имя всех Богов Небесной Горы!.. не слишком искренне поразился Эврих,
между тем как его руки продолжали свое дело. Расскажешь мне, что за
удивительная
судьба так странно распорядилась тобой?..
Волкодав прекратил стучать топором и поставил котелок на два камня возле
костра. Раг заметно успокоилась, согретая умелыми ладонями Эвриха. На ее губах
появилось даже нечто вроде улыбки.
Мы должны были пожениться годы назад, сказала она. Но случилось так,
что старший брат моего любимого ушел ликовать среди пращуров на... Она на миг
осеклась, ибо жутковато было говорить о Харан Киире, находясь в пещере его
склона, в
сиянии зеленой радуги, которую ее народ прежде созерцал только издали и почитал
сонмищем праотеческих душ. Кворры отдали его в пищу орлам, продолжала Раг.
Его жена и дети остались сиротами, и тогда мой любимый стал супругом вдове. Так
велит
древний обычай, уже забытый кворрами, но бережно хранимый у очагов шанов. Я
помогала жене моего любимого и его новым детям...
Ее голос снова прервался. Напряженное чрево размеренно сокращалось, готовясь
извергнуть дитя.
И вновь прошу тебя: не сердись на мое любопытство, проговорил Эврих.
Видишь ли, у многих народов принято мужчине водить столько жен, скольких он
может
наделить кровом, пищей и любовью. И я слышал также, будто есть племена, где
могучие
и властные женщины правят семьями, направляя дела многих мужей...
Он услышал, как фыркнул за его спиной Волкодав. Отец Небо в Своей
премудрости создал многое, что кажется нам странным и даже непотребным,
ответила
Раг. Мы, шаны, усматриваем в этом лишь повод еще раз преклониться перед Ним и
ощутить свою малость. Поучая земные племена, Отец Небо уделял каждому ту толику
мудрости, которую этот народ был в состоянии постичь. Мы, впрочем, находим, что
преподанные нам заветы наиболее достойны свободного и разумного племени. У нас
каждый мужчина дает пропитание только одной жене, а каждая жена шьет рубашки
только одному мужу...
Волкодав проверил пальцем нагревшуюся воду, отодвинул котелок от огня и,
прихватив его сквозь рукава, натянутые на ладони, перелил содержимое в пустой
бурдюк.
Мыш немедленно устроился на бурдюке, радуясь теплу. Венн заново наполнил котелок
чистым колотым льдом и поставил его в жар синеватого пламени, поедавшего куски
горючего камня огневца. Этот темно-серый, жирно блестевший камень давал много
золы
и, сгорая, распространял премерзкую вонь, но лучшего топлива в пещере найти было
нельзя. И на том спасибо неведомой, но, видимо, благосклонной Силе, обитавшей в
недрах горы...
Он видел, что у Эвриха все шло путем. Неприметное волшебство арранта обняло
исстрадавшуюся душу женщины и прямо-таки на руках унесло ее от колодца боли и
ужаса, в который она уже было приготовилась кануть. Теперь шанка родит спокойно
и
без мучений, и не будет никакого ущерба ни ей, ни ребенку... Оставалось
позаботиться о
малом.
Согнав недовольно раскричавшегося Мыша, Волкодав потеплее закутал бурдюк,
опустился на корточки возле Раг и показал ей рукоять Солнечного Пламени:
Станешь рожать, не беспокойся ни о какой нечисти, госпожа. Вот этот меч ее
сюда не допустит... Повернулся к Эвриху и велел: Буду нужен, зови.
Выудил из котомки головку чеснока и ушел.
Ему сразу не понравилось то, что происходило снаружи. Когда перелезали забор и
покидали деревню, ночь была не то чтобы теплой, но пар изо рта, как теперь, все-
таки не
валил. И вот с северо-запада неизвестно с какой стати задул режущий ветер,
летевший
словно бы из самого сердца ледяной пустоты. Он еще не принес облаков, способных
затянуть серп месяца и звезды, ярко мерцавшие в небесных лотоках. Воющий вихрь
тревожил снежные одежды вершин, и залитые ночным светом хребты представали
чередой шагающих великанов в развевающихся белых плащах. Волкодав ощутил, как
понемногу заползает в сердце черная жуть. Север и запад скверные стороны
горизонта. Там умирает солнце, там холод и ночь. Оттуда не может прийти ничто
хорошее, и пример тому сегваны, некогда явившиеся с Островов. Разумные люди
даже
печь в доме помещают в северном углу необоримой заступой от всяческой нечисти,
лезущей погубить живое гнездо... Волкодав весьма сомневался, что его хиленький
костерок, разожженный вдобавок не на честном дереве, а на подземном камне,
сумеет
кого-нибудь защитить. На добрую сталь надежды было побольше. Венн помнил: когда
почтенные женщины под руки уводили его мать в баню давать жизнь младшим
братикам и сестричкам, отец всегда шел вместе с женой, а братья матери обнажали
мечи и несли дозор у двери, покуда не раздавался из бани пронзительный
младенческий
крик. Ибо известно: нечисть, спешащая на теплую кровь, ничего так не боится, как
благороднейшего изделия кузнеца в руке воина, не склонного к шуткам... Волкодав
снова
посмотрел на небо. Ветер подхватывал и раздирал клочья снежных полотнищ, швыряя
их
на склоны белыми крутящимися смерчами. Шаткие столбы летящего снега опадали на
камни и снова вздымались, двигаясь в одном направлении. Прямо к нему.
Невидимая рука словно нацеливала бредущие призраки на устье расселины, где
стоял Волкодав... Ему не хотелось думать, чем могут обернуться рослые смерчи,
если
позволить им добраться до цели. И что вообще получится, если они проникнут в
пещеру.
И задержит ли их преграда, остановившая Элдагову стрелу, он не стал даже гадать.
Враг шел на него, и он собирался принять бой. Может быть, безнадежный. Очень
даже может быть. Скрыться негде, отступать некуда, драться же с неведомой
силой...
Волкодав вытащил из кожаного кармашка два длинных тонких шнура, которые на
всякий
случай всегда в нем таскал, и привязал один к висевшему на поясе топору, а
второй к
рукояти боевого ножа. Потом обратился лицом к югу и начал молиться, хотя не
очень-то
ждал, чтобы его молитву услышали. Может ли голос, обращенный к Светльм Богам,
достигнуть Их слуха в горах? Да еще в двух шагах от входа в какое-то
подземелье?..
Снежные столбы только еще перебирались через ложбину, а ветер уже нес
тончайшую морозную пыль, ранившую глаза. Стрелы холодных порывов легко
пронизывали одежду, достигая тела, вымораживая из него жизнь и тепло. Черное
небо
над головой вызвало в памяти рассказы Тилорна. Волкодав почувствовал себя
крохотной
живой искоркой посреди гигантского ледяного мрака, разделившего миры. Может ли
такая
искорка хоть мгновение противостоять вечной Тьме, если, говорят, однажды ее
дыхание
погасит даже Солнце и первосотворенные звезды?.. Волкодав выбрал себе удобное
место, где его никто не сумел бы обойти, и стал ждать.
Когда ко входу в расселину устремился качающийся столб летящего, крутящегося
снега, венн сделал шаг и встал у него на пути. Это не кан-киро, где нападающему
вежливо освобождают дорогу, а потом столь же вежливо помогают исчерпать и
рассеять
враждебный порыв. Так можно делать, пока в твоем противнике есть хоть что-то
человеческое и остается надежда заставить его призадуматься. На Волкодава же
двигалось воплощенное Зло, Зло такой высокой пробы, что способность принимать
облик
человека, животного или иного живого существа была им уже утрачена, поскольку
нет
созданий изначально злых, есть только отошедшие от Добра... но не до такой
степени!
Худший из земных душегубов и даже черных волшебников все же когда-то был грудным
малышом и улыбался матери, когда та склонялась над ним. Этим не было дано даже
смутной памяти о чем-то чистом и светлом: какими видел их Волкодав, такими они и
возникли. Порою вихрящийся снег обретал смутное сходство с человеческими
фигурами,
но не мог удержать внятного облика и летел дальше, бескрыло перелетая с камня на
камень.
Ну, идите сюда!.. зарычал Волкодав. Боевой нож, подаренный слепым
Дикероной, коротко свистнул, распарывая мчавшийся навстречу ветер. Смазаный для
верности чесноком, он попал в самую середину снежного призрака, и Волкодаву
померещился где-то за гранью слуха чудовищный хриплый рев. Белая тень взмахнула
бесформенным подобием рук и распалась поземкой, превращаясь в снежную кляксу на
темно-бурых камнях. Теперь это был самый обычный снег, на который можно ступать
без
боязни, что кто-нибудь схватит за ноги. Волкодав торопливо подтянул нож обратно
к
себе...
Он еще улучил мгновение задуматься, какие такие духи столь упорно лезли в
пещеру. И кто мог быть их повелителем. Потом снежных привидений сделалось
больше,
и думать стало недосуг. Как всегда, когда начиналась настоящая битва, сознание
словно
бы отодвигалось в сторонку, передавая свою власть какому-то более древнему
разуму,
коренившемуся непосредственно в теле. И этот разум знал: никто из стаи белой
нечисти
не должен проникнуть в пещеру. Никто. Ни единая тварь.
Вот стало некогда метать нож и топор, и Волкодав перехватил секиру левой рукой,
а правой вытащил меч. Рукоять Солнечного Пламени показалась необъяснимо горячей.
Быть может, меч вправду не зря носил свое имя, и наседающие морозные привидения
Разбудили в нем заложенную когда-то частицу огня?.. Очередная бесформенная тварь
метнула ему в лицо пригоршню ледяных игл. Волкодав метнулся в сторону и уже летя
через голову кувырком, срубил крутящийся столб ударом меча. Он явственно услышал
шипение и увидел струйку пара, сорвавшуюся с клинка.
Потом он понял, что рано или поздно его сомнут и затопчут. Сколько-то он еще
сможет сражаться, но потом Харан Киир подтвердит свою славу заповедной горы, с
которой не уходят живыми смертные нечестивцы. Венн оценил собственные силы и по-
пытался прикинуть, продержится ли до рассвета. На рассвете вся эта пакость
должна
исчезнуть сама собой. Рассыпаться и пропасть, сраженная солнечными лучами.
Волкодав все никак не мог сообразить, скоро ли появится солнце. Ему казалось,
ночь тя-
нулась уже очень долго. С другой стороны, если верить движению звезд... Звезд?
Спасаясь от очередного заряда колючего ледяного крошева, он выгнулся назад и
упал на спину прямо в пятно осыпавшейся поземки. Топорище слетело с ладони, и
секира, вертясь на шнуре, срезала белый смерч, качавшийся слева. Солнечный
Пламень
вскинулся в правой руке и полоснул невесомую плоть второго такого же привидения,
уже
склонившегося над упавшим. Освобожденные снежинки пронеслись тонкой кисеей, и в
долю мгновения перед прыжком, поставившим его на ноги. Волкодав увидел над собой
небо.
Его северная половина была, как и прежде, занята равнодушно мерцавшими
звездами. Южную половину занимала исполинская тень. Как раз когда Волкодав
взвился
с земли и приготовился к новой сшибке, оттуда, с юга, донесся глухой раскат
грома.
Бесформенные чудовища так и отпрянули, словно испугавшись чего-то, и венн смог
рассмотреть больше. На Заоблачный кряж надвигалась гроза. Со стороны не такого
уж
далекого моря летела колесница разгневанного Бога Грозы, и тому, кто породил
убийственный северный вихрь и наслал на Харан Киир зловещие порождения Тьмы,
пощады ждать не приходилось. Громоздившиеся тучи легко одолевали вершины,
взбирались на перевалы, касались макушками небесного купола, и с одной стороны
их
освещало серебряное сияние месяца, а с другой... С другой стороны угадывался
далекий
пепельный свет еще не вставшего солнца.
Вот сверху вниз резанула лиловым огнем ослепительная рогатая молния! Горные
хребты до основания потряс удар такой яростной силы, что Волкодав с облегчением
понял: помощь пришла. Гроза шла против ветра, хотя праздник Хозяина Громов уже
миновал. Вот теперь многострадальная Раг спокойно произведет на свет живого,
победно
кричащего малыша, и можно будет посмотреть, ошибся ли Эврих, предсказывая
девчонку. В эту ночь Темные Бога не возрадуются жертве. Ибо когда раздается
голос
Бога Грозы, всяческая нечисть и нежить спасается в глубокие норы и долго не

предание! Мой Учитель бывал в столице и сам разбирал письмена на каменных
плитах,
сработанных чуть не до Сошествия Ночи!.. Так у них было принято называть Великую
Тьму.
Я твоей плиты не видал, огрызнулся Волкодав. Я только знаю, как об этом
рассказывают у нас. Это предание моего племени.
Вот так всегда! обречено всплеснул руками Эврих. Знание, изначально
дарованное народу, более других склонному к мудрости, начинает распространяться
в
мире и претерпевает неизбежные искажения, а потом тебе заявляют: и то не твое, и
это
тоже, а тут все было иначе...
Волкодав ничего не ответил. Окажись рядом Тилорн, он уж объяснил бы им:
ссориться не из-за чего, ибо каждый по-своему прав. Что касается Волкодава
заблуждение Эвриха было для него очевидно, но втолковать это арранту он не
надеялся.
Он давно уяснил, что спорить с ученым было почти так же бессмысленно, как и со
жрецом. Да и неприлично развлекаться словесными перепалками в двух шагах от
мертвого тела...
Лучше послушайте, как все было на самом деле, услышали они голос Раг.
Средний сын предложил сделать плот и отправить останки батюшки по реке,
поскольку
все знают, что самого первого человека Отец Небо сплел из стеблей травы шех,
растущей вдоль речных берегов...
Она стояла у входа в расселину, держа на руках голенькую дочурку, и кормила
девочку грудью.
Что ты делаешь, женщина!.. ужаснулся Эврих. Застудишь дитя!.. Раг только
усмехнулась.
Вы, жители равнин, привыкли к теплу и разного рода излишествам, сказала
она. Вам не понять, почему мы, горцы, такие крепкие и выносливые. Моя дочь не
застудится, а вырастет умницей и красавицей, ничем не похожей на изнеженных и
хилых
девушек из низин. А ты, лекарь, лучше посмотри, как мы обтираем снегом наших
младенцев, и поступи так же со своими детьми, когда они у тебя будут!
Действительно, малышка преспокойно глотала самую лучшую в мире пищу и знай
сучила ножками, не обижаясь на сырость и порывы далеко не теплого ветра. Потом
снова
проглянуло солнце.
А кто этот юноша, для которого вы готовите священный костер? спросила
Раг. Неужели кворры осквернили убийством заповедную гору? За это их следовало
бы...
Мы не знаем, кто он такой и кем были его убийцы, но народ Четырех Орлов тут
ни при чем, поспешно заверил женщину Эврих. Случившееся здесь произошло
много столетий назад. Задолго до Последней войны...
Раг с сомнением покачала головой. Однако убеждать его в виновности кворров все
же не стала.
Волкодав тем временем счел, что они натаскали потребное количество топлива и
жара хватит вполне. Он вновь поднял замерзшего и уложил его на серую груду.
Потом
сходил в пещеру, сгреб часть костра на плоский, как лопата, осколок и вынес
наружу. Ка-
мень, в особенности такой заледенелый, разгорается неохотно: лучше избежать
лишней
возни. Волкодав, правда, ждал, что все равно придется помучиться, как вчера, но
ошибся.
То ли оттого, что огневец вынесли на солнце, то ли по какой другой причине,
погре-
бальный костер занялся на удивление легко. Так, как будто сложили его из сухих
дубовых
поленьев.
Двое мужчин и женщина молча следили, как вздымалось священное пламя, как
подбиралось оно к злополучным останкам, принимавшим честное погребение спустя
века
после исхода души. Камень огневец немилосердно дымил, распространяя удушливый
чад. Лед таял, вода стекала и встречалась с огнем, между глыбами вырывались
шипящие
струи белого пара. Когда огонь коснулся давным-давно замороженной человеческой
плоти, вековой холод начал отпускать ее, и безобразно изломанное тело постепенно
расправилось: вместо бесформенной коряги на глазах возникал зримый облик
прекрасного молодого тела. Необъяснимо разгладилось даже лицо, исковерканное
гримасой мучительной смерти. Какие-то мгновения на каменном ложе покоился совсем
живой юноша: он спал и вроде бы даже улыбался во сне, словно перед пробуждением.
Потом его заволокло дымом и паром, а набравший силу огонь вдруг взвился с
победным
ревом, и Волкодаву почудилось, будто иные языки пламени отливали явственной
зеленью. Он сказал себе, что после целой ночи в пещере, наполненной зеленым
свечением, могло примерещиться еще что покруче. Гораздо удивительнее было
другое.
Венн все ждал, что в ноздри вот-вот ударит страшный запах горящей плоти, но
этого так
и не произошло. От костра пахло костром. И не более. Эврих тоже почувствовал
необычное, переступил с ноги на ногу и предположил:
Он, наверное, слишком долго пробыл во льду, и частицы тела утратили
естество. Я слышал, на Островах иногда находят туши древних животных, не
разложившиеся из-за холода, так они тоже... Сегван, с которым я говорил, хотел
поджарить кусочек, но все расползлось и растаяло, словно каша...
Ученый есть ученый: ему всегда уютнее, если удается придумать хоть какое-то
объяснение. Но кто знает, почему научные доводы кажутся порой неуместными, а
хочется упасть на колени и со слезами на глазах приветствовать Чудо?..
Дым, перемешанный с завитками белого пара, уходил вверх, стелясь по склону
горы. Он тек по мокрой голубизне ледников, ярко искрившихся после небывалой
грозы, и
возносился все выше тугим столбом, не спешившим рассеиваться. Когда он поднялся
над
вершиной, в нем вспыхнула радуга. Волкодав попытался сообразить, бывает ли так,
чтобы радуга появлялась в дыму, или, может, она лишь казалась совсем близкой, а
на
самом деле сияла в гряде дальних туч, еще изливавшихся на Озерный-Край обильным
дождем?.. Радуга была зеленая, как если бы свет дробился в гранях чистого
изумруда.
Одним концом она упиралась в ледяную вершину Харан Киира, другой конец
растворялся
в запредельной солнечной вышине. Зрелище было из тех, что запоминаются на всю
жизнь. Залитый солнцем сверкающий пик, ослепительно яркий на фоне темных
громоздящихся туч. Черно-белый столб дыма. И зеленая радуга над вершиной...
Волкодав попытался думать о том, что за весть могла быть ниспослана подобным
знамением. Истолкования напрашивались все такие, что сразу стало не по себе.
Ладно,
решил он. Мы сделали то, что сделал бы всякий, а об остальном пусть гадают
жрецы... Он посмотрел на костер. Груда огневца, знаменитого долгим медленным
жаром,
прогорела сверхъестественно быстро. Она больше не дымила, камень с шуршанием
рассыпался пористыми глыбками, дотла выеденными огнем. Волкодав невольно поискал
взглядом недогоревшие кости. Погребение следовало довершить то, что не
поглощалось огнем, у веннов было принято заворачивать в полотно или бересту и
предавать земле.
Костей не было. То есть вообще никакого следа сожженного человека. Пламя
истребило мертвого без остатка ни толики праха, ни даже пряжки с одежды. Так не
бывает. Двое мужчин и женщина молча смотрели друг на друга, и всем было жутко.
Это,
впрочем, был не тот страх, когда опасаешься чего-то погибельного. Просто всегда
пугается человек, ощутив присутствие Высших. Эврих первым осмелился выразить
общую мысль:
По-моему, прошептал он, мы похоронили Бога...

Наши судьбы текут, как ручьи,
Как прибрежный песок.
Что песчинка? Что капля?..
И все-таки в жизни не раз
Каждый делает выбор.
И выбор порою жесток.
Даже если судьба королевств
Не зависит от нас.
Если Зло и Добро
В откровенной схватились борьбе
И последним пророчествам
Сбыться мгновенье пришло,
Загляни в свою душу:
Что вправду милее тебе,
Что влечет тебя с большею силой
Добро или Зло?
А потом присмотрись,
Кто силен и наденет венец,
А кого проклянут
И навеки забудут как звать.
И опять загляни себе в душу:
Хорош ли конец? И спроси себя снова:
Неужто охота встревать?..
Что за радость Безвестно погибнуть
в неравном бою?
Может, спрятать глаза,
Ведь уже никого не спасти?..
Мало толку в геройстве,
Которого не воспоют...
Время лечит
Однажды и сам себя сможешь простить.
А еще ты поверь, так бывает!
Нет хуже врагов,
Забывающих в битве жестокой
Про всякую честь,
Чем стоящие тот и другой!
За Добро и Любовь... Где меж ними различье?
С кем правда?
Кого предпочесть?..
...А потом победитель
Устало опустит свой меч
Враг стоит на коленях,
И мир не постигла беда...
И раздастся приказ:
Всем ослушникам головы с плеч!
С кем пребудет твой выбор,
мой доблестный друг? С кем тогда?..
15. Долина Звенящих ручьев
В горах осень всегда наступает раньше, чем на равнинах. Вот и теперь близкие
холода уже начали золотить на окрестных склонах, кусты и низкорослые деревца, и
только Тлеющая Печь продолжала исправно греть своих обитателей. Зимой здесь
редко
залеживался снег, но даже если землю сковывало крепким морозом, из глубины
продолжали бить кипящие родники. Мастеровитые шаны не поленились провести
глиняные трубы: откроешь задвижку и прямо в чан бежит горячая струйка. Хорошее
место. Вот только на западном склоне смрадно клокотали смоляные озера и там и
сям по
телу горы возникали, словно нарывы, глубокие провалы, наполненные испепеляющим
жаром. В последние годы огненные язвы мало-помалу подбирались все ближе к
деревне,
но, по словам Раг, шанов это не особенно беспокоило. Во-первых, деревня стояла
на
несокрушимой скальной плите, не поддававшейся даже землетрясениям, не говоря уже
об огне, прожигавшем только мягкую землю. А во-вторых, угодить в палящую ловушку
мог
разве что кворр или житель низин, ничего не смыслящий в норове гор и не умеющий
с
ними поладить. Своих родных детей Печь всегда предупреждала о близящейся опас-
ности. На месте зарождающейся ямы жухли и умирали растения. Или подтаивал снег,
если дело происходило зимой. Опять-таки нашлось и применение для огненных
провалов. Шанские гончары делали замечательную посуду и обжигали ее в подземном
жару, опуская вниз железные клетки. Чаши и горшки обретали при этом столь
замечательную звонкость и блеск, что даже в самой Тин-Вилене не стыдно было их
продавать.
Волкодав видел кованые клетки с приделанными цепями, видел, как их погружали в
раскаленные недра. Клетки показались ему достаточно вместительными, чтобы
запихнуть человека. Как знать, что в рассказах о взаимных жестокостях двух
племен было
вымыслом, а что правдой? После того, как едва удалось спасти от квар-итигулов
беременную Раг, венн ничему уже не удивлялся...
Неужели, думал он, на Заоблачном кряже повторится все то, что когда-то
произошло на Засечном? Сделаются безлюдными прекрасные горы, и начнут их
считать злым местом, негодным для обитания?.. Неужели земной люд нисколько не
поумнел со времен Последней войны?..
Отоспавшись, он облюбовал солнечную полянку недалеко от деревни и начал
воинское правило, без которого не полон прожитый день. Хотя сказать, что он так
уж
хорошо отоспался, было нельзя. Если в поселении истинных его изводило ощущение
камня, готового свалиться на голову и расплющить, то здесь тревожило нечто иное,
и это
нечто исходило из земных бездн. Что бы ни говорили ему о несокрушимой скале,
державшей на ладони деревню, из-под земли сочился то ли запах... то ли что-то
более
тонкое и неуловимое, чем запах... Волкодав никак не мог определить для себя, что
же
именно, и знал только одно: будь его воля, он унес бы отсюда ноги. И как можно
скорей.
К сожалению, воли ему никто не давал. Шаны устроили праздник. Возвращение
Раг, которую никто уже не чаял увидеть живой, было несомненным знаком воли Отца
Небо, пообещавшего племени скорую победу над ненавистными квар-ити-гулами.
Старейшин во главе с вождем Лагимом не особенно смутило даже то, что женщина,
согласно обычаю обязанная рожать в строгом уединении, исторгла дитя на руки
чужому
мужчине. Люди немедля припомнили сходное рождение сто лет назад, на исходе
векового пленения. Тогда появился на свет величайший вождь, умудрившийся вывести
свое племя из рабства. Как тут не предположить, что чудесное разрешение Раг тоже
сулило шанам радостные перемены! Да еще этот Бог, доселе неведомый людям, но
определенно благой!.. Ну а самое радостное, что могли вообразить шан-итигулы,
был,
конечно, разгром ненавистных врагов. И казнь пленников, которых едва не
овдовевший
муж Раг собирался своими руками топить в кипящей смоле...
Волкодаву жаль было два народа, не умевших поделить между собой громадный
Заоблачный кряж, но в чужую жизнь вмешиваться не годилось. И в особенности
человеку
вроде него, не способному толком разобраться с самим собой. Венн хмуро
предвидел,
что теперь его, пожалуй, до конца дней не отпустят воспоминания о поселении
истинных итигулов на горе Четыре Орла. Вернее, о народе утавегу, обитавшем
рядом с
людьми. И о страшном искушении, которому он, Волкодав, чуть было не поддался.
Память жгла его. Вот уже несколько суток прошло после побега, и даже при сильном
желании ничего нельзя было изменить, а уверенность, что он поступил правильно,
все не
приходила. То есть уверенность-то была, недаром он сделал то, что сделал... но и
сожаление не отпускало.
Внутренний разлад мешал сосредоточиться, деревянный меч никак не становился
дышащим продолжением тела. Чужеродный предмет, неведомо как попавший ему в руки.
Ведь мог бы сейчас бежать среди белоснежных собратьев, наслаждаясь пиршеством
звуков и запахов, неведомых человеку?.. Мог бы... А вместо этого зачем-то
угнездился
на корточках, опираясь на подушечки босых ступней и подняв сведенные пятки, и
размеренно взмахиваю перед собой Увесистым куском дерева, стараясь не потерять
равновесия... Зачем?..
Мыш вылизывал шерстку, пристроившись на деревце, росшем у края поляны.
Листва на деревце была зеленая, но большей частью скрюченная и жесткая. То ли
из-за
того, что зеленью нельзя было полакомиться, то ли по другой какой причине
облюбованный было насест скоро разонравился маленькому летуну. Он сморщился и
чихнул, как если бы его смущала неприятная вонь. Потом снялся и перепорхнул к
валунам, прикрывавшим лужайку от холодного ветра с гор. И завертелся над
камнями,
недовольно вереща.
Двух молодых шанов, пытавшихся незаметно наблюдать из-за этих камней.
Волкодав заметил уже давно. Один, пятнадцатилетний юнец по имени Тхалет, был из
тех,
кого он уложил отдохнуть незадолго до встречи с воинами Элдага. Второй, Мааюн,
приходился старшим братом мальчишке. Волкодав не стал обращать на парней
никакого
внимания. Пускай смотрят, если охота. Все равно он не делал ничего такого
особенного,
что Мать Кендарат не благословляла показывать стороннему человеку...
Когда ребята поняли, что обнаружены, они перестали прятаться и подошли.
Мы радуемся, чужеземец, что вкушали с тобой от одного хлеба, сказал
Мааюн. Ты хорошо сделал, что выручил нашу Раг.
Должен же он был сказать что-то учтивое, затевая разговор с гостем.
Младшего такие предрассудки, кажется, не обременяли.
Одного жаль, воин ты никудышный, заявил он Волкодаву. Мааюн дернул его
за ухо, но больше для вида, и Тхалет вырвался: Ты ведь и тогда и теперь нипочем
не
обнаружил бы нас, если бы не твоя летучая тварь, норовившая нагадить нам на
головы!
Чего ты стоишь в открытом бою, хотел бы я знать!
Венн мог бы спросить его, не беспокоит ли помятая шея, но не спросил. Для него
давно миновали те времена, когда любой намек на недостаточное мастерство
воспринимался как страшное оскорбление и требовал немедленных опровержений.
Может, и никудышный, проворчал он безразлично.

Ему только оказать послушание, которого Он от них попросил.
Волкодав повернулся лицом к Харан Кииру, опустился на колени и замер, положив
меч у правой ноги. Эврих знал, что левой рукой венн действовал не хуже любого
природного левши, но очевидно было и то, что этим своим умением он не
воспользуется.
Убивайте тогда уж и меня! услыхал аррант свой собственный голос. Вокруг
стояла потрясающая тишина казалось, необъяснимо замолкли даже ручьи, и на
Эвриха обратились все взгляды. Молодой аррант судорожно прижал к груди сумку с
До-
полнениями и начал пробираться вперед: Тебе, Элдаг, мы вернули племянника,
дитя
твоего несчастного брата, погибшего по ту сторону моря! Мы преодолели страшные
испытания, чтобы украсить твой дом еще одним юным мужчиной!.. Забудь об этом,
вождь, если так уж боишься, как бы не потрескалась бирюза на твоем знаменитом
кинжале!.. А тебе, Лагим, мы вернули сестру. И маленькую племянницу, которую она
носила во чреве! Мы не побоялись ни людей, ни Богов, чтобы у твоего очага
засияло
двойное сокровище!.. Подойди сюда, Лагим, и убей, но помни, что Раг и ее дочь
стоят
здесь, рядом со мной!..
Эврих выкрикнул эти слова и почувствовал слезы, бегущие по щекам.
Даже если ценой окажется жизнь...
Так они и застыли вдвоем посреди широкого луга, между двумя отрядами,
готовыми схватиться в сражении и резаться до последнего. Ученый, стиснувший
белыми
пальцами самое дорогое, что у него было: сумку с недописанной книгой. И воин,
добро-
вольно отложивший меч. Кто видел Волкодава три года назад, на краю другой
пропасти,
именовавшейся Препоной, оценил бы.
И было тихо.
Прошло мгновение, и еще, и еще. Никто не двигался с места. Потом утавегу вдруг
вскочили, как по команде, и, пятясь и щетиня загривки, хором залаяли и завыли.
Волкодав поднял склоненную голову и посмотрел в ту же сторону, что и его
четвероногие
братья. Туда, откуда все это время исходило невнятное, но остро ощущавшееся
предупреждение.
Горцы, боявшиеся отвести глаза от неприятелей, замерших в нескольких десятках
шагов, стали оглядываться. Что-то происходило за пропастью, на южном склоне
долины.
Что именно некоторое время понять было трудно. Потом люди увидели.
Там пришло в движение нечто настолько громадное, что разум поначалу
отказывался воспринимать. Как позже объяснил Эврих, небывалая гроза напитала
водой
горный склон со щедростью, какой здешняя земля не знала вот уже сотни лет;
проникшая
влага несколько суток размачивала глинистый слой, пока не сделала его скользким,
точно
взбитое мыло. Вот и случилось, что гигантский ломоть земли и камней вдруг взял и
тихо
сполз вниз прямо на глазах у людей.
То есть тихо было лишь вначале. В бездну пропасти рушилась половина горы, а
такое никогда не происходит бесшумно. Дрогнул под ногами луг, плеснули
потревоженные ручьи, и докатился протяжный, глубинный стон сокрушаемой тверди.
Люди сперва ощутили его ногами и телом, и только потом ударил в уши низкий
чудовищный грохот.
На том берегу рвался дерн, выламывались из вековых гнезд укоренившиеся,
валуны, взмывали из стиснутых непомерной тяжестью недр фонтаны воды,
перемешанной с камнями и глиной. Взмывали, пронзая не успевшие расступиться
облачка, на мгновение зависали в сотрясаемом воздухе, успевали показаться вновь
возникшими очертаниями горы... и все-таки опадали, сперва медленно, потом
быстрее и
быстрее рушились вниз, вниз...
Горцы, привычные к оползням и обвалам, не поддались бездумному ужасу.
Нынешнее разрушение было просто побольше тех, что происходили обычно; только-то
и
всего. Еще не повод, чтобы без памяти уносить ноги. Наученные опытом поколений,
они
сразу поняли, что северный берег был вне пределов опасности. И все-таки
естественная
робость, охватывающая смертных при виде столь грозного явления Сил, заставила
людей и животных теснее приникнуть друг к дружке. Сами того не заметив, шан-
итигулы,
квар-итигулы и утавегу смешались в одну чего уж там крохотную горстку
трепещущей Жизни, жмущейся вместе перед лицом чего-то вселенского, необозримо
громадного и вовсе не склонного замечать их ничтожные муравьиные распри...
Эврих впоследствии придет к выводу, что дело, по-видимому, не обошлось без
вмешательства очень могущественной Воли, намеренно подтолкнувшей два племени.
Волкодав выслушает его доводы и согласится с предположением о милосердном
промысле Богов, кто-кто, а венн слишком хорошо знал, насколько люди склонны
грызть
глотку друг другу, даже стоя на краю неминуемой гибели. Так что коль скоро не
дошло до
резни... Но все это будет потом. А покамест истинные итигулы и итигулы-
изгнанники
вместе смотрели на совершавшееся по ту сторону ущелья, и вековая вражда казалась

Эврих увидел, как воины снова начали отодвигаться прочь друг от друга,
стягиваясь в два
разных отряда. Мальчик тем временем впервые посмотрел на другой берег ущелья,
увидел Статую и от изумления даже шагнул вперед:
Мама?..
А из прохода в утесах, откуда не так давно выходило войско шан-итигулов, уже
показались женщины, старцы, ребятишки и немногочисленные мужчины, оставленные
стеречь дом. Одной из первых на землю Глорр-килм Айсаха ступила Раг.
Новорожденную
дочь она несла на руках, еще с полдюжины детей разного возраста жались к ней,
боясь
отойти.
Для шан-итигулов это были те, кого следовало защищать до последнего вздоха, те,
чье присутствие властно изгоняло самую мысль о возможности поражения. Что же до
квар-итигулов они узрели перед собою добычу. Кое у кого начали разгораться
хищным
блеском глаза.
Волкодав едва не первым заметил белый комок, летевший к людям с другого конца
долины.
Твой пес бежит, вождь Элдаг, сказал он старейшине кваров.
Пес мчался, беззаветно отдавая бегу все силы. Развевалась длинная шерсть,
валился из дымящейся пасти мокрый красный язык. Утавегу заволновались при виде
собрата, с воем устремились навстречу. Вой был горестным..
Подлетев, пес бросился Элдагу на грудь, чуть не свалив вождя в затоптанную
траву, и принялся судорожно облизывать хозяину лицо. Он захлебывался плачущим
лаем, словно хотел что-то сказать. Элдаг тревожно хмурился, не понимая. Утавегу
метнулся от него к Волкодаву, в отчаянии прижался к ногам., Венн опять приник на
колени, обнял изнемогшего пса.
С твоим домом такое же несчастье, Элдаг, проговорил он медленно,
обращаясь к вождю. Мой брат говорит, дождевые ручьи подточили опору камней, и
скалы обрушились. По счастью, утавегу, оставленные в деревне, вовремя
предупредили
людей, а самых беспомощных выволокли на себе. Твой народ сейчас идет сюда, чтобы
вместе с воинами принять жизнь или смерть. Хорошие псы у тебя, вождь...
Произнося эти слова, он сам выглядел до такой степени собакой, что Элдаг
поверил ему. Сразу. И полностью.
Вот, значит, как, вертелось у Эвриха на уме. Вот, значит, как. Непослушных,
драчливых детей следует хорошенько отшлепать. Чтобы поскорее набирались ума...
В обоих отрядах было примерно поровну воинов, однако нападать на шанов стало
бессмысленно. Мужчины мужчинами, но если за каждым его женщина, готовая, если
придется, пустить в ход и ногти и зубы, если не кинжал, снятый со стены
разрушенного
жилища... И, что важнее, квары стали оглядываться. В дальнем конце луга должны
были
вот-вот появиться те, кому полагалось бы сидеть дома, под защитой неприступной
стены
и свирепых собак. Воин не должен так оглядываться в бою. Иначе конец и ему, и
тем, кого
он силится оградить.
Эврих смотрел то на одних, то на других... на мрачно насупившихся вождей... и
видел, что они с Волкодавом больше ничего не могли сделать. Жертва, которую они

предложили, думая отвести два племени от бессмысленной распри, осталась невос-
требованной и, похоже, успела забыться. И даже Мать Сигина, каждому посмотревшая
в
душу, не сумела погасить в этих душах черный огонь. Остановит ли материнский
укор
беспощадного воина, способного не сходя с места перечислить десять
родственников,
убитых или замученных теми, с кем его хотят помирить?..
Он сказал себе, что сейчас неминуемо начнется резня, и вдруг увидел Йарру.
Кондарский сирота как-то робко, бочком протиснулся мимо Элдага вождь даже не
остановил его, не поняв намерения приемного сына, и неожиданно пошел через луг
туда, где угрюмо, закрыв спинами свои семьи, стояли шанские воины. Золотистый
отлив
кожи делал его бледнолицым среди темно-медных соплеменников, но нынче Йарра был
действительно бледен чуть не до зелени. Правда, чем дальше он уходил, тем больше
расправлялись его плечи и уверенней становилась походка. Так идут за смертью или
за
славой, которой нипочем смерть. А у ноги юного горца вышагивал молодой утавегу
еще не взрослый пес, но уже не щенок, верный спутник, обретенный позавчера, на
священном пиру, связавшем их жизни. Время от времени Йарра касался ладонью
белого
щетинистого загривка, и пес поднимал голову, готовый к послушанию и защите.
Теперь на них смотрели уже все. Эврих заметил мальчишка шел прямо к Раг,
стоявшей за плечом мужа. И вот наконец приблизился. И остановился.
Госпожа Раг!.. звонко прозвучал его голос. Итигулы знали множество способов
оживить надорванные связки, и Йарра почти не хрипел. Госпожа Раг, ты, верно, не
позабыла, как в деревню, ныне исчезнувшую с лика гор, привели пленницу. И как
Йарра,
сын Йарана Ящерицы, называемый сегодня младшим сыном вождя, был среди тех, кто
плясал кругом пленницы и смеялся, подбирая для нее казнь!..
Женщина ответила не сразу. Некоторое время она пристально, испытующе
смотрела ему в глаза. Потом что-то шепнула настороженно замершему мужу, и тот
отодвинулся на шаг в сторону, пропуская ее. Раг вышла вперед, держа на руках
спеленутую дочь.
Я помню, негромко, глуховато проговорила она в ответ.
Йарра, побледнев еще больше, церемонно расстегнул на себе пояс и стащил
курточку, а потом и рубашку ту самую, старенькую, сшитую матерью, и остался
обнаженным по пояс. Люди, хорошо знавшие обычаи итигулов, поняли, что было у
него
на уме. И действительно, Йарра вытянул из ножен охотничий нож (ибо кинжала у
него, не
пролившего вражеской крови, еще не было) и бестрепетно прочертил по голой груди
три
глубокие поперечные полосы, немедля обросшие густой бахромой алых потеков. Йарра
приложил к ним левую руку, хорошенько размазал... и протянул женщине
окровавленную
ладонь:
Госпожа Раг!.. Не моя заслуга в том, что ты осталась жива и дала рождение той,
что толкалась у тебя во чреве, когда твои руки привязывали к цепям. Отцу Небо
было
угодно прислать тебе на помощь других людей, гораздо смелее и благородней меня.
Госпожа Раг! Чтобы такого больше не случалось между нашими племенами...
Горло все-таки подвело его голос сорвался, но Йарра мотнул головой и упрямо
докончил:
Чтобы такого больше не случалось между нашими племенами, я прошу тебя,
госпожа, позволь мне быть женихом и хранителем твоей маленькой дочери и любовно
оберегать ее, пока она не войдет в возраст замужества и не станет мне женой
перед
Отцом Небо и пращурами, ликующими над вершиной священного Харан Киира!..
С его ладони обильно капала кровь. Чем глубже борозды на груди, тем, по мнению
итигулов, искренней были намерения.
Довольно долго Раг не двигалась с места и не произносила ни слова. Потом
медленно, очень медленно развернула пеленки, выпростала крохотную ручонку,
разжала
стиснутый кулачок и приложила ладошку спящей дочери к протянутой навстречу руке
Иарры, словно ставя печать.

С младенческого крика
До самого прости
Таинственную книгу
Слагаем по пути.
Теснятся чьи-то лица
За каждою строкой...
Мы черкаем страницы
Бестрепетной рукой.
Мы веселы и правы,
Мы скачем напрямик-
Размашистые главы
Заносятся в дневник.
А если и помаркой
Испорчена строка
Ни холодно ни жарко
Нам с этого пока.
Успеем возвратиться,
Попридержать коней...
Подумаешь, страница!
Их много в книге дней.
Что гоже, что негоже
И кто кому должник?
Когда-нибудь попозже
Исправим черновик...
...Но поздно, милый, поздно.
Не отыскать мостов.
И делается грозным
Шуршание листов.
Обиженные люди,
Забытые долги...
Поправлено не будет
В минувшем ни строки.
Кому мы, обещая,
Солгали без стыда,
Уходят не прощаясь,
Уходят навсегда.
Кого мы оттолкнули
Кого мы подвели...
Корявых загогулин
Напрасно не скобли.
И наша повесть мчится
К финалу... А потом
Последняя страница
Покроет, пухлый том.
И так же, запоздало
Стирая слезы с глаз,
Как мы иных, бывало,
Другие вспомнят нас.
16. Отданные долги
Все же дело у них вряд ли скоро заладится, рассуждал Эврих. Так не
бывает, чтобы после столетней грызни мирились в один день. Ты только подумай,
ведь
за каждым такой хвост крови, что представить-то страшно! На кого ни посмотри,
каждый у
кого-то либо отца убил, либо сына замучил... Разве такое прощают? А туда же,
общую
деревню строить собрались...
Ноги у арранта были длинные, а ослик под ним малорослый, хотя и крепкий.
Оттого сандалии Эвриха (которые он, спустившись с холодных гор, вновь
торжественно
надел вместо сапог и штанов) то и дело чиркали по слежавшейся пыли большака.
Одна надежда, место там в самом деле особенное, продолжал книгочей. Я
так полагаю, если бы не Мать Богов, они бы и нас с тобой, и друг дружку...
У него почему-то не поворачивался язык назвать Ее тем именем, под которым они с
Волкодавом знали Ее в Нарлаке. Внезапно возникшая мысль заставила Эвриха воздеть
руку в жесте красноречия и повернуться к Волкодаву, размеренно шагавшему рядом:
Вот тебе, друг мой, и еще вопрос, которым вотще задаются увенчанные
истинной мудростью. Почему, скажите на милость, величайшие откровения и чудеса
бывают явлены не в святилищах учености и не тем, кто кладет жизнь на их
постижение?
Почему Создавшие Нас предпочитают беседовать с дикими племенами, вряд ли
способными осмыслить весть, им ниспосланную?..
Обращаясь к Волкодаву, аррант в действительности вопрошал себя самого; как
объяснили ему в немеркнущем Силионе, легче набрести на дельную мысль, если вслух
рассуждаешь о том, что занимает твой ум и кажется неразрешимым. Он до того
привык,
что венн обычно отмалчивался или в лучшем случае ронял слово-другое, что даже
удивился, когда Волкодав вдруг ответил:
Так они же все поняли... Ну там... Что Отца Небо, которому они поклоняются,
огорчает вражда. Что еще надо было понять?
Эврих развел руками:
Да как тебе объяснить... Он тут же испугался, что обидчивый венн
неправильно истолкует его слова, и поправился: Это, пожалуй, не их, а нас с
тобой
скорее касается. Почему мы спустились с Засечного кряжа не в другом каком-нибудь
месте? И дальше... уж очень все одно к одному... Всадник-младший Близнец
непогребенный... Кто же знал, что он Бог, могли бы так и оставить...
Не оставили ведь, сказал Волкодав. И неожиданно улыбнулся: Только,
значит, диким племенам чудеса достаются? А ученым вроде тебя, хоть лопни, их не
дождаться?..
Эврих фыркнул и рассмеялся, но потом снова впал в задумчивость. Легко
рассуждать, как не повезло Достопочтенному Салегрину, безвылазно просидевшему в
Верхнем Аланиоле всю свою жизнь. Салегрин ведь в глаза не видел всего того, о
чем
создал столь мудрую и достоверную книгу. А вот ему, Эвриху, похоже, везло. Он
повидал
мир и, как выяснилось, сам того не ведая насмотрелся чудес. Ну и как прикажете
справляться с подобным везением?..
Знаешь... вот еще что, подумав, сказал молодой аррант. Жрецы Богов-
Близнецов, они... если проведают... живенько весь Заоблачный кряж к рукам
приберут.
Те, в Кондаре, они, как я теперь понимаю, сразу заподозрили, что наша Сигина...
ну... не
такая простая, как кажется... Вот придем в Тин-Вилену а вдруг тамошние тоже
почуяли... про древний храм и насчет Младшего Брата...
Поглядим, сказал Волкодав.
Я бы, глядя на убегающую вдаль дорогу, проговорил Эврих, на всякий
случай не стал никому ничего говорить. Помнишь, сколько было молившихся
Близнецам и
как они отталкивали Сигину? Вот пускай и приходят такие, кто сами...
Он хотел сказать сердцем услышат, но убоялся слишком красивого слова, как-то
не вязавшегося с простым величием совершившегося. Волкодав понял его и молча
кивнул.
Итигулы проводили их до маленькой порубежной деревни, в которой, отправляясь
торговать в Тин-Вилену, обычно нанимали лошадей и вьючных мулов. В эту осень
торговать было нечем. Два племени остались настолько нищими и голыми на пороге
зимы, что какие там барыши, дай Отец Небо возвести хоть плохонькое жилье и
скопить
маломальский съестной припас, пока не грянули холода!..
Узнав, что торговых караванов нынче не будет, жители деревни обозлились из-за
упущенной выгоды и заломили с двоих путешественников столько, что от мысли о
лошадях сразу пришлось отказаться. Решили взять осликов, но и тут все вышло не
слава
Богам. Итигулы обычно платили деревенским задаток, а остальное отсчитывали по
возвращении. Эврих и Волкодав были люди новые и честности не ведомой, а посему с
них потребовали все деньги вперед. Кто их знает, вдруг они, за полцены взяв
ослов, не
оставят их в Тин-Вилене на оговоренном постоялом дворе, а съедят по дороге? Или
вообще продадут, а выручку прикарманят?..
Возьмем одного, сказал тогда Волкодав. Для тебя. Я пойду пешком.
Аррант возмутился и начал его уверять, что, во-первых, денег у них вполне
хватит,
а во-вторых, он, Эврих, умеет ходить на своих двоих ничуть не хуже венна и уж
как-
нибудь обойдется. Он до сих пор считал, что был прав. Вот только спор с
Волкодавом
чаще всего был занятием абсолютно бессмысленным. Венн просто упирался на своем и
молчал, предоставляя арранту сотрясать воздух неотразимыми доводами. А потом
делал
так, как с самого начала считал нужным. Уж что говорить идеальный товарищ для
дальнего путешествия!.. Эврих сперва был здорово на него зол, потом успокоился.
В
конце концов, на спине смирного выносливого ослика было лучше, чем пешком. Если
приноровиться, можно даже книжку читать. Или заметки какие-нибудь черновые
делать
безотказной Тилорновой самопиской, которую не надо макать в чернильницу через
каждое слово. Или просто вбирать новые впечатления и подыскивать слова для их
описания: это тоже лучше делать, когда разум не затуманен усталостью. А Волкодав
пускай шлепает босыми пятками, если больно охота. Эврих тоже некоторое время был
сам не свой после Глорр-килм Айсаха. И что чувствует человек, готовившийся
отречься
от жизни, ведал не понаслышке. Вчера венн шел на подвиг и смерть, сегодня чудит.
Ну и
пусть его.
Торные тропинки, сбегавшие с гор, ближе к Тин-Вилене сливались в широкий,
плотно укатанный большак. Дорога вилась берегом, и город, поднимавшийся над
прикрытой мысом небольшой бухтой, постепенно открывался взгляду.
Когда люди затевают новое поселение, они обращаются за советом к Богам и
просят Их указать хорошее место, где можно будет вековать в ладу с Силами
небесными
и земными. И всегда почему-то получается так, что самое доброе и праведное место
неизменно оказывается и самым красивым. Вот и Тин-Вилена стояла так, что глаз
радовался, издали созерцая ее. Глядя вперед, Эврих про себя жалел только о том,
что не
довелось приближаться к городу с моря, на быстроходной косатке, а значит, не
придется и вносить в Дополнения, как над перламутровым утренним морем неспешно
проявляются горы, как рассвет шествует к долинам с вершин и как, наконец, на
гребне
возносящихся скал делается различима крепость-храм, выстроенная жрецами с
острова
Толми...
Между прочим, встречной процессии жрецов, услышавших сердцем, пока что-то
не было видно.
Вот послушай, куда мы идем, сказал Эврих. Развязал сумку, вытащил
видавшую виды книгу в навощенном кожаном переплете, не первый раз похвалился:
Это список со свитка Салегринова труда, нарочно исполненный мельчайшими буквами,
дабы не отягощать странствующих... Открыл на знакомой странице и начал читать:
Бухта, облюбованная первыми поселенцами, имеет форму подковы. Несовершенные
верования жителей края породили предание, повествующее о шо-ситайнском Боге
Коней,
чей жеребец якобы коснулся здесь копытом земли. Островные же сегваны, коих с той
поры немало осело в Тин-Вилене, никакой подковы в облике бухты не усматривают.
По их
мнению, она больше напоминает слегка укороченный силуэт корабля...
Волкодав молча слушал.
Я тут думаю... сказал он, когда Эврих решил пропустить интересные, но не
особенно полезные в каждодневной жизни сведения и перелистнул несколько страниц,
добираясь до сути. Я тут думаю... Ты помнишь, те, на касатке у Астамера...
Они ведь
ехали в Тин-Вилену, чтобы поклониться жрецам и вступить в наемный отряд. Потому
что
здесь вроде бы учат воинскому искусству...
Эврих даже расхохотался, не отрываясь от книги:
Только не говори мне, Волкодав, что собираешься еще чему-то учиться!.. Хотел
бы я посмотреть на того, кто дерется лучше тебя!..
Венн взирал на него без улыбки.
Может, и посмотришь, проговорил он затем.
Эврих сообразил, что не в меру обидчивый варвар может снова замкнуться, и,
перестав веселиться, прикрыл Описание, вложив палец между страниц.
Когда на Засечном кряже я дрался с наемниками, сказал Волкодав, один из
них пытался достать меня приемом кан-киро, но сделал ошибку. И потом, в Кондаре,
я
замечал кое-что... Гарахар тот же... Так, словно набрались у кого-то, кто сам
толком не
знал... А здесь, в Тин-Вилене, есть, стало быть, наставник...
Эвриху показалось, будто солнечное утро внезапно померкло.
Друг мой, проговорил он очень тихо. Я тебя прошу, не забывай об одном.
Мы, помнится, предполагали, что в это время уже вернемся назад. Уже почти осень,
а
нам еще предстоит плавание... да и то неизвестно, удастся ли сразу нанять море-
плавателя или придется сначала на Острова...
Волкодав промолчал. А потом за очередным поворотом дороги показались первые
дома выселок, и пришлось остановиться у ручейка, чтобы привести себя в порядок.
То,
что уместно в дальней дороге, на городской улице выглядит неприличием, и все
путешествующие это хорошо знают.
Тин-Видена Волкодаву не понравилась. Не из-за каких-то своих особенностей: по
его глубокому убеждению, людям просто не следовало селиться такими громадными
скопищами. Все правильно в столь посещаемом месте легче предаваться ремеслу или
науке и кормиться только ими, не держа поля и огорода. С другой стороны, в
больших
поселениях скапливаются и сопрягаются не только благие познания, но и самый
черный
порок. Может, потому-то многие известные Волкодаву мастера и ученые рано или
поздно
сбегали из хлопотливых людских муравейников в глушь и только там достигали окон-
чательного совершенства...
Когда-то, годы назад, впервые попав в большой город, он с отвращением
оглядывался кругом и не мог взять в толк, отчего же остальные люди никак не
поймут
того, что было очевидно для него самого, и не переселятся из душной суеты на
волю, где
можно не спеша разговаривать с Землею и Небом?.. Потом он повзрослел и сам
многое
уразумел. А именно: что было хорошо для него, вовсе не являлось благом для
других.
Эти другие, может, жить не могли без того, от чего он. Волкодав, готов был
удрать без
оглядки. И были по-своему правы...
Любви к городам у него с тех пор не прибавилось, и неприязнь была, похоже,
взаимной. Очередное ее подтверждение, способное отравить злопамятному венну
посещение прекраснейшей столицы, было получено еще за городскими воротами.
Постоялый двор, куда они привели ослика (выкупанного и вычищенного, как никогда
в
жизни), назывался У Ретилла по имени владельца. И этот Ретилл наотрез
отказался
поверить, что они уже заплатили за длинноухого все деньги полностью, а не
обычный
задаток. Не произвела на него впечатления и деревянная палочка с зарубками и
хитрыми
отметками каленым гвоздем, привезенная из предгорной деревни. Осанистый нарлак
лишь погладил черный веник бороды и заявил арранту:
Вот что, любезный. Либо ты мне не сходя с места платишь еще четверть овцы
серебром, либо прямо сейчас позову стражу и тогда доказывай сколько угодно, что
осел не краденый и палочка не поддельная.
Двое громил, каждый полтора Волкодава, ухмылялись у него за плечами.
Эврих не впервые напарывался на этакое наглое корыстолюбие, подвигающее
иных людей обижать странников, за которыми не ощущается могучей поддержки
вельмож
или родни, а подобную поддержку люди вроде Ретилла чуют непонятно как, но
всегда
безошибочно. Молодой аррант каждый раз чувствовал себя словно дерьмом облитый. И
придумывал на будущее десять остроумных способов посадить наглеца в лужу. Но
приходило время, и Боги Небесной Горы вновь испытывали его столкновением с тупым
бессовестным кровососом... и опять он оказывался беззащитен. Надо думать,
появись во
дворе самый распоследний итигул, ему поверили бы без разговоров. Себе дороже
связываться со свирепыми горцами! А кто вступится за одинокого странствующего
грамотея, явно не брата и не свата обосновавшимся в Тин-Вилене аррантским
купцам?..
Тут Эврих закономерно вспомнил про Волкодава, стоявшего рядом, и успел
испугаться. Кто, кто, а он слишком хорошо знал нрав своего спутника, привыкшего
вразумлять бесчестных доходчиво и без лишних затей. Ученый даже оглянулся на
венна,
лихорадочно соображая, как бы удержать его от вмешательства, но удерживать не
понадобилось. С самого начала путешествия они договорились в незнакомых местах
изображать хозяина и телохранителя; вот и теперь Волкодав безмолвно
присутствовал за
спиной господина, устало глядя на потрескавшуюся, давно не мытую половицу у
себя
под ногами. То ли прикидывался, будто затруднения Эвриха его, охранника, не
касались,
то ли понимал, как и аррант, что лишние неприятности в чужом городе были им

он нисколько не сомневался, что у венна получится. Не может не получиться!
У жрецов отличные воины, словно подслушав его мысли, пробормотал тот.
И глаз с госпожи не спускают. Ты вот что...Ты не мог бы завтра скрытно
устроиться
поблизости от ворот и встретить Мать Кендарат, если она вдруг выйдет наружу? Ты,
наверное, сумеешь о ней позаботиться...
Эврих нагнулся к нему через стол и яростно прошипел:
Как это выйдет наружу?.. Говори толком, варвар! Что у тебя на уме?!
Завтра я пойду туда и брошу ей вызов, все тем же ровным голосом
проговорил Волкодав. Они увидят, что я лучше дерусь и больше достоин быть их
наставником. Они возьмут меня вместо нее. А ее выпустят. Пускай только попробуют
не
выпустить.
Тилорн! со злым отчаянием сказал Эврих. Тилорн нас ждет, чтобы подать
весть в свой мир! Сколько лет он там не был?.. А ты что же, значит, хочешь все
бросить?
Забыл, что мы ему обещали?..
Волкодав неожиданно улыбнулся. Прежде он так улыбался только когда Мыш
принимался ластиться к нему и щекотать крыльями шею, да когда Ниилит звала его
вместе почитать саккаремскую книжку... да еще иногда глядя, как играет
хрустальная
бусина на вплетенном в косу ремне.
Я же говорил, надо было тебе одному... Может, оно и к лучшему, что без меня с
Ратхаром поплывешь...
Тут ученого арранта захлестнуло темное бешенство, которое в нем, как он прежде
наивно считал, было давно побеждено светом разума и больше не могло смутить его
чувств. Захотелось швырнуть об стену блюдо с салакой, перевернуть стол и
броситься на
Волкодава с кулаками. Нельзя исключать, что именно так он и поступил бы (к
немалой
досаде хозяина заведения), но в это время уличная дверь распахнулась с таким
треском,
что все глаза невольно обратились ко входу. Стража!.. За нами!.. тотчас
пронеслась в
сознании Эвриха необычайно отрезвляющая мысль, и ярость опала, задутая ледяным
ветерком опасности. На фоне окутанной ранними сумерками улицы действительно
замаячили фигуры двоих здоровенных парней, но, судя по непокрытым головам, это
были
не стражники. И они вовсе не имели в виду никого забирать: наоборот, они волокли
с
собой человека. Рослого, дородного, чернобородого мужчину, в котором мало что
осталось от наглого и самоуверенного Ретилла. Он всхлипывал и норовил согнуться
в три
погибели, прижимая что-то к груди. Парни втащили его внутрь. Оба в кожаных
безрукавках, оба нарлаки. Они пинками гнали Ретилла по проходу между столами,
направляя его туда, где сидели Эврих и Волкодав. Когда он приблизился, стало
видно,
что его зверски избили: губы опухли, под носом и на щеках кровавые разводы, один
глаз
заплыл тяжелым фиолетовым синяком. Он судорожно сжимал двумя руками замшевый
мешочек, перевязанный пестрой тесьмой. В мешочке позвякивало.
Этот сын вшивой овцы пренебрег справедливостью, сказал один из парней.
Мы хотим, чтобы он исправил содеянное.
Чтобы другим неповадно было драть втридорога за то, за что им уже заплатили,
добавил другой. Посмотрел на стоявшего за стойкой Айр-Донна и показал в ухмылке
все зубы: Вот бы у нас на выселках были трактиры вроде твоего, вельх!..
Перебирайся
к нам, а? Или еще один такой же открой...
Эврих начал догадываться, что происходило. Нарлаки. Могучие, мускулистые,
вооруженные парни. Вроде Тормара. И тех троих, которых Волкодав размазал по
стенам
в глухом кондарском заулке...
Первый ухватил Ретилла за шиворот и бросил его перед столиком на колени,
сопроводив пинком в копчик:
Давай, гнида, верни добрым людям то, что ты против всякого закона у них
отнял...
Несчастный трактирщик, утирая сопли, слезы и кровь, протянул трясущуюся руку и
уронил к ногам Эвриха свой мешочек. Можно было не сомневаться: деньги,
востребованные за осла, все до гроша лежали внутри. Молодой нарлак тут же
оказался
рядом, припал на колено якобы затем, чтобы поднять мешочек и, отряхнув, положить
его
на край стола. Выпрямляясь, парень подмигнул арранту и тихонько шепнул:
Друзья великого Сонмора наши друзья. Снова схватили плачущего Ретилла
под микитки и безжалостно потащили его наружу. Эвриху поневоле стало жалко его.
Обидно, конечно, было платить лишние деньги, но какие деньги стоят того,
чтобы... Он
покосился на Волкодава и увидел, что венн наблюдал за происходившим с полным
безразличием. Так, словно суета этого мира уже не имела к нему отношения. Потом
Волкодав перевел взгляд на курившуюся свечку. И вдруг сделал некое движение
одними
плечами. Эврих явственно видел, что он не поднимал рук и вообще не прикасался к
свече. Однако та слетела со стола, словно сбитая мощным, резким ударом. Стукнула
в
стену и погасла, падая на пол...
Крепость стояла поодаль от города, там, где окаменевшими волнами вздымались
последние утесистые отроги Заоблачного кряжа. Дорога шла вверх, и Эврих время от
времени оглядывался на хлопотливый муравейник тин-виленских улочек и пристаней,
заполнивший оба берега изогнутой бухты. Дальше было море; горный хребет без
раздумий шагал в него с берега, превращаясь в отдельные острова и наконец совсем
исчезая, словно шипастый хвост дремлющего дракона. Бесчисленные острова зеленели
и кое-где на высоких местах уже вспыхивали осенними красками, а под отвесными
обрывами скал во множестве сновали мелкие кораблики и юркие лодки. Рыбы там, как
говорили, количество было неимоверное, не говоря уж о крабах, водорослях и
съедобных
моллюсках. Еще два дня назад Эврих полной грудью пил бы ясный морской воздух,
превозносил суровую красоту, дарованную здешним местам, и заранее подыскивал
слова, чтобы достойным образом ее описать. Сегодня он смотрел вокруг с
недоумением:
зачем?.. Красивый, работящий и зажиточный город, где каждая улица упиралась в
причал;
утреннее море и благодатные острова зачем?..
Волкодав молча шел рядом с аррантом, полуседая грива распущенных волос мела
его по лопаткам. Вдоль спины пролег Солнечный Пламень и при нем два тяжелых
деревянных меча, Мыш сидел на плече и время от времени тихо попискивал,
прижимаясь
к шее хозяина. Два пешехода уже миновали знаменитые яблоневые сады, где для
зверька наверняка была уйма всякого интересного и заманчивого, но маленький
любопытный летун так ни разу и не отлучился. На другом плече венна висела
котомка с
самыми необходимыми пожитками. Запасная рубашка, вязаная безрукавка, миска с
ложкой и кружкой, мыло, гребешок и Зелхатов трактат... чего еще?.. Прочее
немногочисленное имущество осталось на сохранении у Айр-Донна. Когда Волкодав
вернется, он его заберет. То есть если вернется.
Накануне вечером Эврих употребил все свое красноречие, пытаясь убедить венна
отказаться от безнадежного предприятия. Перед рассветом, когда плохо спавший
аррант
придумал уже вовсе неотразимые доводы и вылез наконец из-под смятого одеяла,
Волкодава в комнате не оказалось. Эврих не без труда отыскал его у Айр-Донна на
кухне.
Венн, успевший посетить баню, сушил волосы у огня, и перед ним, само собой, тоже
курилась душистым паром мисочка шерха. Он, может, в самом деле способен был не
пьянея проглотить жбан сивушного трактирного пойла, но головную боль следовало
лечить. Эврих встретился с ним глазами, и тщательно приготовленная речь умерла
нерожденной. Все было уже решено.
Крепость овеществленная песнь во имя Близнецов была выстроена на славу.
И ее создателей явно не волновало, что в Тин-Вилене, управлявшейся советом
кончанских старейшин, царил крепкий порядок, а могущественных и жадных народов,
спо-
собных покуситься на процветающую Младшую Сестру, поблизости просто не
имелось.
Замок был возведен даровитыми зодчими, определенно понимавшими толк в войне и
осадах, и деньги на строительство, по-видимому, тратили не жалеючи. Твердыня
Близнецов как бы венчала собою крутой каменистый холм, вырастая из неприступной
скалы и возносясь к небу башнями и зубчатыми стенами. Измерив их взглядом,
молодой
аррант затосковал еще больше. Думать о скрытном проникновении в подобное место
было поистине самонадеянно...
Пустынная дорога между тем подобралась к последнему повороту. Зоркие глаза
сторожей, смотревших со стен, наверняка уже ощупывали двоих путников, шедших из
города. С этого расстояния, впрочем, еще нельзя было различить лиц, и Волкодав
остановился:
Все, хватит меня провожать...
Эврих стоял молча и только кусал губы, но, видно, на лице у него было написано
столько всего разом, что Волкодав вдруг виновато развел руками:
Ты меня прости... Ну не могу я ее бросить. Ученый аррант быстро шагнул к нему
и обнял что было силы, уткнувшись лицом в плечо.
Брат... выговорил он задыхаясь. Он еще хотел добавить что-то нелепое,
глупое и совершенно ненужное, вроде того, чтобы Волкодав уж как-нибудь поберегся
и
дал слово, что уцелеет в предстоявшем ему деле... горло перехватило
окончательно, и
венн заговорил первым. Он сказал:
Я про этого Ратхара слышал только хорошее, но ты все равно... поедешь, береги
себя по дороге. Вы, ученые... вечно во все впутаетесь...
Эврих кое-как оторвался от него, поднял ставшие почему-то мокрыми глаза.
Волкодав был выше ростом и смотрел на него сверху вниз. Действительно как брат
на
брата. Старший на младшего. Наверное, всему виной была их долгая привычка друг к
другу, помноженная на близкое расставание и понятный страх Эвриха перед
внезапной
необходимостью путешествия в одиночку... в общем, полуграмотный венн, молчун и
порядочный самодур, с его приводящими в ужас понятиями о чести и справедливости
этот венн отчего-то вдруг показался Эвриху самым близким и родным существом на
свете. Старшим братом. Мудрым пестуном и защитником юного умника, который только
и
способен кичиться книжной премудростью, а на самом-то деле...
Перед внутренним взором проплыла улыбка Сигины, он вспомнил Засечный кряж и
свой тогдашний страх потерять Волкодава. И почему мы пристальнее вглядываемся в
ближних и начинаем по-настоящему ценить их только когда судьба готовится
разлучить нас навеки?.. Почему только у последнего края вспоминаем все
недосказанное, спохватываемся о доброте и участии, которых не проявили, пока
времени было в достатке?.. А если несчастья все-таки не происходит, почему мы
тут же забываем собственные горячечные обеты и начинаем вести себя совершенно
по-прежнему?.. Мысль о том, что вот сейчас они расстанутся и, очень возможно, не
увидятся более никогда, оказалась невыносимой. Эврих снова притянул к себе
спутника и
с трудом протолкнул пересохшим горлом слова:
Прости меня. Волкодав...
За что? удивился тот. Это ты на меня не сердись... я тебя всю дорогу, по-
моему, обижал... а теперь вот бросаю.
Лицо у венна выразительностью не отличалось, но Эврих посмотрел ему в глаза и
увидел в них все то же, о чем только что думал сам. Впрочем, длилось это
недолго.
Волкодав оглянулся на крепость и убрал руки с плеч Эвриха:
Рассмотрят еще... Ты иди... брат.
Цепляться друг за дружку и оттягивать расставание это не для мужчин. Эвриху
понадобилось немалое напряжение воли, чтобы повернуться к Волкодаву спиной и
начать идти назад по дороге. Правду сказать, он мало что видел перед собой,
дыхание
сипело в груди, и слева за ребрами глухо давила какая-то тяжесть. Неожиданно в
воздухе
перед ним возник Мыш. Против всякого обыкновения зверек повис у арранта прямо
перед
лицом, а потом вытянул мордочку и смачно лизнул его в нос. Заверещал, взвился
над
головой и исчез.
За поворотом дороги, когда крепость уже скрыли рослые густые кусты, с обочины
навстречу Эвриху поднялись два дюжих молодца. Они явно дожидались здесь именно
его, и слезливая скорбь, только что заслонявшая для арранта весь мир, вмиг
улету-
чилась: Эврих живо встал в стойку, рука потянулась к мечу, губы сами собой
приготовились растянуться в зловещем оскале. Волкодав, наверное, еще и до ворот
не
дошел, пронеслось по закоулкам сознания, а я без него уже...
Старший из парней примирительно поднял ладони:
Мы здесь не за тем, чтобы нападать на тебя, почтенный... Младшая семья
великого Сонмора рада послужить его друзьям, приехавшим из-за моря. Ты позволишь
нам сопровождать тебя и, если понадобится, ограждать от ненужного любопытства?..
Со стен замка хорошо видели, как два человека прощались у поворота дороги,
после чего один, спотыкаясь, поплелся обратно к городу, второй же решительно
прошагал прямо к воротам, а подойдя взялся за увесистое бронзовое кольцо и
трижды
гулко бухнул им в проклепанную дубовую створку.
Сразу же заскрипели мощные петли, и половинка ворот приоткрылась, ибо гласит
одна из заповедей Близнецов: Если к тебе стучатся открой. Следует
неукоснительно
соблюдать эту заповедь, по крайней мере когда стучащий одинок и опасности для
целой
крепости с воинами уж точно не представляет.
Святы Близнецы, прославленные в трех мирах, сказал Волкодав и вошел
внутрь, отчетливо понимая, что делает, может статься, последние вольные шаги по
земле.
И Отец Их, Предвечный и Нерожденный, ответил молодой стражник,
стоявший, как полагается стражнику, в кольчуге и застегнутом шлеме.
Чувствовалось, что
наняли его совсем недавно: почетный долг службы еще не превратился для него в
опостылевшую обязанность, а начищенный доспех оставался предметом гордости и
заботы, ради которого стоило терпеть неудобство. Что за дело привело тебя,
добрый
человек, в Дом Близнецов?
Возраст вошедшего было непросто определить. Когда-то русые, а теперь изрядно
поседевшие волосы, безобразный шрам на лице, сломанный нос, сивая борода и такие
же усы... очень спокойные серо-зеленые глаза, в которых не было ни волнения, ни
боязни, ни любопытства. В общем, прирожденный убийца. И оружия болеб чем в
достатке. Молодой воин, повидавший немало наемников, сразу решил, что раскусил,
с
кем имеет дело. Знаем-знаем, мол, мы эту породу. Правда, отнюдь не у каждого
наем-
ника висел за спиной такой замечательный и определенно очень дорогой меч. И не у
каждого на плече, настороженно озираясь, сидела большая летучая мышь.
Я слышал, сказал Волкодав, будто Прославленные в трех мирах прислали в
этот свой Дом учителя, умеющего сделать воина непобедимым...
А-а, понимающе кивнул стражник. И окликнул своего товарища, стоявшего по
ту сторону толщи стены: Скажи там, пусть разыщут Избранного Ученика, это к
нему!..
И пояснил Волкодаву: Сейчас придет Избранный Ученик, брат Хономер... то есть,
конечно, если он уже закончил наставлять новичков... Он посмотрит, на что ты
годишься,
и решит, можно ли тебе будет остаться. Ты пока проходи... Отдохнешь немного,
если
придется подождать, хорошо?
Избранный Ученик, брат Хономер. Кивнув, Волкодав вошел в передний двор замка
и огляделся. Вот так и поймешь, почему крепости, первоначально выстроенные от
врагов, неизбежно превращаются в тюрьмы. Он уже чувствовал себя почти в
заточении.
Ощущение было жутким. Зачем его вообще выстроили, этот замок? От кого тут
спасаться? Или это на всякий случай, на будущее?..
А мы уж думали, ты в храмовую библиотеку идешь, блеснул молодыми
зубами стражник, несший службу во дворе. Вооруженные молодцы, как раз подошедшие
сменить его, дружно захохотали.
Большая библиотека-то? не обидевшись, спросил Волкодав. Парень ожидал
совсем другого и не смог сразу придумать остроумный ответ. Только буркнул что-
то,
дескать, за всю жизнь не прочтешь. И замолчал.
Над внутренними воротами красовались резные, чудесной работы, образа
Близнецов. Обняв друг друга за плечи, божественные Братья ласково улыбались
входящим. Старший, в красных одеждах он выглядел чуть суровее, притом еще как
бы заслонял и оберегал Младшего, облаченного в нежно-зеленое. Прекрасные, полные
достоинства юные лица, золотое сияние, лучащееся от рук и голов... Волкодав
поймал
себя на том, что пристально вглядывается в лик Младшего, ища в нем черты
сожженного
на Харан Киире. Потом ему померещилось, будто деревянное изображение было
некоторым образом не полно. Ну конечно, дошло до него краткое время спустя.
Между
Близнецами, обнимая Обоих и сама заключенная в Их объятия, должна была бы
улыбаться Их Мать. Деревенская дурочка, Сумасшедшая Сигина, повсюду искавшая
Сыновей и наконец-то, надо думать. Их обретшая в надзвездном краю... Доколе со
Старшим Младший брат разлучен...
Как же так, сидя на солнышке у нагретой стены, задумался Волкодав. Почему нам
с Эврихом выпало Ее сопровождать? Сколько последователей у Близнецов а ведь
мы с ним ни разу Им не молились? И там, в горах, мой Хозяин Громов пришел мне на
выручку, хотя Он-то уж знал, что я, сам не подозревая того, взялся отстаивать
Бога
чужой веры?.. Может ли так быть, что мы, люди разных кровей, поклоняемся Одним и
Тем же, только под разными именами? Может ли так быть, что Создавшие Нас явля-
лись к народам в том облике и с той Правдой, для которой эти народы были готовы?
И Сигина, Мать Близнецов, на самом деле есть наша Великая Мать Жива, Вечно
Сущая Вовне?.. И, значит, нет ложных и истинных вер, а есть только добро и зло в
самом человеке?.. И Высшие, окруженные благими душами живших прежде нас?.. Они,
наверное, улыбаются, слыша те имена, которыми мы здесь, на земле, по-детски Их
наделяем. И горько скорбят, когда мы идем друг на дружку войной, силой
доказывая,
чья вера лучше..., Может ли такое быть, прадед Солнце? Или Ты за подобные
помыслы
на меня и светить теперь не захочешь?..
Солнце улыбнулось ему с высоты.
Брат Хономер не заставил себя долго ждать. Когда он вышел из внутренних ворот,
венну сразу бросилось в глаза, что он был не в обычном жреческом двуцветном
облачении. То есть цвета-то остались и даже с прошлого раза сделались как будто
ярче,
но украшали они теперь не полотняное одеяние до пят, а короткую рубашку, из-под
которой выглядывали грубые потасканные штаны. И было похоже, что Избранный
Ученик
только что вытирал голову полотенцем, умываясь после каких-то трудов. Волкодав
легко
догадался, после каких именно.
Святы Близнецы... начал было брат Хономер, но тотчас осекся: Я уже где-то
видел тебя, язычник?..
Голос у него тоже был прежний, красивый и звучный, воистину предназначенный
отдаваться под сводами храмов и разноситься над многолюдными площадями. С таким
голосом только и провозглашать истины во имя Небес.
Три года назад ты проповедовал в Галираде, ответил Волкодав. Я был там
в то время.
Как же, помню, подходя и останавливаясь, медленно произнес Хономер.
Потом в его глазах появилась едва заметная насмешка: В те времена ты кое-чего
стоил на мечах... в чем мы и убедились, к немалой нашей досаде. А теперь,
значит,
решил поучиться искусству безоружного боя? И пришел к Близнецам, на которых
воздвигал когда-то хулу?..
Я молюсь своим Богам и не восстаю на чужих, повторил Волкодав. Я и тогда
Близнецов не хулил и теперь не намерен. И вот что. Я сюда пришел не учиться. Я
пришел сказать, что пора вам выгнать наставника, который учит плохо и
неправильно, и
нанять меня вместо него.
Он выговорил эти слова медленно, веско и так, чтобы слышали все. Голос он
повышал редко, но когда требовалось умел. Он был заранее готов к тому, что
последовало, и не вздрогнул от хохота, обрушившегося со всех сторон. Уж верно,
среди
мужчин в крепости не осталось ни одного, кто бы не испытал на себе грозную руку
Кан-
Кендарат или ее лучших учеников. Оскорбившись за хозяина, Мыш злобно зашипел и
по
привычке полез было на волосы, но Волкодав легонько тряхнул головой, и
понятливый
зверек вновь притих на плече.
Три года назад ты был очень наглым молодым парнем, язычник, отсмеявшись,
покачал головой брат Хономер. С тех пор у тебя прибавилось седины, но наглость,
я
смотрю, еще не повышибли. Таким, как ты, не место в нашей обители. Мы здесь
радуемся людям смиренным и скромным, любящим учиться во славу Близнецов, а не
кричать с порога, что они лучше всех. Уходи.
Эй, язычник, ворота вот здесь, окликнул молодой стражник, тот, что приглашал
Волкодава вовнутрь. Воины и молодые жрецы, оказавшиеся во дворе, останавливались
посмотреть, чем кончится забавное происшествие. Многие жрецы были крепкого
сложения и в таких же коротких одеяниях, как Хономер. Ученики...
Венн не двигался с места.
Я сказал то, что сказал, повторил он. И докажу, если ты пожелаешь.
Я не желаю, махнул рукой Избранный Ученик. Выкиньте его за ворота, и
пусть это послужит уроком другим гордецам вроде него!
Волкодав стоял по-прежнему неподвижно, всем телом чувствуя, как разбегается по
жилам светлое вдохновение боя. Почти такое же, как некогда у Препоны, только,
если
возможно, в некотором роде чище и выше. Нечто вроде восторга, когда земля под
ногами
и небо над головой кажутся едиными с твоим собственным телом. Эту схватку он
должен
был выиграть. Он ее выиграет. И что за беда, если станет она последней? Прадед
Солнце смотрел на него из пронзительно-синей бездны. Он видел его правоту.
Венну не понадобилось оглядываться на двоих стражников, протянувших к нему
сзади не занятые копьями руки. Столь яркого прозрения он еще не испытывал. Их
намерения показались ему двумя языками красноватого света, медленно-медленно
устремившимися к его вороту и плечу...
Сторонние наблюдатели видели только, как, сердито крича, взвился Мыш, а
дальше произошло непонятно что, и стражники, здоровые тертые ребята, сперва
влепились друг в дружку, а потом вместе, как набитые сеном куклы, клубком
перепутан-
ных рук и ног завалились наземь, только шлемы лязгнули о каменные плиты двора.
Волкодав остался стоять где стоял. Быстрый шаг вперед, потом в сторону и обратно
обученный глаз нужен, чтобы рассмотреть.
Ну? спросил он без насмешки, по-прежнему глядя на Хономера. Следует ли
со мной разговаривать?..
Опасался он только одного. Если гордыня Избранного Ученика перевесит все
прочие чувства и Хономер попросту натравит на него стражу, сколько ее ни есть в
этой
крепости. Что ж, тогда останется выхватить Солнечный Пламень и... Песнь Смерти
по
себе самому он всяко давным-давно спел...
Боги, присматривающие за земными делами Своих чад, не попустили. Глаз у
Хономера оказался наметанный: все, что следовало рассмотреть, рассмотрел.
Та-ак, протянул он, покуда стража приходила в себя и мешкала в ожидании
новых приказов. А ты прав, язычник, нам с тобой есть о чем побеседовать...
Правда,
эти двое ничему еще не обучены, так что не надейся, друг мой, на повторение
легкой
удачи. Во имя Просиявших сквозь века, сейчас мы посмотрим, на что ты годен
против
меня!
Мыш, понимая, что может лишь помешать Волкодаву, взлетел на подпорку навеса,
покрывавшего вход в какие-то погреба, и замер на ней мохнатым черным комком,
только
глаза, отражая солнечный свет, временами сверкали, как драгоценные капли. Между
тем
народу во дворе заметно прибавилось: люди столпились вдоль стен и вышли на
деревянные галерейки, лепившиеся к каменной кладке на высоте человеческого
роста.
Было похоже новичок оказался птицей не из самых обычных. Следовало посмотреть,
как получится с ним у Избранного Ученика.
Они без лишней спешки крались навстречу друг другу, то есть крался жрец, а
Волкодав просто шел и знал, что сейчас произойдет. Вернее, знало его тело; разум
присутствовал безмолвно и безучастно, взирая со стороны. Венн не любил нападать
пер-
вым, но мало ли чего он не любил. Он понятия не имел, насколько на самом деле
хорош
был Хономер, да его это и не волновало. Он начал движение, когда до расстояния
готовности духа оставалась еще сажень с лишком. Плывущий, скользящий то ли шаг,
то
ли прыжок покрыл и эту сажень, и еще ровно столько, сколько было надо. Пальцы
венна
оплели крепкое запястье жреца. Сам Волкодав на его месте уже давно смещался бы в
сторону, разворачиваясь, не давая вцепиться как следует и ища у противника
слабину, но
Хономер не успел и попался. Если по совести, то, на взгляд Волкодава, бой был
уже
кончен. Он мог бы сломать ему руку, если бы захотел. Или вовсе выдернуть из

Светало. Прозрачный пепельный свет разливался над морем, делая его таким же
неласково-серым, как небо. Скоро взойдет солнце и сперва окрасит мир розовым
жемчугом, а потом подарит ему пронзительную золотую синеву осеннего дня.
Три корабля Ратхара Буревестника, хищная боевая касатка и две пузатые
белухи с товарами, на веслах миновали широкий полумесяц залива и теперь
ставили
паруса. Ратхар, бывалый купец и опытный воин, сам стоял у руля, отдавая команды
ва-
тажникам. Мореплавателем его считали непревзойденным. Далекий и опасный осень
все-таки, переход к Островам не пугал его, а скорее радовал. Так радует
дружеская
сшибка со старинным приятелем, когда в упоении его и собственной силой не имеют
значения ссадины и синяки, причиненные медвежьим объятием.
Он предлагал Эвриху относительное удобство общего покойчика на любой из
торговых лодий, но аррант выбрал касатку. И сидел на самой задней, обычно
пустовавшей скамье, кутаясь в теплый меховой плащ и уныло глядя на берег. Над
серыми громадами предгорий возвышалась такая же серая крепость. Вчера пополудни,
когда они с нарлаками из Младшей семьи уже замучились ждать и Эврих, оберегаемый
двоими молодыми костоломами, от перенапряжения душевных сил даже задремал под
кустом, тяжелые ворота все-таки заскрежетали и отворились, и по каменной
вымостке
процокал копытцами маленький серый ослик. На нем, безучастно опустив седовласую
голову, ехала женщина в серых шерстяных шароварах и синей стеганой безрукавке.
Увидев ее, Эврих заплакал. Она не трогала поводьев, и ослик, привычный к дальним
дорогам, неспешно понес ее по тин-виленскому тракту. Прямо туда, где скрывались
за
поворотом Эврих и его непрошеные спутники.
Так это и есть Наставница, обучавшая непобедимых?.. вполголоса удивился
один из нарлаков. Не очень что-то похоже...
Может, они ее там не кормили? предположил второй. Заморенная больно! Да
и старенькая...
Эврих яростно высморкался.
Вы с ней повежливее, посоветовал он тин-виленцу. Она десять таких, как
мы...
Кан-Кендарат подъехала ближе, и он первым вышел ей навстречу.
Госпожа...
Она обратила на него внимание только тогда, когда он погладил мордочку ослика и
взял серого под уздцы. Женщина выглядела очень усталой, но ее усталость не имела
ничего общего с утомлением тела. Эврих вдруг понял: она не пустила бы в ход свое
грозное мастерство, даже окажись перед нею вместо него и двух почтительно
внимавших
нарлаков самые настоящие душегубы.
Госпожа, мы друзья, повторил Эврих. Я друг Волкодава.
Да, я тебя знаю, медленно проговорила она. Я оплошала перед Богиней. Я
не смогла остановить его...
Морщинистые смуглые кисти неподвижно лежали на луке вышитого седла. Глядя
на них, Эврих испытал мгновенное озарение и понял смысл только что сказанного
жрицей. Воины, достигшие таких высот, как Мать Кендарат и лучший из ее учеников,
редко сходятся в поединках. Потому что давно поднялись над суетным выяснением,
кто
сильнее. Эти люди видели Небо а Неба хватит на всех. Но если судьба все же
сталкивает их между собой, побеждает тот, чей дух безмятежней. Тот, с кем Правда
Богов. Оплошность перед Богиней заключалась не в том, что Кан-Кендарат не смогла
остановить неразумного, пришедшего занять ее место. Она проиграла ученику,
принявшему Искусство из ее рук. Значит, было что-то, смутившее покой ее духа.
Неправда служения, о которой она доселе не подозревала...
Да продлит Священный Огонь твои дни, мать благородных мужей, несмело
приблизились молодые разбойники. Давай мы проводим тебя в город, там ты
выспишься и отдохнешь... а потом уж как-нибудь...
Кан-Кендарат посмотрела на хребет уснувшего дракона, названный людьми
Заоблачным кряжем. Постепенно растворяясь в дымке небес, голубели вершины, а над
ними парила двуглавая шапка священного Харан Киира, видимая с громадного рас-
стояния.
Я поеду туда, сказала жрица. Мне кажется, там есть место, где я смогу
поразмыслить...
Эврих все же уговорил ее провести некоторое время в городе, подкупив обещанием
всю ночь рассказывать об их с Волкодавом путешествии. Вечером на постоялый двор

Айр-Донна приехал всадник из крепости и привез кошелек денег. По словам гонца,
венн,
нанятый Избранным Учеником, распорядился отдавать почтенному вельху
причитавшуюся ему плату. Здесь, мол, не пропадет, а самому венну все равно
сейчас
незачем его ведь за ворота не выпускают. Почти сразу после того, как ускакал
гонец, в
дымовое отверстие кровли проник Мыш и самодовольно заворковал, погасив взмахами
крыльев свечу, стоявшую между Эврихом и Кан-Кендарат. Аррант немедленно поймал и
обшарил зверька: нет ли записки?.. Жрица усмехнулась краешком губ: Тебя он
только
что видел... А мы с ним и так уже все друг другу... сказали...
Записки действительно не нашлось, зато к лапке мохнатого летуна оказалась
примотана тонюсенькая серебристая цепочка. Эврих не слишком разбирался в
ювелирных изделиях, но работу мастера Улойхо трудно было с чем-либо спутать. На
цепочке удерживалась подвеска из того же металла. Две женские ладони, могущие
принадлежать только существу мудрому и исполненному любви, протягивали чуть тро-
нутый голубизной самоцвет, похожий на прозрачную каплю росы... Слеза?.. Влага
для
омовения?.. Горсть воды припасть жаждущими губами?..
Эврих молча протянул цепочку женщине. Кан-Кендарат взяла подвеску, и ее рука
задрожала. Она опустила голову, прижимаясь лбом к священному для нее символу, и
сидела так, пока Эврих растепливал погасшую свечку. Когда наконец она вновь
подняла
глаза, в них стояли слезы.
...Как ни кутайся, стылый морской ветер все равно проберет до костей, особенно
если сидеть без движения. Эврих плотнее запахнул теплый плащ, глядя на
удалявшийся
город. Можно было потешиться надеждой, что и Волкодав стоял где-нибудь на
крепостной башне, провожая глазами уходящие корабли... Только от этого ничего не
менялось. Быстрая касатка уносила Эвриха прочь, а венн остался на берегу, и
его, с
позволения сказать, наемная служба немногим отличалась от плена... Без Волкодава
было пусто. И холодно. Эврих твердо сказал себе, что раскисать не имеет права.
Слишком многое теперь зависело от него одного. Чтобы отвлечься, он начал
прикидывать, какими словами опишет в Дополнениях чудеса и красоты приморского
города, где уроженец едва ли не всякого края без большого труда сыщет себе
земляков.
Вспомнилось обещанное: Особо же следует рассказать о корчме Айр-Донна,
достойнейшего вельха, переселившегося в Тин-Вилену из сольвенн-ской страны. Эту
корчму легко узнать по вывеске: могучий белый конь и серый пес, бегущий рядом с
санями. Постояльцам здесь подают... Эврих вдруг содрогнулся всем телом и ощутил
острое желание вышвырнуть Дополнения за борт. Я исписал уже две трети
захваченных из дому листов, а о чем? Об исчезнувших племенах Засечного кряжа и о
дойной корове сегванского морехода, об опасностях. Змеева Следа и о том, почему
в
Кондаре самая спокойная улица называется улицей Оборванной веревки?.. О Боги Не-
бесной Горы, лучше бы я все это время вырисовывал таблички с именами свиней!..
Почему я дотошно занес в книгу легенды, поведанные Рейтамирой, но ни словом не
упомянул о ней самой? Почему я изложил поклонение Близнецам, но пожалел чернил
для
рассказа о деревенской дурочке, ожидающей своих сыновей?.. Почему я собрался
переделывать встречу со Всадником в угоду родичам Астамера, но не нашел места
для того, кто... Волкодав, друг мой, брат мой, как же вышло, что я не написал о
тебе...
Мгновение слабости и отвращения продолжалось недолго. Пальцы ощутили
знакомый зуд, рука сама собой нащупала у пояса подвесную чернильницу. Предстояло
много работы.
Утренний ветер щедро наполнял просторный клетчатый парус. Оставляя по левому
борту острова, косатка резво бежала навстречу восходящему солнцу, и волны с
шипением ложились под киль, уходя за корму.
1 ноября 1995 22 октября 1996